You don't mean a thing to me no morе

      Сигма прислоняется плечом к стене и чуть поднимает левую ногу, снимая туфлю с особым наслаждением: ноги устали после долгой ходьбы – даже бега – на каблуках. Он глубоко вдыхает впервые за несколько часов – только сейчас смог успокоиться, до этого пульс бешено скакал; брови приподнялись к переносице, глаза прикрыты. Сигма также скидывает вторую туфлю. Он ещё некоторое время опирается на стену, а потом проходит пару шагов, которые отзываются тянущей болью одновременно с удивительной лёгкостью в стопах и напряжением в пояснице. Сигма продолжает держаться рукой, оставляя ей кровавые следы на дешёвых обоях. Удивительно, всегда с особым трепетом относящийся к чистоте и порядку, он совершенно не переживает. Сигме не придётся отвечать за испорченные стены – имущество организации больше не в его компетенции.       Сзади тихо закрывается дверь. Деревянный наконечник трости звонко ударяется о пол. Веки дрожат, левая ладонь сжалась в кулак, всё тело напряглось. Несколько секунд назад в голове стояла звенящая пустота, а Сигма был уверен, что ему будет всё равно, даже воткни под ребро нож. Он оборачивается, но не успевает моргнуть, как руки Гоголя обвивают его талию и притягивают ближе. Он кладёт подбородок на плечо Сигмы, на мгновение всем весом налегает на измученное тело – в ответ резко дёргают рукой, сбрасывая голову Николая. Клоун издаёт смешок и вновь прижимается ближе, к самой шее. Кончиком носа он очерчивает челюсть до мочки уха, задевая серёжку. Его рука, слегка надавливая, плавно перемещается. От талии она ползет вверх, чтобы поддеть подбородок Сигмы. Гоголь поворачивает его лицо к себе и горячо приникает к его рту, пылко целуя. Николай быстрый, резкий и жадный. Он не даёт отстраниться, языком раздвигает обкусанные губы, без усилий протискивается сквозь неплотно стиснутые зубы, которые Сигма не успел сжать от удивления, и, наконец, касается его языка своим. Сигма, как громом пораженный, застыл с распахнутыми глазами. Светлыми, серыми. Он забывает, как дышать. Гоголь, кажется, пытается высосать все оставшиеся крохи жизни из бывшего владельца казино. Отстраняясь, он напоследок прикусывает губу, запечатлев на ней явный след от зубов.       Пальцы другой руки спускаются ниже и понемногу забираются под пояс брюк. Сигма хватает запястье Гоголя и с силой сжимает, но Николай, как разбалованный ребёнок, не слушается и продолжает. – Ты только что убил человека, мы оба в крови, и ты домогаешься. – Не волнуйся, кровь не станет нам помехой.       Сигма усиливает хватку на крепком запястье клоуна, пальцем зажимая вену. Николай смеётся так же громко, как и обычно, но ещё через несколько секунд отдёргивает руку. Неприятная боль растекается от ладони к локтю. Разминая кисть, Гоголь не подаёт виду, что Сигма сумел сделать ему больно. Наверняка, останется синяк. Гоголь щурится по-лисьи, улыбается одним только уголком губ и быстро проскальзывает в ванную.       Сигма ещё несколько секунд стоит как вкопанный. Наконец, он покидает коридор. Квартира и так была небольшой: кухня, где стол занимает большую часть комнаты; ванная, совмещённая с туалетом, в которую невозможно зайти вдвоём; проходная гостиная, откуда можно попасть в спальню с кроватью на полтора человека, если не на одного, и комодом; а с Гоголем кажется ещё меньше. Стены давят, потолок грозится вот-вот начать медленно спускаться, как в скучных фильмах Николая, навечно похоронив Сигму с оглушительным смехом у самого уха. Хочется поскорее сбежать отсюда, убраться как можно дальше, чтобы надоедливый напарник ни за что не смог найти.       Сигма подходит к пыльной плите, проводит пальцами по гладкой поверхности и неодобрительно оглядывает пушистую серость на коже. Проходя к балкону, отряхивает руку. Он открывает давно размороженный холодильник, окидывая его пустые и грязные белые стенки уставшим взглядом, вздыхает как-то тяжело и хлопает дверцей так, что какая-то стеклянная банка, стоявшая на нём подальше от чужих глаз, опрокинулась. Сигма берёт её аккуратно и, вопреки своим ожиданиям, обнаруживает что-то прозрачное. Откручивает крышку, наклоняется, неглубоко вдыхая запах – спирт. Отлично, теперь можно обработать раны.       Сигма проходит в гостиную, потом осторожно заглядывает в спальню. Похоже, зеркало есть только в ванной, где заперся Гоголь. Беспокоить его себе дороже. Сигма садится на диван у стены и ставит банку под ноги. Снимает с себя горячо любимую жилетку со звёздным узором на подкладке. Она вся испачкана кровью тюремных охранников, Фёдора, какой-то девушки, которая заметила, как они с Николаем заходили в дом, неудачливых попутчиков и, наконец, его собственной. Скорее всего, этот дорогой костюм уже не отстирается так же, как и Сигма не сможет смыть с себя следы всего, что произошло. Он не знает, сколько ещё придётся терпеть Гоголя, но чем скорее их сотрудничество закончится, тем лучше. Он не может представить, что будет делать потом и куда пойдёт, но он точно найдёт себе дом, ведь Николай поклялся убить Достоевского. Никто не помешает Сигме и его маленькому счастью.       Он развязывает галстук, стоящий, наверное, больше, чем сам Сигма тогда в пустыни, который, как и остальной костюм, подарил Фёдор, неспешно расстёгивает рубашку и снимает держатели для рукавов. С передней стороны красуется коричневое пятно запёкшейся крови. Бывший владелец казино вздрагивает, жмурится. Пальцы и губы подрагивают, дыхание сбивается и как бы он не пытался подавить в себе этот порыв, в сознании туманно мелькает падение. Сигма до сих пор не осознал всерьёз прошедшие дни. Он бросает рубашку рядом и быстро стягивает водолазку. Проводит кончиками пальцев по уродливому шраму слева на груди, едва касаясь, мимолётно – всё ещё больно и жутко. Будто кожа не его совсем. Тогда в него не стреляли, использовали способность. Вероятно, будь это пуля, Гоголь не смог бы спасти его. Бывший владелец казино задумывается чаще, чем хотелось бы, как далеко действует способность клоуна и что будет с ним, если окажется вне зоны действия: откроется ли внутреннее кровотечение?       На теле помимо затянувшихся ранений есть совсем свежие. Сигма прихватил с кухни какое-то полотенце. Чистое и, конечно, принесённое Николаем. У него найдётся что угодно, а в шинели или у прохожего – уже неважно. Сигма ставит банку к себе на колени, придерживает её. Опускает краешек сложенного пополам полотенца в спирт, выжимает одной рукой. Он жмурится и прикусывает язык, когда ткань накрывает часть царапины, которую получил недавно, чуть ниже шрама. Сигма облегчённо вздыхает, как только боль отступает. Заново намочив и выжав теперь уже другой конец полотенца, протирает рану под правым ребром. Сигма смутно помнит, как получил его. Кажется, в перестрелке задело.       Дверь ванной открывается с характерным щелчком замка. Гоголь босиком, в одних только штанах и со своей шинелью, небрежно накинутой на плечо, почти бежит по жёсткому дешёвому паркету. Он хватает Сигму за руку, попутно бросая плащ на диван. Потревоженный, тот одаривает Николая раздражённым взглядом. – Сигма, – Гоголь приближается к его лицу – мой дорогой Сигма. Не будь таким угрюмым. Встань и потанцуй со мной!       Николай хватает вторую руку новоиспечённого партнёра для танца и тянет на себя изо всех сил, вынуждая Сигму оставить полотенце и банку со спиртом на полу и всё-таки встать. Клоун хитро щурится, правая рука обвивает талию, левая крепко сжимает ладонь в замок. Сигма, всё ещё в лёгком недоумении, не сразу сжимает пальцы в ответ. Николай шагает на Сигму и тот вынужден отступить. Он привстаёт на носочках, останавливаясь на пару мгновений, поворачивается и делает шаг на Гоголя. Тот улыбается приторно-сладко, довольный подыгрыванием бывшего владельца казино, и ускоряет темп их неумелого вальса. Они танцуют под музыку в голове клоуна, кружатся по комнате из стороны в сторону. Места мало, Сигма чудом не налетает на стол по вине Николая.       Гоголь резко останавливается, делает неглубокий выпад вперёд и наклоняет Сигму. – Я танцую лучше него? – Лучше кого? – Сигма раздражённо хмурится, пытается привстать, но Гоголь крепко удерживает его. – Лучше Дазая.       Сигма молчит. Его снова дёргают за руку, возвращая в прежнее положение. Николай перехватывает его ладонь, поднимает руку вверх и закручивает. Чем дольше он кружится, тем больше злится. Гоголь останавливает его, хватает вторую ладонь, разворачивает спиной и прижимает к себе, перекрестив руки. Горячий шёпот опаляет ухо Сигмы: – Так что? – Оба бездарные, – улыбка Гоголя чувствуется на шее. – Ах, Сигма, ты хочешь разбить мне сердце? – Отпусти меня. – Вы целовались? – Он нежно, почти неощутимо, касается губами кожи. – Не думай себе лишнего, – Николай освобождает одну руку Сигмы из крепкой хватки, берёт его за подбородок, поворачивает к себе и приближается к его губам, так что они практически дышат одним воздухом. – Ты целовался с кем-нибудь, кроме меня? – Нет.       Гоголь наконец сокращает расстояние между ними. Рука соскальзывает с подбородка на затылок и с силой надавливает, чтобы Сигма не мог отстраниться. Тот не отвечает совсем, без сопротивления позволяет ловкому языку проникнуть в рот, пересчитать верхний ряд зубов, изнутри облизать щёки, покрытые незажившими ранками от укусов. Николай ненасытно мнет его губы, льнёт ближе.       Довольная улыбка растекается по лицу Гоголя, а Сигма хмурится, смотря в его разные глаза – карту он оставил в ванной. Пальцы клоуна скользят с лопаток на поясницу и чуть ниже, чувствуя, как Сигма прогибается под их касаниями, от чего выражение лица становится ещё более довольным. Гоголь выцепляет его руку, вновь вставая в стойку и, покружившись два раза лишь ради приличия и ровности сюжета его представления, садится на диван. Сигму тянут за собой и он падает на мягкие бёдра Николая. – Сигма,– Гоголь певуче растягивает гласные, – видел бы ты себя сейчас. В тебе всё прекрасно! Например, твоё очаровательное личико. Знаешь, я совершенно влюблён в твои глаза, жалко, что они всегда холодны ко мне. Твои руки,– вздыхает наигранно вдохновлёно,– что бы я мог сделать с твоими руками... – Что? – в ответ звонкий гоголевский смех. Сигма ёрзает неловко, усаживаясь удобно. Ладони уже скользят по плечам. – Твоё тело такое изящное, тонкое. Мне кажется, если я возьму тебя неаккуратно,– Николай спускается к талии, сжимает, – ты треснешь. Разлетишься на осколки, как ваза Дост-куна. – Что ты несёшь? Какая ваза? – Да-да, я разбил его вазу случайно, красивая была. Ты тоже красивый, – мычит от какого-то странного удовольствия, приближаясь к лицу и одновременно притягивая Сигму, – Твои волосы восхитительные! Как часто ты красишься? – Ты постоянно спрашиваешь меня об этом. Не надоело? – Не вредничай, Сигма. Сколько на шампунь тратишь? – Много. – Какой ты у меня дорогой,– Гоголь выцеловывает линию челюсти, скулы и щёки. Улыбка не спадает ни на секунду,– А ноги, какие у тебя ноги! Длинные и стройные... Представляю, как ты обвиваешь ими мою талию, пока я трахаю твою шикарную задницу.       Николай не болезненно, но ощутимо хватает обтянутые тёмными брюками ягодицы и заливается смехом, будто это – лучшая шутка за всю его жизнь. Хлёсткий удар. Сигма удивляется, как клоун не успокаивается, даже когда красный след расцветает на щеке – Сигма раньше думал, что бледность театральный грим. Уже не смеющийся, со спадающими на лоб растрёпанными волосами Гоголь хочет быстро поцеловать Сигму в губы, но тот уворачивается, всё ещё хмурясь. – А кто это у нас тут смущается? – Это не смущение,– а у самого краснеют кончики носа и ушей. – Тогда,– театральная пауза,– что это у меня на лице? – Ты делаешь мне сальный комплимент и хватаешь за интимные места. Мне поцеловать тебя за это? – Можешь. Что не нравится нашему Сигме? – Прекрати говорить со мной в таком тоне.       И Гоголь прекращает, затыкая ворчливого напарника жарким поцелуем. Ладони продолжают откровенно лапать его. Руки сжимают, будто хотят оставить след, поднимаются по торсу, задевают начинающее твердеть соски, и Сигма мычит. Он всё ещё не знает, куда деться. Лучше оттолкнуть Гоголя, пойти отмыться наконец и лечь спать, пока ещё может. Но его касания до ужаса приятные, а поцелуи до боли дерзкие, они стирают собой все мысли, и Сигма не может думать ни о чём, кроме этой близости. Николай испортил его, развратил, бывший владелец казино никогда не был таким. Его не интересовал секс. Удивительно, что после рабства Сигма не чувствует отвращения к нему. Его не трогали, наверное, из-за способности берегли лучше остальных, но в кошмарах время от времени всплывает давно забытое, скрытое в закутках памяти за более важным, например: имена посетителей, зрелище – Сигма оказался одним таким счастливчиком.       Гоголь расстёгивает ширинку, приподнимает Сигму над коленями и дёргает дорогие брюки вниз. Его плечо сжимают, проходятся по коже ногтями, лишь слегка надавливая. Решение даётся проще, чем Сигма ожидал: он всё же помогает Николаю себя раздеть, сам стягивает носки с нижним бельём. Смущение и неловкость ощущаются намного слабее, чем в первый раз. И всё же он привыкает к Гоголю, целующему, раздевающему, обнимающему, просто болтающему без умолку – любому. Крупные ладони поддерживают мягкие округлые ягодицы Сигмы. Тот укладывает голову на гоголевское плечо, загнанно дыша ему в шею, приподнимает бёдра, выгибается, подставляясь под пальцы. Сразу два касаются входа, тёплые и абсолютно сухие. – Стой, у тебя нет смазки? – Можешь вылизать. – Я иду спать, – Сигма уже начинает отстраняться, но его удерживают одной рукой за талию, а второй возвращают голову на место. – Стоять! Ох, золото, у тебя совсем нет чувства юмора. Гоголь подхватывает шинель, роется в ней несколько секунд и достаёт полупустой лубрикант. – Где ты его взял? – У нас щедрые соседи, могут одолжить не только соль. Сигма несильно кусает Николая за ключицу, на что шут только смеётся обыкновенно. Щёлкает крышкой, выдавливает немного прозрачного геля на пальцы и снова приставляет их ко входу, на этот раз один. Сигма не может скрыть облегчённого выдоха. Он старается расслабиться, но всё летит крахом, когда в него вторгаются быстро и неаккуратно целым пальцем. Они у Гоголя длинные, слегка узловатые, с неярко выраженными косточками и несильно отросшими ногтями, что царапают нежные стенки, когда движутся. Ощущается неприятно, но безболезненно, спасибо на этом. Николай надавливает, раскрывает насколько может сейчас, сгибает, делает несколько круговых движений, входит и выходит пару раз, вынимает вовсе. Прерывистое дыхание Сигмы на его шее приятно щекочет самодовольство. Всегда сдержанный и строгий, умеющий держать лицо, только сейчас, только с Николаем он млеет всего-то от пальца внутри. А теперь недовольно мычит. Очаровательный. – Что такое? – Зубы предупредительно коснулись плеча,– Не возмущайся. Два ещё нужно заслужить. Попросишь как хороший мальчик? – зубы сжимаются, – Самому ведь не терпится. Не заставляй ждать нас обоих – просто попроси. Уговорил-уговорил. Не уж-то я такой вкусный? Проникает небрежно резко. Сигма в очередной раз больно кусает в наказание за спешку. Гоголь только рад – следы от Сигмы бесценны. Ещё дороже слышать его голос, когда длинные пальцы согнувшись касаются точки внутри. Николай был бы рад не просто запомнить – описать на бумаге, снять на камеру, сделать фотографии каждой секунды их близости. Его написали больно красивым. Гоголь с силой давит на поясницу и ловит стон губами, входя по самые костяшки. И двигается, будто это их последний раз и времени есть всего минута. Сигма ненавидит Николая, а себя ещё больше за то, что тает, растекается липкой лужей на этих невероятных бёдрах. Третий палец даётся ещё легче предыдущих: Гоголь даже не остановился, когда добавил его. Недолго и Сигма уже движется навстречу. Гоголь вынимает с звучным хлюпом и приставляет член ко входу, влажной головкой мажет между ягодиц, ловя вздох партнёра правым ухом. Сигма устойчивее становится на коленях, выгибается чуть сильнее и наконец мычит опускаясь на горячую плоть. Николай поддерживает его под бёдра и плавно входит до конца, блаженно закрывая глаза. Мокрые от пота пряди светлой чёлки прилипли ко лбу. Сигма внутри будто раскалённый, узкий ещё и сжимается. Гоголь оглаживает ногу, берётся за одну из круглых половинок так, что остаётся след. Привыкнув, Сигма опирается на широкие плечи и поднимается на половину, потом всё ещё осторожно опускается снова. Всё-таки он давно не занимался сексом. С Гоголем и времени не найти, и желания бывший владелец казино ярко не проявляет, если не вовсе равнодушен, пока Николай сам не уложит его, на что попадётся, или прижмёт к стене. Он всегда такой, свободный от беспокойств и стеснений, от мыслей о партнёрах, в конце концов, нельзя же ограничиваться одним? Привстаёт, садится – с каждым новым повторением Сигма движется активнее, дополнительно выгибается в поисках удачного угла. Видеть лицо Гоголя, во всяком случае в этот момент, с той самой ухмылкой, совсем не хочется, лучше смотреть в потолок, закатив глаза, или крепко зажмуриться. Сигма выбирает второе. Губы Николая на подбородке, щеках, даже на лоб попадают, а рука на ягодицах забирает инициативу.       Гоголь наклоняется за шинелью к полу вместе с Сигмой, сжимая в объятьях, заставляет прогнуться и крепко вцепиться в усеянные прозрачными веснушками сильные широкие плечи, но пальцы скользят по потной коже и тогда Сигма впивается ногтями. Николай в отместку приподнимает бёдра, слегка двигаясь и ухмыляется сытым котом, по-свойски. Член входит под такими углом, что Сигма сильнее кусает губу и всё равно выдаёт болезненное мычание. Гоголь большой – он это помнил почти так же хорошо, как личное досье десятки самых богатых посетителей казино. И как бы не хотелось, как бы он не убеждал себя "всего лишь обстоятельства", "просто способ забыться", "у меня не было других вариантов", Сигме нравится. Почти до безумия. Видимо, оно передаётся половым путём; нравится, как Николай держит за талию, приподнимает плавно и резко опускает на себя, толкаясь навстречу. Сигма не чувствует колен, сам насаживается, сначала прижимаясь грудью к Николаю и откидывая голову, а потом утыкаясь лбом в спинку дивана чуть ниже уха Гоголя, где слышен его низкий бархатный смех. Серьги качаются в такт.       Одна рука пропадает с талии, но Сигма не замечает, пока мягкие, заботливые даже, поцелуи касаются макушки несколько раз, другая же зарывается в волосы на затылке и тянет назад, чтобы обветренные губы ненасытно впились в обкусанные Сигмы, ловкий язык – о, он знает – грубо и глубоко проник в рот. Гоголь и целуется отлично, не обделённый опытом. Сигму всё сжимают и вжимают лицом в себя, а его ногти теперь блуждают от линии челюсти, по шее и до предплечий. Неясное шуршание сбоку, какой-то щелчок. Первую секунду не доходит. Вторую тоже. Реальность покрыта вязким туманом, открывать глаза ужасно не хочется. Сигма пытается концентрироваться на чём-то холодном приближающимся к голове, Николай нарочно отвлекает. Это что-то касается виска – осознание прошибает разом всё тело. Сигма замер: перестал отвечать на поцелуй, пальцы остановились на шее, наверняка оставляя за собой следы полумесяцы, больше не насаживается, стенки сжимают только горячую головку. Взгляд потерянный, а тёмные сузившиеся зрачки жгут дыру в переносице Гоголя; сердце застряло в горле, не даёт сделать ни вдоха, ни выдоха, колотиться ужасно, точно сейчас остановится само быстрее, чем что-нибудь успеет случиться. Сигма судорожно дёргается – бесполезно, Гоголь сильнее. И тогда он застывает обратно. Мысленно, Сигма успевает попрощаться со всем. Он же знал – Николая, шута из смерти небожителей, нельзя подпускать так близко, уж точно не сейчас, не сегодня. – Что остановился? Устал, сменим позу? – наконец выпускает бело-фиолетовые пряди. – Какого чёрта? – Сигма хрипит и хватает воздух. Он не может не шептать. – О чём ты? – Чего ты хочешь?! – запинается на каждом слове. – Скажи нормально, прелесть. А лучше продолжай, раз есть силы. – Мерзкая шутка, не лучше остальных. – А если не шучу? – Ты не можешь! – конец, Сигма тараторит громко, почти кричит, а голос надрывается на полпути так, будто он сейчас разревётся, точно перед казнью. – О, дорогой мой Сигма, я могу всё. Он заряжен, а палец на курке. Ни игрушечный, ни холостой. Так уверен?       Сигма сглатывает вязкую слюну, не моргает, по телу идёт крупная дрожь. Последний козырь, потому что Гоголь прав как никогда – Сигма чувствует каждой клеткой тела. – Я знаю его способность. – Я знал, что ты не невинен, как же не заметить, но не думал, что ты будешь врать, золото. Викторина! Сколько пуль? Может повезёт, а, Сигма? У меня сегодня хорошее настроение, – зрачки метнулись в право. Револьвер. Смешно, с ним играют в русскую рулетку. – Я не буду с тобой играть. Опусти чёртов пистолет, Гоголь. – М, а иначе? – Я сказал. Без меня ты не узнаешь о его способности.       На Гоголе непоколебимая улыбка. Минута молчания во имя пропавшей сигменой души. По щеке катится слеза. – Опусти пистолет, слышишь?! Опусти его, идиот, – дёргается вновь и, конечно, тщетно. – Ну что ты, что ты. Я же не могу так легко отпустить тебя, – на плече под ногтями выступила кровь, – Расслабься, так и член оторвать можно!       Ещё немного и Гоголь кончит. Нет, не от того, как сильно Сигма сжимается вокруг него, а от его прекрасных блестящих щёк, трепещущих ресниц, этого острого грозного взгляда, хотя он явно ничего не может противопоставить. Николай заливается смехом ярче обычного, и револьвер тяжело падает на диван. – Прострели барабан в стену. – Не доверяешь мне, прелесть? – Заткнись нахрен и выстрели в эту чёртову стену.       Сигма указывает в сторону окна. Звон разбитого стекла не слышно – в ушах гудит после шести беспорядочно выпущенных пуль.       Гоголь насаживает его до конца и продолжает трахать. У Сигмы онемели ноги, от напряжения болит всё тело, а от резкого толчка в ещё не расслабившиеся мышцы внутри всё горит. Он совсем выбился из сил. Тогда Николай укладывает его на диван. Гоголь выцеловывает выпирающие тазовые косточки, спускается к стройным, но сильным бёдрам, гладит с внутренней стороны, оставляя губами касание на остром колене, смотрит прямо в серые глаза совершенно незлобно, без хитринки, с чистой нежностью, с обожанием и любовью. Фарс. Сигма больше никогда не поверит. Губы мягко бродят по икре, одна ладонь берёт за стопу, выпрямляет носочек, как когда-то в детстве, этот образ размытой дымкой застрял где-то на задней стенке черепа, его учили акробатике, потом толкает обратно – что-то у Сигмы хрустит, очаровательно. Гоголь тычется носом аккурат в свод стопы. Юркий язык лижет солоноватую кожу, вызывая лёгкую щекотку и мурашки. – Ай, Гоголь! Зубы впиваются в пятку. Снова он лыбится. Искусственная лисья ухмылка поистине неотделима от него. Николай довольно резко разводит его колени в стороны, одновременно задирая их посильнее, от чего Сигму выгибает. – Гоголь, у меня нет твоей растяжки. Да убери ты руки! Клоуну почти прилетело ногой по носу. Смешно. Он ловит сведённые икры и закидывает себе на плечо, головкой пристраиваясь ко входу. Проникает легче и плавнее чем раньше. Закрывает глаза, тихо мычит от удовольствия, что удивительно для Гоголя. Волосы струятся по плечам, а чёлка прилипла ко лбу. Сигма уже растянут – взять бы быстрый темп с первого толчка, выбить остатки самообладания из бывшего владельца казино. Николай сдерживается, и сам не понимает почему. Взгляд падает на покрасневшее лицо с потом на лбу, приоткрытым ртом. При всём желании Гоголь не может наклониться и снова ощутить вкус крови из прокушенной губы Сигмы – поза не позволяет. Звонок в дверь рушит всё удовольствие. Гоголь нехотя, нарочито медленно выходит из разгорячённого тела, оставляет поцелуй на щиколотке – обещание вернуться. По дороге в коридор Николай хватает шинель и кутается в неё обнажённый. Смотрит в глазок – двое в форме. Пистолет подобрать и перезарядить секундное дело, убить не составит труда. Дверь открывается без выстрелов. – Добрый вечер. Соседи сообщили о стрельбе по вашему адресу. – Ах, уважаемые, понимаете, мы с женой очень... – игра на публику в фирменном гоголевском исполнении, – Мы очень горячая пара, знаете же, о чём я, – наклоняется ближе, так, будто Сигма не сможет услышать их, – Мы обвенчались меньше недели назад. Моя дорогая жёнушка совсем молода, знали бы вы, сколько в ней энергии! – Мы будем вынуждены пройти в квартиру. – Мы всего лишь немного поиграли, никакого криминала. Полицейский заглядывает за плечо Гоголя – правда, голая девушка на диване, совсем живая. Он достал несколько листов документов и протягивает заполнять виновнику вызова. Николай улыбается по-человечески.       Успешно убедив всех в своей невиновности, Гоголь захлопнул входную дверь, провернул защёлку и для верности дёрнул ручкой, пытаясь открыть дверь – всё чисто. Он возвращается в комнату, сбрасывая с себя плащ, садится на диван у ног Сигмы. – Что ты им наплёл? – Сигма, ты сам всё слышал, – Николай снова остаётся голым и медленно нависает над партнёром, приближается к его губам. – Я не твоя невеста.       Сигма закрывает рот Гоголя рукой. Николай аккуратно убирает его ладонь, посмеивается тихо, в своём, как думает Сигма, стиле, будто он родитель, мягко останавливающий несущегося по коридору ребёнка. Его тон нежный, заботливый, но ядовито снисходительный. Сигма хмурится, когда Гоголь наклоняется совсем близко и дышит ему в губы, протестует: несильно бьёт ладонью по клоунской щеке. Николай отстраняется и смеётся снова. – Если ты не невеста, значит, жених? Думаешь, нам стоит поменяться местами? Ты поэтому не хочешь целоваться со мной? – Мы не новобрачные. А ты уходишь от темы. – Любовники? – теперь Николай медленно гладит рёбра, бока и бёдра Сигмы. – В отношениях любовников должна быть любовь. – Ты меня не любишь,Сигма?       Сигма отворачивается, но продолжает так же лежать под Гоголем. Николай проводит ногтями по плоскому животу совсем рядом с пахом, оставляя почти незаметные белые полосы на бледной коже, и Сигма рвано выдыхает. – А ты разве любишь меня? – Сигма больше не шепчет, как раньше, когда задавал такой вопрос – чётко проговаривает, чтобы Гоголь расслышал всё. – Сегодня ты сам меня остановил, а я ведь почти обрёл свободу. – Снова уходишь от темы. Я теперь на месте Достоевского? – Это другое. – Это тоже самое. – Федя мой друг. Он единственный понимает меня. Я не делал с ним того, что делаю с тобой, Сигма, – Николай резко подтягивает за ногу, касаясь своим членом его. Сигма мычит, хватается за чужое предплечье, царапая его короткими ногтями. – Иди ты к чёрту, Гоголь. Вновь погрузиться в горячее нутро до ужаса приятно. Николай стонет от этого чувства, сжимает бёдра, оставляет следы поверх старых. Крепко сомкнутые колени легли в сторону, разрешили Гоголю наклониться к губам, по которым тот успел изголодаться. Он собирает запястья Сигмы наверх и крепко фиксирует над головой, пока тот стонет в поцелуй под неумолимое движение в нём. Сигма сжимается, дёргает рукой, но клоун не пускает, только усмехается. Он не успевает моргнуть, как на члене смыкаются длинные пальцы Николая. Сигма на грани, его дёргает, бьёт электричеством, когда ловкие пальцы ласкают плоть. Выгнувшись, он изливается. Николай толкается ещё несколько раз под тихое шипение Сигмы и кончает внутрь с громким стоном, специально войдя до упора. Он плавно отстраняется, смеясь, обхватывает член и собирает остатки спермы. Следом он обводит пальцами вход, ловит сладкий стон, собирая вязкую влагу и там. Он наклоняется к лицу Сигмы с самым самодовольным выражением лица, демонстративно облизывая испачканную руку. Сигма отворачивается, пытается вырваться, но Николай ловит его подбородок и накрывает губы, целует с языком. – Я же просил, – Сигма откашливается, порываясь сесть, пытается избавиться от мерзкого вкуса во рту, – Быстро принеси воды. Гоголь подхватывает шинель и лёгким движением руки достаёт стакан с полки на кухне, крутит вентиль, набирает воду, закрывает кран. Секунда – Сигма держит его и хмурится. – Зачем использовать способность для простого действия? – А почему я не должен? Сигма, ты очаровательный. – Просто встань уже, я иду в ванную. – Я отнесу тебя, принцесса, – рука нежно поглаживает от колена до бедра. Сигма отталкивает её. – Сам справлюсь. Ноги подкашиваются после такой нагрузки. Бывший владелец казино спотыкается, даже почти падает, но с совершенно ровным, серьёзным лицом шмыгает за дверь, быстро запирая её. Не поможет – Гоголя не остановят никакие замки, если ему что-то по-настоящему нужно. Сигма съезжает спиной по стенке. Сесть хочется от боли в ногах, от мерзкого ощущении в заднем проходе, от нехватки воздуха. Он, складывая руки на коленях, сначала с минуту буравит взглядом душевую кабину, а потом падает лбом на запястья. Когда же всё закончится? Сигма думал, что его смерть наступила ещё тогда, в пустыне, когда попал в рабство, но Достоевский вытащил его из этого ада. Он, отрицая, надеялся, что падение с Небесного казино станет концом, правильно же говорят – капитан тонет с судном. Как же. Сигма был уверен, что финал настигнет его, согласившись участвовать в плане Гоголя. И вот он здесь, всё ещё живой, всё ещё во Франции, всё ещё с Николаем. Сигма мог бы умереть сегодня всего полчаса назад или меньше, если бы правда хотел. Эта мысль бросает в холод. Гоголь не шутил и не притворялся, револьвер был настоящий, пули были настоящими. Он правда хотел застрелить его во время секса. Сигма резко закрывает рот рукой, подрывается с пола, не замечая оцепенения в коленях и наклоняется над раковиной. Ничего. Постепенно расслабляясь, он чувствует, как отступает тошнота и рвотные позывы. Сигма резко и коротко вздрагивает всем телом, только сильнее давит на лицо, плечи мелко трясутся. Волнами его накрывает, хочется кричать, хочется удариться лбом о раковину. Горячие слёзы, медленно скатываясь по щекам, прожигают кожу, точно кислота. – Сигма, не бросай меня! – слышится из комнаты так хорошо, будто Гоголь губами прижался к двери, – Я считаю до пяти, не могу до десяти. - Нет. Имей совесть. - Я знал, что ты тоже умеешь шутить! Более пяти минут моё сердце не выдержит, поторопись. Сигма стискивает зубы до скрежета, костяшкой большого пальца стирая слёзы. Включает душ погорячее – смыть с себя все эти дни. Нормального шампуня никто конечно не купил, Сигма берёт с полки обычное мыло. Ему и не важно, чем натереть все следы Гоголя, лишь бы помогло. Сколько раз просил не ставить засосов? Этот клоун слышит только то, что хочет, желания Сигмы в список не входят. Иногда кажется, бредовая голова Николая занята только Достоевским. Он незримо сопровождает своих подчинённых и коллег. Сигма ощущает этот дьявольский взгляд спиной. В их с Гоголем отношениях, если это можно назвать так, всегда есть третий. Сигма ловит себя вновь и вновь намыливающим бедро. Почему синяки не сходят? Почему вода не помогает? Сигма протёр бы всё тело наждачкой. Он берёт чистое на первый взгляд полотенце, вытирает плечи, спину, немного торс и оборачивает волосы. Сигма не сразу обнаруживает Гоголя в одной расстёгнутой рубашке с сигаретой на балконе. Он накидывает на себя плед с изголовья дивана и подходит к перилам. Вечер тёплый, даже лёгкий ветер не беспокоит. – Дай одну, – Сигма протягивает свою аккуратную, аристократическую ладонь даже не взглянув на Николая. – С каких пор наш Сигма тоже стал плохим мальчиком? – смеётся, отдаёт сигарету и щёлкает зажигалкой. – Не ты ли научил меня курить, забыл? – Сигма затягивается, прикрыв глаза. Белый дым струится с его мягких покусанных губ ужасно неестественно. – Точно! В отеле? – Посреди леса. Когда ты убил кого-то, и мы проездили с ним в багажнике ещё сутки. – Ах, весело же было. Тебе понравилась наша поездка, мой дорогой ассистент? А представление в Мерсо? Дым заполняет лёгкие, а когда выходит, то непременно уносит за собой тяжесть под рёбрами. Сигма поворачивается к Гоголю, как в замедленной съёмке. Он ничего не говорит, только устало вздыхает и, глядя в разноцветные глаза, двумя пальцами сминает и тушит окурок о кожу Николая. Гоголь даже не шевелится, но его взор в извечном хитром прищуре раскрывается шире, а яркие зрачки сужаются от смеси страха и удивления. Сигма уходит так же молча. Николай было потянулся за ним, но с балкона удаляется человек тоньше и ниже, с тёмными волосами, словно воронье крыло, с мертвецко-бледной кожей, на которой видны синие вены. Гоголь не хочет гнаться за ним. Он смотрит на ожог и вдруг становится так больно, будто его ударили ножом под ребро, а затем провернули в ране. Клоуны не должны плакать, тогда почему..?