Судьба — это не результат случайных обстоятельств, а результат выбора; ее надо не ждать, а создавать. Уильям Брайан
Эггси было восемь, когда он понял, что его мама и отец не были соулмейтами. Слово ещё такое странное «соулмейты», пара души. Эггси не видел красных нитей, как некоторые особенно одарённые, но он чувствовал такое на подсознательном уровне. Это просто было знание, не более. Более распространённая в их мире способность. А ещё Эггси знал, что его отец любил маму, а она — его. И их мало волновали соулмейты и превратности судьбы, потому что они сами выбирали друг друга каждый день. Он уважал это в своих родителях. Вместо того чтобы ждать решения судьбы, они решили быть счастливыми вместе, иметь крепкую семью и любить друг друга и маленького сына. В их время многие отказывались от поиска своей судьбы. Потому что на самом деле эта прихоть природы или Бога (тут уж никто не знает), не гарантировала счастья или здоровых отношений. И пока церкви прославляли этот дар, как длань Бога, люди стремились найти счастье сами. Эггси же убедился в жестокости истинности позже, когда появился Дин. Он оказался соулмейтом мамы. Эггси знал это, чувствовал и ненавидел всей душой, потому что Мишель с Дином тоже об этом знали. Эггси всё больше казалось, что в объятия своей «судьбы» мама бросалась с отчаянием смертника, идущего на эшафот. После смерти Ли что-то в ней окончательно сломалось и уже не смогло встать на место. Возможно, возможно… Мишель и правда любила своего мужа больше всего на свете и ничто в целом мире не могло этого изменить или уменьшить её боль. Ни судьба с её подарками, ни даже Эггси с Дейзи. Такая любовь была разрушительна в какой-то степени. «По иронии, ты замечаешь, что любовь — это наклонная, уже после того, как по ней скатился.» Эггси не хотел зависеть от судьбы или другого человека. Он твёрдо решил, что даже если встретит собственного соулмейта, то не кинется ему в объятия, а позволит времени показать: может ли между ними что-то получится.***
Хэмиш Монтгомери (в будущем просто Мерлин) был одарён с детства не только блестящим умом, но и способностью видеть нити судьбы. Едва заметные, если на них не сосредоточиться (иначе бы мир вокруг был слишком красным). Эта способность не слишком приветствовалась в аристократических семьях. Юный Хэмиш считал, что причиной тому был флёр горечи, который окутывал правду о соулмейтах. Высшая аристократия не могла позволить себе вступать в брак с кем угодно, а судьба не делала различий по статусу, полу и возрасту. Незнание давало хотя бы призрачную надежду, что человек рядом — тот самый. Правда же обычно рушила эти воздушные замки. Поэтому с детства Мерлин научился не лезть людям в души и держать свою правду при себе. От неё никому не становилось легче.***
Когда Эггси встретил Гарри Харта, то почувствовал: это оно. Вернее он. Перед ним вальяжно, привалившись к каменной кладке стоял его соулмейт. Эггси ещё имени его не знал, но уже был уверен. По телу прокатилась приятная теплая волна и заполнила его до краёв. Его словно укутали в большое пуховое одеяло, так спокойно стало на душе. Эггси мотнул головой, как собака, сбрасывая это ощущение. Это не его чувства, это судьба играет в кости. Эггси только что встретил этого лощеного хлыща, он не мог себя так чувствовать. И это было обидно, в каком-то роде. Эта навязчивость. Все соулмейты себя так чувствовали? Неожиданный поток чувств, который то и объяснить никак нельзя? Эггси ненавидел, когда кто-либо пытался навязать ему правду или жизненные ориентиры. Это было мерзко, как будто он сам не был способен разглядеть хорошее в человеке напротив и найти причины влюбиться. Эггси последовал за Гарри Хартом, не потому что тот был его соулмейтом, а потому что он был другом отца и пиздец крутым шпионом. И это значило многим больше, чем подачка от судьбы.***
Хэмиш понял всё в тот миг, когда Гарри Харт привёл мальчишку в ателье. Красная нить сверкала особенно ярко, связывая их запястья в несколько слоёв. Она струилась между ними, тянулась и стремилась связать как можно крепче. Галахад скорей всего и не знал, что щенок из трущоб был его соулмейтом, наверное, просто не смог противостоять желанию судьбы сблизить их. Хэмиш и сам осознавал, что сопротивляться этому трудно. Даже если знаешь причину. Потому что вместо Эггси ему на голову свалилась Роксана Мортон, племянница Персиваля. Это мешало. Мерлин должен был быть объективным. Относиться ко всем кандидатам одинаково. Мерлин с треском проваливался под прицелом этих голубых глаз. Эггси смотрел внимательно и с прищуром, немного даже зло. Вряд ли мальчишка ожидал, что на них сразу же сбросят тонну ледяной воды. Наверняка мёртвая (живая) Амалия до сих пор стояла у него перед глазами. Мерлину тоже долго чудился Хикстон из его набора. Мерлин сомневался в разумности идеи Харта всё время, что наблюдал за Эггси (слишком много внимания одному кандидату). Мальчишка был предан до отчаяния тем, кого любил и звал своей семьёй. Это было весьма хорошее человеческое качество, но опасное при их работе. При этом глупо бы было отрицать, что парень был действительно хорош и в остальном идеально подходил для их дела. Даже лучше Роксаны. Эггси был скользким, как уж, и, когда не мог пройти напролом, тут же пытался проскользить в замочную скважину, быстро ориентируясь в неизвестной ситуации. Неприятно это было признавать, но мисс Мортон этого не доставало. Она была слишком дисциплинированной. А это скорее загоняло в рамки, чем помогало на службе. Кингсмэн не хватало этого: свободы мысли. Они слишком закостенели за века. Отпрыски аристократов и раньше не могли поголовно похвастаться хорошими результатами, но сейчас ситуация была довольно катастрофичной. Чарли Хескет был тому доказательство. Аристократия мельчала. Мерлин старался не думать о том, что постоянно ловил себя на мыслях о парне, и прикидывал варианты, что делать если (когда) Эггси не пристрелит пса.***
На базе Валентайна Эггси напрочь игнорирует шведскую принцессу, которая явно не прочь показать своему герою все прелести скандинавского радушия, и направляется прямо в самолёт. По венам течёт чистый адреналин, его всё ещё немного потряхивает от всего случившегося (спасение мира явно не должно быть первой миссией агента) и хочется разбить кому-нибудь морду. Но есть идея покруче. Куда круче. Она давно сидит в голове, и у Эггси уже всё зудит под кожей от невыносимого желания поцеловать этого лысого засранца и припереть наконец-то к стенке. Да, не очень романтично, но и они чай не девицы. Мерлин явно этого не ожидает. Эггси даже испытывает мимолётную гордость, что смог удивить наставника. Поцелуй выходит больше злым и кусачим, чем страстным. Эггси другого и не надо. Он обхватывает Мерлина за шею, проводит короткими (всё ещё покрытыми кровью) ногтями по затылку, словно желая убедиться в реальности происходящего. — Хватит, Эггси, — привычно холодно осаживает его Мерлин, едва они отстраняются друг от друга. Он привычно спокоен, даже дышит всё так же ровно, в то время как у Гэри сердце готово выпрыгнуть из грудной клетки. Мерлин — один из лучших агентов Кингсмэн, и это не голословное высказывание. Вот только Эггси видит, как сверкают от эмоций карие глаза, поэтому отступить не может. Не когда был так близок к тому, чего так страстно желает. — Нет, — фыркает Эггси, самодовольно ухмыляясь и не убирая рук. — Или это не Ваш язык, Мерлин, сейчас был у меня во рту? — Эггси, — тяжело вздыхает мужчина, словно Эггси опять выкинул какую-то шалость, как щенок какой-то. — Мерлин, — в тон ему отвечает Эггси, потому что в эту игру можно играть вдвоём. Они молчат несколько минут. За это время Эггси успевает решить, что он снимет с этого проклятого сноба вначале: пиджак или галстук. Пока лидируют брюки. — Я не твой соулмейт, — наконец-то устаёт ждать от него благоразумия Мерлин. Начать приходится всё-таки с галстука. Эггси аккуратно развязывает идеальный какой-то там (Гарри точно даст ему по губам однажды) узел, отбрасывая галстук (удавку с кевларовой нитью) в сторону. Мерлин не сопротивляется, и это лучшего всего доказывает, что он тоже на пределе. — Я знаю, — просто пожимает плечами Эггси, понимая, что придется вначале поговорить. — Мой соулмейт — Гарри Харт. И именно поэтому я знаю, что он жив. А ещё я знаю, что это всё равно, что трахаться с родительской фигурой, а у меня не такие уж большие проблемы с отцом. Оставьте эдипов комплекс кому-нибудь другому, Мерлин. На удивленный взгляд Мерлина (ещё одно очко в копилку достижений) приходится пояснить: — Я не вижу нити, как Вы, просто чувствую это, а Вы слишком часто смотрите на моё запястье. Очевидно, нить ещё красная, раз Вы смотрите без боли. Гарри мы обязательно найдём, или он найдёт нас, что более вероятно. Надо кстати сделать ставки. Так что прекращайте ломаться, Мерлин. Эггси глубоко вздыхает, чувствуя себя наконец-то невероятно уставшим и измотанным. Он прикрывает глаза и прижимается к Мерлину, вдыхая запах одеколона. Что-то древесное. Этот запах действует на него, как транквилизатор, потому что Эггси вмиг ощущает, что все его мышцы, как по команде расслабляются, а тело становится тяжелым. — Мои родители не были соулмейтами, Мерлин. При этом моя мать до сих пор не может справиться с потерей отца. Семнадцать лет прошло, блять. Ей не нужна была какая-то ебанная судьба, — язык безжалостно заплетается, — чтобы любить его. Зато уёбок Дин, вот настоящий соулмейт! Ебал я эту концепцию, Мерлин. Я сам выбираю, кого и как любить. И выбираю я Вас. Оставьте Гарри моим наставником и близким человеком, пожалуйста. Не имею ни малейшего желания опошлять наши отношения. Ещё вопросы? У Мерлина крепкие и сильные руки, достаточно, чтобы крепко прижать его к себе, а потом сгрузить в кресло. Эггси не сопротивляется, на него мигом накатывает сонливость. Усталость, стресс и адреналиновые гонки берут своё, но он упорно сопротивляется. Мерлин ещё не ответил ему. — Следите за языком, молодой человек, — чопорно и так знакомо наставляет его Мерлин. — И меня зовут Хэмиш, Эггси. Мерлин, простите, Хэмиш, наклоняется к нему и целует. Теперь это медленный, вдумчивый и нежный поцелуй. Откровение, обещание. Эггси не может сдержать слабой улыбки. Всё складывается идеально.