Сказка о пастухе и виле

      Ночь распростёрла над Велебитом таинственное звёздное покрывало. Как-то очень уж незаметно наступила поздняя осень. Подмораживало. Пахло свежестью и сосновой смолой. Тропинка вилась по дну каньона тонкой нитью. Свет луны серебрил камни высохшего ручья. Изредка — там и сям — поблёскивали таинственные голубые огоньки, что указывали на запрятанные в горах сокровища. Но Луке было не до них. Ему вообще ни до чего не было дела. Холод его не трогал, сбитые в кровь ноги — тоже.       Иванко, Иванко, Иванко… Токмо это имя и крутилось в воспаленном мозгу, пока он упрямо шел вперед.       Приходило на память разное. Картинки мелькали перед глазами без всякой связи. Одна за другой. То яркие, то серые. Вот Иван заливисто, сверкая зубами, смеётся над какой-то шуткой, вот перебрасывается с ним бранными словечками, но вдруг лицо становится серьёзным, и он внимательно вглядывается в глаза Луки, собираясь поцеловать.       Чтобы не взвыть, Лука до боли искусал губы. И трещинки на губах сей же час напомнили про те поцелуи. Тогда, боясь позорно разрыдаться, он начал говорить. Голос, правда, дрожал предательски. Но мнилось: держит его Иван в объятиях и слушает, слушает. Лишь сжимает крепко, касаясь носом виска.       Оказывается, рассказать надо было столько всего! И про то, как они с дедом коз пасли. И как батюшка единожды змею споймал. И как страшно кричала матушка, когда поганые его убили, а вскорости и деда. Потом поневоле перескочил на дела недавние. Рассказал, как вновь пришел на поклон к знахарке Иве, и каким ледяным холодом сверкнули светлые глаза (справедливости ради, Лука не мог винить её, ибо точно знал, что все его беды — дело его же рук). Однако не отказала она в помощи, путь примерный указала, советов с гаком отсыпала да разные заветные слова шепнула.       Воспоминания врывались в память одно за другим, слова срастались во фразы, пока не понял Лука, что полегчало ему, будто помылся он под ледяной струей. Голова стала ясной и спокойной, исчезла из сердца боль, и осталась там лишь уверенность, наполнившая душу тихим покоем, что отыщет он Ивана. Обязательно отыщет. А как же иначе…       Тропа собралась нырнуть в черноту соснового бора. К тому же, луна спряталась за горную гряду. Конца пути видно не было. И Лука решил устроить привал на опушке леса. Весело затрещал огонь, алые угли выдохнули в небо чёрный дым. В животе голодно заурчало, но трапезничать враз расхотелось: салфетку, в которую была обёрнута краюха хлеба, вышивала Иванка. К горлу подступил комок. И Лука лишь отщипнул несколько крошек, запил водой из туеска, да зябко обхватив себя руками, присел рядом с костром, помечтал немного о том, как вымолит он у своего ладо прощения, и заживут они лучше прежнего. Однако вскоре усталость дала о себе знать, и он заснул, как токмо его голова коснулась земли.       — Даже и не помышляй о сём!       Лука, мигом очнувшись от сна, вскочил на ноги. На плечо легла чья-то рука, стиснула сильно. Он вздрогнул, резво повернулся, но никого не увидел. Вокруг словно бы сгустилось давящее марево. Он учуял запах сырой подгнившей древесины. И следом ещё один, который ни с чем другим не перепутать — сладковатый запах разложения. Этот запах был везде. Он окутывал, словно покрывалом, не давал дышать, обволакивал, заполнял собой каждую крупицу воздуха. Его передёрнуло:       — Кто здесь? Покажись!..       — Испужаешься, небось, — раздался насмешливый голос. Голос, исходящий будто бы из-под земли.       Лука заозирался по сторонам, но вокруг никого не было. Ему стало вдруг очень не по себе. Холодок ужаса пробежал вдоль хребтины. Непроизвольно зажмурившись, он мотнул головой, пытаясь унять это неожиданное и тревожное ощущение, и ворчливо откликнулся:       — Показался бы, а там уж я сам разберусь, пужаться али нет.       — Ладно-ладно, выхожу…       Слабого света едва теплившихся угольков едва хватило, чтобы различить шагнувшую из кустов фигуру в длинном, до пят, балахоне. Незнакомец откинул капюшон, нагнулся к костру, подкинул хворост, подул на угли. Ожившие язычки огня вереницей побежали ввысь по веткам и осветили лицо загадочного собеседника.       Рука потянулась перекреститься. Грудь сдавило изнутри, и крик застрял в горле. Ибо, тот, кого он принял за человека, таковым не был. Кожа, покрытая серыми струпьями, безгубый, растянутый в ухмылке рот, бритый череп, истлевшая одежда, скорее даже, саван, скрывающий тело, что умерло, наверное, много столетий назад. И единственно ослепительно белые зубы, в ряд торчавшие из оскаленной пасти, да глаза — невозможно яркие, невозможно зелёные — источали жизнь.       — Кто ты? — угрожающе спросил Лука. Хоть и веяло от незнакомца жутью, а признаваться в своем страхе не хотелось.       — Так вот ты каков! — незнакомец медленно оглядел его с ног до головы.       — Каков таков?       — Дерзок, смотрю. И девку себе под стать нашел. Али от нее научился?       Лука охнул невольно, ощутил, как в желудке стало холодно:       — Где Иван? Ведаешь ли?       — Вестимо, ведаю…       — Отведи меня к нему!       — С чего бы это? — на лице незнакомца появилась ленивая снисходительная улыбка.       — Говорю тебе, отведи…       — Обойдешься! Потерял ты Ивана. Насовсем, — расхохотался незнакомец. Смех был низкий, гулкий, зловещий. Но он так разъярил Луку, что тот с криком отчаяния рванул вперед, размахивая кулаками, чувствуя, как его трясет от бессильной ярости.       Вместо того чтобы увернуться, незнакомец ударил наотмашь, целясь в челюсть. Голова Луки откинулась, он отлетел назад, но сумел устоять. Лезвие ножа мелькнуло в опасной близости от его лица — незнакомец вновь кинулся в атаку, а Лука нанёс ему удар в живот, а потом схватил за склизкую руку, и вывернул её. Нож выпал со звоном, и Лука бросился к нему, чтобы подобрать. Очередным же ударом незнакомец опрокинул Луку навзничь, и тот ударился лицом о камни.       Последнее, что он запомнил, прежде чем провалиться в беспамятство, это полные ненависти глаза и резкий болезненный рывок в низу живота, за мгновение до того, как чьи-то железные пальцы вонзились ему в руку. Затем у него перед глазами ровно вспыхнуло сияние, да сей минут и погасло. И наступил мрак.