One more kiss

Я никогда раньше не замечал за собой такой жажды к… поцелуям. И дело не в слюнявых французских поцелуях, не в частых обычных чмоках в губы, а в поцелуях самых обычных, просто осторожных, едва заметных и невинных, не обязательно в губы — куда угодно. Просто поцелуи. Хочется. Сильно. Просто хочется. Очень. Каково это? Иногда, когда Стас собирал нас вместе что-то обсудить или когда мы просто как-то оказывались вместе, чтобы о чём-то поболтать или с чего-то посмеяться, Паша часто складывал руки у груди или облокачивался ими на стол или ещё что-нибудь. Тогда меня пленили его руки. Никто в мире не имел настолько эстетичных пальцев и запястьев — никто! Умел бы я рисовать, я бы зарисовал. Множество раз. И хранил бы у себя где-нибудь рядом с сердцем — или в обложке паспорта. Руки были восхитительны, хоть я и никогда не замечал за собою тяги к отдельным частям тела — для меня важен человек полностью, сразу весь и никак больше. Ладно, возможно, только если глаза — в них я готов был смотреть вечно; готов был, проходя по всем шаблонам и клише, тонуть в его глазах, лишь бы он дольше не отводил свой взгляд. Вы когда-нибудь замечали, как прекрасны и пленительны глаза любимого человека? В них целый океан, широкие просторы, безграничный мир — невообразимое спокойствие… Дом. Наверное, да, слово «дом» идеально подходит. Именно дом. Родной. Любимый. Или шея… Боже, я чувствовал себя каким-то сумасшедшим, когда не мог оторвать взгляд от, чёрт возьми, просто шеи! Когда стою рядом, когда стою за спиной; когда он даже не может догадаться о том, что я смотрю именно на него… Когда нить разговора прерывается, а мир становится таким ватным, размытым и неважным; когда мысли плывут, глаза плывут — всё плывёт, а ты стоишь с открытым ртом и думаешь о шее, которую ты никогда не целовал, которую, возможно, имел честь зацеловывать кто-то другой, но… не ты. А хотелось бы. Хотелось бы попробовать — каково это. Каково это — когда ты с Пашей. Я всегда любил его гримёрку за то, что там он бывал только в тех случаях, когда был абсолютно свободен. Пусть даже и на пятнадцать минут впервые за три рабочих дня. И причём всегда — всегда! — один. Каждый в офисе знал, что отдыхающего Волю лучше не трогать: он и так со всеми носится день и ночь напролёт, ему нужно время наедине с самим собой. С самим собой и любопытно стоящим у двери мной. Он меня не замечал. Дверь не скрипела — мне повезло — я мог любоваться им столько, сколько мог, пока он, наверное, магическим образом почувствовав на себе чужой взгляд, не поднял голову и не посмотрел мне в глаза. Пронзительно. Точно. До минутного ступора. Мне показалось, что сердце на несколько секунд замерло. — Что встал, Арсюш? — было таким домашним и уютным, что я готов был таять прямо там — прямо на его глазах. — Присаживайся. Он качнул головой в сторону и дружелюбно махнул рукой в знак того, что я могу пройти. Неловкости не было. Мы слишком много лет вместе (жаль, не в том смысле, в котором бы я хотел), чтобы я чувствовал неловкость. Сесть так сесть. — Куда можно? — Хоть на колени, солнышко. Вот он — Павел Воля, дамы и господа — умел выбить из колеи в любую секунду! Всегда. А что я? Мне повторять не обязательно. — Сам предложил, — сказал я и тут же оказался там же, где и должен был. Удивления не было — был только смех. Везде, где Паша, всегда есть смех. Он смотрел на меня как на самого большого тупичку в округе, будто сесть на колени — обычное дело, а вот если бы я сел, например, на стул, тогда бы меня легко можно было отправлять в психушку. — Ну раз предложил — значит, я не против, не думаешь? Я пытался найти этому оправдание: — Ты старался быть вежливым, как всегда, — пожал я плечами. — Так вот что значит для тебя вежливость, — его брови поднялись, но взгляд как был мягким и нежным, так и остался. Я был очарован. — Буду иметь в виду, что в Петербурге предлагать сесть к себе на колени — признак хорошего тона. И у скольких настолько гостеприимных хозяев ты был? Неосознанно я прикусил губу. Отвёл взгляд. Смешок. С моей стороны? Скорее всего. Я так и не понял. — Не все мужчины столь любезны, — уклончивое. Мне кажется, я покраснел. Вот никогда в жизни не краснел (ну не понимаю я, как люди краснеют!), а тут показалось почти очевидным: я краснее любого рака. Чёрт. Тут есть зеркало? Мне нужно было увидеть, как сильно я покраснел!.. Близость с правильным человеком одурманивала. Паша всё так же сидел в телефоне, что-то листая, будто бы я, находящийся в его объятиях, сидящий так неприлично близко, — пустяковое дело. Будто бы так было часто. Будто бы это — обычно. Привычно. Нормально. Но моё сердце колотилось, как бешеное, а глаза пришлось судорожно закрыть, чтобы дать самому себе прийти в себя. Немного расслабившись, я обвил шею Паши руками, чтобы было удобней сидеть. Было всё так же странно, но вся моя жизнь состояла из странностей — в конце концов они переставали удивлять. Кажется, Паша подо мной тоже стал чувствовать себя спокойней. Он улыбнулся. Я это почувствовал. Взгляд на дверь. Ожидание. Я думал, насколько мы с ним в безопасности. Очевидно, мы не были. Любой человек мог войти в любую минуту — со стуком и без. Могло произойти всё что угодно. Я всё так же не шевелился. Паша будто прочитал мои мысли: — Не бойся, я пока никому не нужен, никто не войдёт, — уверил он с всё той же улыбкой. — С чего ты взял, что я об этом? — лукаво усмехнулся. — Если тебя не хватятся, это не значит, что меня сейчас с собаками разыскивать не будут, — гордо заявил я. — Без меня жить не могут. На самом деле мне не хотелось, чтобы в данный момент хоть кто-то, кроме того человека, который уже находился в этой комнате, вспоминал о моём существовании. — Конечно, куда без такого красавчика, — он отложил телефон в сторону. У меня сердце замерло. Мне пришлось быстро, но весело согласиться: — Вот именно. Я понимал, что мы оба разговаривали на абсолютно серьёзном несерьёзном языке, но не понимал, как различить грань между наигранным и настоящим. В общем, я её в итоге и не пытался искать: мне всё и так нравилось. Ему тоже. Нам было хорошо и непонятно одновременно. Вместе. Что ещё нужно? — Па-а-аш, — растягивая, позвал. — А-а-арс, — повторил он за мной, следя за моими действиями. Его улыбка так и не расплылась на лице, только из-за того что то застыло в ожидании. А что я? Я… — У тебя никогда не было желания целовать какого-то человека? Вот прямо чтобы много. Я не говорю, что сейчас или с кем-то конкретным, это само собой разумеется, конечно, но… — Лет в шестнадцать бывало, — непринуждённо пожал плечами, правда задумавшись над вопросом. — Ладно, и сейчас время от времени. От этого никогда никуда не деться. — Правда? — спросил я, немного озадаченный. — Вот глупый вопрос, конечно, но как ты с этим справляешься? Мне правда было это интересно. Паша же — пример сдержанности и выносливости. Не зря даже фамилия — Воля, потому что держать себя в руках он умел всегда! И всегда это выходило именно так, как и было нужно. Он был идеальным. Он был моим примером во всём. — Никак, — неожиданно ответил он после небольшой паузы. — С этим не нужно справляться. Он даже улыбнулся. Не нужно справляться? А как? А если всё-таки нужно справляться? А если твоё желание — неправильное? А если оно — не вписывается? А если твои чувства — они лишние для всех? А если… — Ты не понимаешь, я про случай, когда ты не можешь, — пытался подобрать слова я, опустив голову и чуть хмурясь, — ну не можешь взять и… поцеловать. — Не можешь поцеловать? — он поднял мою голову за подбородок. Я снова погиб в его глазах. — Не могу. — Почему? — Не все замужем за главным ведущим канала «ТНТ», есть и обычные смертные. Он был одним из самых умных и сообразительные людей, что я встречал, и иногда его мозг был быстрее собственных мыслей, так что сказал он это, скорее всего, раньше, чем осознал: — Ты хочешь поцеловать меня? Повисла пауза. Мы оба её не понимали. Мы её не ощущали. Она для нас — застывший мир. Мы в нём одни. Хочу ли я? Хочу. Больше всего на свете. Это так очевидно? Ну конечно, это очевидно! Я так очевиден… перед ним. Так прост и понятен, так открыт, так влюблён. — Эй, ты чего? — его улыбка согревала сердце. Мне хотелось разорваться на части, настолько его голос был ласков и нежен. Его лицо снова у моего. Так близко. Я сходил с ума. У меня не получилось смотреть прямо в его глаза, я не мог выдержать этого напора — взглядом я спустился ниже по лицу, кажется, рассматривая абсолютно каждую деталь этого прекрасного человека. Кажется, он приближался. Кажется, я тоже. Кажется, его рука аккуратно гладила меня по щеке, так обычно и так мило. Так… романтично? Почему? Я забыл, как дышать. Мы будто были загипнотизировали. Это были не мы. Мы — ничего не понимали. То, что происходило, было не с нами. Мы — были в другом месте. Или это были мы?.. Кажется, я почти почувствовал его губы своими, я прикоснулся — и был тут же отдёрнут. Стук в дверь звучал как самый страшный грохот. — Паш, Арс у тебя? — послышался голос из-за двери. Я уже стоял где-то посреди гримёрки, ошарашенный и собой, и Пашей. Он выглядел не менее сбитым с толку. Кажется, с нами что-то случилось. Первым пришёл в себя Паша, иронично заметив: — Действительно жить без тебя не могут. В ту же секунду Серёжа появился в дверях и, немного уставший, позвал меня куда-то. Неловко улыбнувшись Паше и мысленно извинившись напоследок, я пошёл скорее к Серому, дабы он вдруг не начал думать: смущённые, мы в закрытой гримерке — вполне очевидно сложить два и два и понять, что страсти и интриги в этом здании не прошли мимо нас. Я боялся быть пойманным так же сильно, как и хотел этого. Ведь если нас разоблачат, значит, разоблачать есть что? Мы — есть? Стало тепло на душе. Почему-то я не чувствовал тревоги. — Только верните мне его целым, пожалуйста, мы не договорили! — сказал Воля вслед нам, на что Матвиенко проговорил какое-то обычное «конечно, конечно». Я улыбнулся. Я увидел его улыбку. Снова прикусил губы. Подумал. Всё ещё впереди.