Сказка о пастухе и виле

      Любой в округе знал: для сливовицы используются самые спелые сливы, их не срывают вручную, а трясут дерево или бьют по нему колотушкой, чтобы они опали сами. В этом году слив было так много, что тонкие ветви изнемогали под их тяжестью, а сизые плоды просились в рот.       Лука сморщился и со всей силы ударил по стволу.       Воспоминания нахлынули с такой силой, что перехватило дыхание. На мгновение почудилось, что он вернулся в прошлое, услышал шум ветра в листве, жужжание пчёл, увидел тусклые блики на точно поддёрнутых изморозью сливах. Он даже различил запах того августовского полдня — травы и разогретой на солнцепёке коры. Пришло на ум, как они на пару с дедом разделяли переспевшие фрукты пополам. Слива была крупной, сочной. По пальцам тёк липкий сок, который хотелось слизнуть. И он нет-нет да и подхватывал сладкие капли языком. Дед притворно хмурился, ворчливо пророчил, что, де, придется ему маяться животом да сидеть в нужнике дня два. Лука шутливо отнекивался, хотя было понятно, что так оно и выйдет. Потом он, пританцовывая, месил босыми ногами сливы до однородной кашицы…       Память по-прежнему причиняла боль. Последний урожайный год был восемь лет назад. Аккурат тогда, когда погиб дед. Он поставил брагу, но перегнать её в сливовицу уже не успел…       Мало-помалу Лука увлекся, вошёл в раж, позабыв про то, что не позавтракал. Острые сучки карябали руки, оставляя на них багровые царапины, саднили ощутимо. Над ухом сердито загудели пчелы. Переспелые сливы, как градины, шмякались в траву с глухим стуком. Те, что висели высоко, пришлось сбивать палкой. Становилось жарко. Он, тяжело дыша, вытер лицо.       И вдруг вскрикнул от резкой боли в паху, невольно присел, прижимая ладонь к тому месту, куда только что цапнула пчела, и напряжённо прислушиваясь к ощущениям.       Сердце ёкнуло. Уд явно начал отекать. «Блядь, вот ведь незадача!» — с чувством выругался он сквозь зубы и опасливо огляделся. Иван возился около амбара с дубовыми бочками и, кажется, ничего не заметил. Продолжая морщиться, Лука попытался вернуться к работе, но вскоре стало ясно, что о ней пока лучше не думать. Мозг лихорадочно принялся перебирать варианты, ища пути спасения. Может, добраться до озера да залезть в холодную воду, охлаждая горевшую огнём плоть…       От сильного зуда и жжения на глазах выступили слёзы, уд встопорщился, увеличившись в размерах. Лука поправил его, не рискнув заглянуть внутрь. Кожа буквально пылала через ткань. По всему выходило, что помощи ждать было неоткуда. Все это было бы смешно, кабы не было так больно.       — Что случилось?       Лука попробовал одёрнуть предательски вздыбившиеся штаны, но не успел, вжал голову в плечи. У него даже ноги обмякли. Если Иван сейчас засмеется, Лука его прикончит.       Иван развернул Луку к себе лицом, окинул взглядом с ног до головы.       — Что-то стряслось? — повторил он почти растерянно. — Чего молчишь? Ну, валяй, выкладывай.       Лука потянул было завязки, но Иван, как-то косо глянув, остановил его:       — Выкладывай — то бишь «говори»       Щёки краской залил стыд, и Лука, сглотнув слюну, тихо выдавил из себя:       — Пчела… пчела укусила туда…       Светлые брови взлетели, а затем Лука в каком-то странном оцепенении уставился на ивановы руки, которые потянули-таки штаны вниз. Иван некоторое время смотрел на огнём горевший уд, но вот прохладные ладони легли на него, а губы беззвучно зашептали что-то, неся облегчение, даря блаженство…       Чресла свело сладко и мучительно. Сам от себя не ожидая, Лука толкнулся в иванову руку, стиснул зубы в попытке сдержать стон.       Губы Ивана всё же дрогнули от до невозможности ехидной улыбки:       — Что, любый мой, уменьшить?       И Лука в ответ фыркнул, уткнувшись ему в плечо:       — Боль убери, а размер оставь…