Усталость, наподобие огромного океанского лайнера, разливалась в нем, пытаясь увлечь на дно.
Бессонница. Стивен Кинг.
Чан ненавидел ночь. И это не из-за приступов бессонницы, которыми он страдал большую часть своей сознательной жизни. Виной всему являлись сны, приходящие в моменты, когда ему всё же удавалось получить желаемые часы отдыха. А если быть точнее — человек, чей образ прорисовывался в сознании, стоило ему только закрыть глаза. В реальной жизни все чувства к нему Чан закопал глубоко в себе, зная, что это ему больше не нужно. Они наигрались в отношения будучи ещё подростками, а взрослая жизнь заставила понять, что их взгляды на жизнь слишком разные и их паре там нет места. Но считал ли так сам Чан или это было лишь навеяно общепринятыми стандартами — известно лишь ему самому. День подходил к концу, и стрелки часов, висевших над дверью, перевалили за полночь, пока Бан заливал в себя очередной стакан кофе из аппарата возле студии. Он так ненавидел его, несмотря на сносный запах, но продолжал пить только для того, чтобы отогнать непрошенную сонливость. Где-то в глубине души он мечтал, чтобы хоть кто-то из группы пришёл, позвонил или написал сообщение с просьбой бросить сводить эти чёртовы треки и хоть пару часов уделить самому себе. Этого так и не случилось даже по прошествии ещё пары часов. Казалось, все свыклись с тем фактом, что пропадать ночами на студии уже вошло в его привычку, и лишь когда перед очередным глотком кофе в рот отправилась таблетка с причудливым рисунком, Чан осознал, как они ошибаются. Он прятался. Стараясь занять себя делами ночью, которые мог закончить и в буднее время, он просто бежал от мыслей о любимом человеке, что преследовали его в одиночестве. Они разрывали его на части, мешая концентрироваться на поставленной задаче, а наркотик, растекающийся сладкой истомой по организму, менял восприятия действительности. Все тревоги и непрошенные воспоминания как по щелчку пальцев отошли на задний план, а на смену им пришли ощущения, которые не были схожи с его обычным состоянием ни на грамм. Чан словно заново учился понимать себя, а заодно и окружающий его мир. Восприятие реальности изменилось за считанные секунды, а тона, окружающие его, обретали новый цвет, путая сознание и мысли. Депрессия и чувство отрешённости сменились безмятежностью с примесью эйфории. Он больше не думал о чёртовом Хане Джисоне, как о потерянной возможности на счастье, ловя трип от ЛСД и —впервые за несколько недель — испытывал умиротворение. Правда, работа тоже была отложена на потом, а ненавистный кофе показался на редкость вкусным, но лишь на пару мгновений. Включив плейлист, состоящий исключительно из песен собственной группы, Чан опёрся затылком на спинку кресла, изредка подпевая словам, льющимся из динамиков, что из-за спутанной речи это выходило неважно и сопровождалось его громким смехом. Он настолько проникся звучанием одного из треков, что даже не сразу расслышал рингтон собственного телефона, оповещающего его о входящем звонке. Пересилив нежелание отвлекаться от безмятежного провождения личного времени, Чан нехотя потянулся за айфоном, лежавшим на краю стола, и, не смотря на экран, ответил на звонок: — Хён, ты ещё в студии? –— голос Хана на долю секунды отрезвил его, заставляя собраться с мыслями, но это мало ему помогло. Поэтому спустя несколько секунд тишины Джисон вновь заговорил первым: — Ты в порядке? Чанбин сказал, что ты до сих пор не вернулся домой. — Да, я ещё заканчиваю работу, — наконец-то собрав воедино путающиеся мысли, ответил Чан. — Буду в общежитии… ближе к утру. Он слышал, как после ответа Хан тяжело вздохнул, а затем незамедлительно ответил: — Никуда не уходи. Я буду через пятнадцать минут. Фоном голосу Хана выступал шум трассы. Джисон, как и всегда, беспечно относился к собственной жизни, плевав на правила за рулём автомобиля, но сейчас Чан даже не мог сделать ему выговор по этому поводу. Его жутко веселило и одновременно раздражало то, что Хан пытался проявить толику заботы по отношению к нему: — Свидание уже закончилось? — слишком резко спросил Чан, сам того не осознавая. — Хотя… мне… не особо интересно об этом узнавать. — Не начинай, Хён. Ен действительно хорошая девушка, возможно, даже слишком хорошая для меня. И уж тем более она не заслуживает ненависти по отношению к ней. Особенно от тебя. — Я... повторюсь, — немного заторможено ответил Чан, хоть ему так не показалось. Он думал, что делает всё правильно. Не вызывает подозрения. — Не хочу даже слышать об этом. — Я сказал то, что посчитал нужным, — вопреки просьбе лидера ответил Джисон. — Мне бы хотелось, чтобы вы поладили. Для меня это действительно очень важно, — он прервался, глубоко вздохнув, словно собирался с мыслями, а потом чуть тише продолжил: — только вот в последнее время я не понимаю, что творится в твоей голове. Ответом ему стал лишь звонкий смех Чана. Пока Хан переваривал в своей голове, какие слова вызвали приступ истерики, Бан не переставал смеяться. Хотя внутри него всё разрывалось от речи его друга. Джисон действительно надеелся на то, что Чани удастся смириться с фактом существования новой любви в жизни Хана и, переступив через собственные чувства, стать с Ен... друзьями? Вывод напрашивался только один: над Чаном издевались, устроив ему один из самых ужасных розыгрышей. Где по итогу ему бы сказали, что вокруг стояли скрытые камеры, записывающие его реакцию на глупую шутку. — Что смешного я сказал? — не скрывая возмущения, поинтересовался Хан и тут же добавил: — Хотя забей. Я почти подъехал, так что узнаю напрямую, — отключился, не дав всё ещё смеявшемуся лидеру время на возражение. А хотел ли Чан, чтобы он действительно не приезжал сейчас? Думал ли он о том, как Хан прижмёт его к себе, будто они снова двое парней из своего недалёкого прошлого? Желал ли он того, чтобы Джисон увидел, как смех потихоньку отступал и Бана накрывала истерика, приправленная дозой ещё действующего наркотика? Ещё пару минут назад в порыве эмоций он резко подскочил с кресла, вслушиваясь в ровное дыхание Хана, доносящееся с другого конца провода. Теперь же в голове набатом гремела тишина, заставляя Чана обессиленно упасть на колени и сжать в ладони айфон до опасно затрещавшего корпуса. Он швырнул его куда-то в сторону приоткрытой двери, ведущей в его студию, и опустил голову, желая сжаться до состояния атома. Чан чувствовал, как по щекам хлынули непрошенные слезы, вынуждая каждый раз содрогаться всем телом. Бан обычно испытывал ненависть по отношению к себе в такие моменты, но не сейчас. Наркотический трип оттеснял все его попытки самобичевания, заменяя их на ложные яркие эмоции, что он испытывал в эту секунду. Ощущая всем нутром, как сильно эта истерика поглотила его, он просто не мог подобрать нужный код, чтобы открыть доступ к собственному сознанию. Он был не в силах успокоится или подняться, а опьяняющее действие ЛСД на организм лишь усиливало и без того сильные эмоции, заставляя Бана срываться на крик от отчаянья и собственной беспомощности. Таким его и застал Джисон. Стоящим на коленях посреди собственной студии, сотрясающимся от истерики, окружённым непривычным для Чана хаосом из пустых бумажных стаканчиков с эмблемой кофейного аппарата. Вся эта картинка напугала вечно невозмутимого Хана. Уронив маленькую коробку с дайфуку, рассыпая сладость, привезённую специально для Хёна, Джисон бросился к нему, незамедлительно опускаясь на колени рядом. Путая тонкие пальцы в кудрявых волосах Бана, он прижал его заплаканное лицо к себе в надежде хоть чем-то помочь, всё ещё не понимая, что именно Хан и являлся причиной происходящего. — Хён, — нежно прошептал Джисон. — Что бы не произошло — это не стоит твоих слез. Бан зарычал, прижимаясь к Джисону, впиваясь пальцами в его плечи и сжимая их. Он словно хотел, чтобы Хан почувствовал всю ту боль, что Чан ощущал в эту секунду. Или же хотел поделиться хоть какой-то толикой, чтобы самому стало на мгновение легче. — Ненавижу, — шёпотом произнёс Бан в ответ. — Ненавижу, — чуть громче повторил он, хоть Хан расслышал всё и в первый раз. — Мне так больно Хани, и за это я себя ненавижу. Ненавижу за то, что до сих пор так и не смог отпустить тебя, Хани. Да и смириться с твоим выбором я не в силах. Я просто бы не смог.