***
— Мистер Голос? Всё, чего я касаюсь, ломается, что со мной не так? Несмотря на свою жизнерадостную, поколебимо весёлую и неописуемо позитивную натуру, ребёнок не может не обратить на эти инциденты внимания. Её чересчур часто называли проблемой и Морго это было известно. Если её горе-мать не так часто срывалась на дочери, пытаясь быть минимально адекватной, нормальной, не такой плохой мамой, то отец, будучи вспыхивающей натурой, называл дочь и бедой, и отродьем, и… бли… бле… блядь… блядью (как сама когда-то пыталась она повторить), ни на что не способной. Он говорил, что жена его — бестолковая дура и дешёвая шалава, а дочь — «ошибка». Он нескончаемо крыл их обеих матами. А она, после всех подобных оскорблений, начинала считать себя вечным хаосом, повсеместной бедой, всеобъемлющей проблемой — мешающей, раздражающей всех вокруг. Малышка вот-вот заплачет, поджимая бледные губки и сжимая ладошку в ладошке. — С тобой всё в порядке, просто порой жизнь бывает несправедлива, — отвечает он с некоторой, пусть и не особо яркой, но заметной эмоциональной окраской в голосе в попытке утешить унывшее дитя, — но я с тобой. — Правда? — девочка тихонько всхлипывает, и в глазках, в коих глубоко засела сильная потаённая печаль, пробежала искорка присущего ей озорства и привычной для него благодарности, перемешанной с небольшим смущением от такой непривычной заботы. — Спасибо!***
Морго всегда наблюдал издалека. Следил, как складываются у мисс Неудачи дела, как она меняется, с каждым годом становясь несчастным подобием прошлой себя. Он в полной мере смог лицезреть, как утекает жизнь когда-то милой и элегантной леди вниз по склону витальных трудностей. Смотря за её взрослением, дух постепенно восстанавливал собственные силы и форму, дабы снова посещать эту реальность как тогда, заодно и приглядывая за ней. Приглядывал без возможности что-либо сделать, ибо сейчас он здесь не властен. А очень жаль. На момент, когда девушка ничего не видела, абсолютно не воспринимала реальность, упрятанная в пучину отвратного, наверное, такого блистательного наслаждения и желанного блаженства, он незаметной тенью смог подступить ближе. За столько лет он не помнит, когда в последний раз был настолько близко к маленькой леди, которая сейчас совершенно не была похожа на леди. Последний год жутко бледная, как сама смерть, с покрасневшими глазами и с замутнённым взглядом, медленно и нечётко говорящая, она предстала перед ним. Морго не осознавал, что конкретно такое человеческое (ведь эту эмоцию или… скорее всего, чувство чаще ощущают люди) вынуждает его смотреть за падением такой искренней, жизнерадостной и неординарной девочки. А что ещё хуже — он не мог понять, что заставляет его ей сейчас помогать. Это определённо было нечто человеческое. И даже не одно. Такие ощущения, одновременно незнакомые, однако, походу, противоречивые, но непонятно, в чём аккурат противоречивые, грызли его изнутри. Да, это забавно. Разумеется, многие человеческие эмоции и чувства, например, такие как тоска, горечь, печаль, грусть и другое, что могло бы подойти к этой ситуации, ему были известны, но он не мог сделать выводы. Просто не мог. Морго, будь у него осязаемая голова, укоризненно покачал бы ею, а будь у него ещё и глаза, то он бы несомненно их закатил. Но, так как ничего похожего в данное время у него не имелось, он укоризненно, с жалостью смотрел на валяющуюся девушку. — Заблудшее дитя, — прошептал он, неизменно когтистыми лапами поднимая Рамирес с холодного камня. На следующий день она обязательно проснётся у себя дома в своей до сих пор розовой, но выцветшей комнате, в тёплой, насколько может быть с её нынешними, ниже среднего условиями проживания, постели с минимальными болями по всему телу. Придёт время, и он опять явится к ней. Явится, чтобы сказать, что так быть не должно. И попробует разобраться с собой, с тем, что грызёт лично его.