Feeling.

За окном все так же темно, как было до ее приезда. Марина знает о положении Юли, но ничего не говорит. Для них абсолютно ничего не изменилось. По крайней мере, они все еще здесь; в той же гостинице, в самом центре Питера. Все точно так же, как полгода назад. Единственное, теперь они обе в статусе любовниц. Александрова сидит на подоконнике, закинув ногу на ногу, и курит. Спальня уже насквозь пропитана ароматом дорогого табака. И для каждой этот запах значит одно — свобода. Сигарета тлеет в тонких пальцах, грозя вот-вот опалить нежную кожу. Но она уже давно не чувствует этого. Привыкла, наверное. На плечах длинный бордовый халат. Шелк никак не греет, но помогает от холодного сквозняка, что то и дело просачивается сквозь приоткрытую форточку. Кости ломит приятная усталость, и женщина непроизвольно прикрывает глаза, вслушиваясь в гробовую тишину гостиничного номера. — Что я скажу Северии? — до слуха доносится шепот Снигирь, что сидит на кровати, облокотившись на спинку, и потягивает вино из высокого хрустального бокала. А Александрова и не думала об этом. Что вообще можно сказать в этой ситуации? Да и нужно ли? Марина оборачивается на любовницу, пытаясь подобрать нужные слова. Но в конце концов понимает, что сейчас никакие оправдания не помогут. — Ничего не говори. — произносит наконец актриса, в очередной раз затягиваясь. Где-то глубоко все еще остался слабый привкус ментола. Тихий смех. Ну да, Юлия Викторовна, что здесь еще можно предложить? Или хотите открыто во всем признаться? Она может, конечно, но Марина очень сомневалась, что это когда-нибудь произойдет. — Не говорить? — повторяет брюнетка с какой-то издевкой, будто считает сказанное Мари сущей глупостью. — Да у меня и выбора-то нет… — заключает еще тише. Именно, что нет. Вы только представьте, что ждет ее, если Янушаускайте об этом прознает. Думаю, ничего хорошего не выйдет. А впрочем… может, стоит признаться сейчас, чем слушать потом? Черт его знает. Александрова закатывает глаза, бросая сигарету на подоконник. Встает и подходит ближе, наклоняясь к любовнице. Взгляд скользит по идеальным скулам, затем еще ниже. Марина подается вперед, касаясь губами бледной от природы кожи Юлии. Та мгновенно поддается, расслабляясь под прикосновениями чужих рук. Александрова в мгновение оказывается сверху, принимая ведущее положение. Руки бессознательно блуждают по телу, задерживаясь на уровне груди. Шатенка наклоняется, впиваясь ей в губы. Правая рука все так же лежит на бедре любовницы, поглаживая. Снигирь вовсе и не против. Она прогибалась под действиями Марины, наслаждаясь привкусом красного полусухого, которым буквально пропитаны чужие губы. Помада давно стерлась ко всем чертям, оставшись алыми пятнами на ключице другой женщины. Все это заставляло Юлю уйти от реальности. Забыть о том, что где-то там ее ждут. Честно признаться, в глубине души все же оседало чувство вины. Ни одна из них не могла называть себя «святой». Люди, порой, такие отвратительные создания… Настолько отвратительные, чтобы напрочь забыть о проповеди. Наплевать на принципы. Но не сейчас. Сейчас обеим абсолютно все равно. Сомневаюсь, что их когда-либо волновали другие. А может… волновали, но не настолько, чтобы поменять собственные взгляды. — Ничего не говори. — шептала Марина, снова и снова целуя любимые губы. Этот прекрасный аромат — ее любимый французский парфюм. Но есть что-то еще. Что-то, от чего Александрова будто теряла рассудок. Это липкое чувство азарта и неправильности, которым они дышали последние полгода. Такой явный запах скандала, крика, слез… невыносимо. Дико. Но что-то есть. Каждый такой поцелуй приносил уйму новых чувств. То, чего не получить от обычного поцелуя. Что-то было в нем. Такое… манящее. Марина на всю жизнь запомнила фразу: Хороший любовный роман должен быть написан плохо. Их роман был написан просто отвратительно. Написан чертовым мазохистом и настоящим психом. Что ж… ей определенно нравится результат.