Добро пожаловать в семью

Финал заурядного салонного танца тонет в болтовне — даже венской публике, самой лояльной публике в мире, не хватило терпения дослушать его до конца. Император Иосиф вечно привечает всякий сброд, хотя у него здесь имеются собственные прекрасные исполнители и композиторы. — Довольно слабо, но есть одна тема, за которую можно простить многое, — произносит глубокий баритон справа от Сальери. Тот невольно оборачивается — тембр этого голоса не может оставить равнодушным настоящего музыканта, и он в своей нерукотворности, в отличие от недавно отзвучавшего произведения, приносит ушам настоящее наслаждение. Высокий господин в седом парике, красивый и статный, внимательными темными глазами смотрит прямо на Сальери. Понимая, что слова адресованы ему, Сальери чуть склоняет голову: — Первая вариация. — Да. Первая вариация, — подтверждает господин. Он немолод, но язык не повернулся бы назвать его стариком. В нем ощущается могучая энергия, сдерживаемая манерами столь безупречными, словно в венах его течет царская кровь. Сальери ощущает непривычное волнение. Он не показывает своего изумления, но никогда прежде он не испытывал такой легкости и одновременно такой робости в присутствии кого-то. Даже с императором Иосифом, даже со своими прежними покровителями. Как не ощущал и такого сообразия в мыслях. Так быстро, с полуслова, они понимают друг друга только с Вольфгангом. Седой господин улыбается одними глазами. — Боюсь, нас не представили друг другу. Я в Вене лишь проездом. Сальери едва удерживает вздох разочарования. — Антонио Сальери, капельмейстер итальянской оперной труппы, — говорит он, подавая руку и окончательно потеряв интерес и к пианисту, взявшемуся бренчать свое очередное сочинение, и к окружающей обстановке. Твердое пожатие теплом окутывает пальцы. — Леопольд Моцарт, вице-капельмейстер Зальцбургского архиепископства. Ах, вот как. Сальери на миг теряется, должно быть, выдавая себя. И старается не разглядывать нового знакомого, который на поверку оказывается старым знакомым, слишком пристально, не искать в его лице другие черты, а в его недвижности — текучую подвижную пластику. По тому, как господин Моцарт держит себя, по отдельным нотам его голоса, низким и с хрипотцой, Сальери ещё раз убеждается, сколько в этом человеке энергии, заключённой в клетку благочинности, зажатой в рамки приличий, как много у него демонов — Антонио сам не понаслышке знает о тех силах, что раздирают душу изнутри, и тотчас опознает в Леопольде такого же, как он сам. Неужели и Вольфганг будет таким через несколько десятков лет? Судя по чуть более внимательному взгляду, Леопольду Моцарту его имя также знакомо. Дежурные слова, к счастью, не успевают сорваться с губ Сальери — музыкант за клавиром бросает тему так грубо, что оба капельмейстера невольно морщатся и обмениваются понимающими взглядами. Определенно, их знакомство могло бы перерасти во что-то большее… Они оба замечают Вольфганга одновременно, он идёт по залу своей легкой танцующей походкой, в блестящем сюртуке и крутит головой — ищет кого-то. Наконец он замечает их вдвоём и на миг сбивается с шага от удивления. Леопольд поворачивается к нему, но не всем корпусом, а лишь частично, по привычке слегка адресуясь к собеседнику. Сальери ведёт себя так же. Вольфганг подходит сразу к обоим. Он улыбается. Сальери ощущает на себе еще один взгляд Леопольда Моцарта. Но тот уже поворачивается к сыну чуть сильнее — он принимает улыбку Вольфганга только на свой счёт и думает, что присутствие Сальери здесь теперь неуместно. Сальери и правда хочет откланяться, но Вольфганг, приблизившись, по привычке опускает пальцы на его рукав. Это прикосновение, почти невесомое, каждый раз обжигает Сальери через сколько угодно слоев ткани. — Итак, Вольфганг? — произносит Леопольд. Вольфганг смотрит на отца, но бессознательно встает ближе к Сальери, даже слишком близко, чего не делал на публике никогда прежде. Он будто чувствует себя совершенно неуязвимым в обществе своего отца. Он перестает пританцовывать на месте, и на лице его появляется какое-то успокоенное выражение, какое бывает на нем только после долгих часов любви, когда он лежит в объятиях Сальери в облаке перин, в свете догорающей свечи. — Барон ждёт нас к обеду завтра, и сегодня я хотел бы поехать к Адамбергеру, — отвечает Вольфганг, — если вы не очень устали, mon Père. — Охотно, если он твой друг, — говорит Леопольд Моцарт и только теперь как будто понимает, почему Сальери все еще здесь, — и слегка хмурится. — Пойду, поздороваюсь с ним. Рад знакомству, господин капельмейстер, — кивает он Сальери и уходит. Вольфганг остаётся рядом. Нежная улыбка снова возвращается к нему на лицо. Сальери не может удержать ответную. Он по привычке старается закрыть Вольфганга собой от случайных взглядов. — Не ожидал увидеть вас вместе! Но я как раз искал тебя. Я много думал о том нашем разговоре и должен заметить, ты был несправедлив к духовым, — как ни в чем не бывало продолжает их недавний спор Вольфганг — Сальери не устает удивляться его азарту к спорам в любое время и в любом месте (это только при отце он, должно быть, такой смиренный и покладистый). Впрочем, Сальери тоже не нужно много времени, чтобы вспыхнуть — его итальянская кровь воспламеняется от одной искры, промелькнувшей в любимых глазах. — Нет, вот что, это уж чересчур, — говорит он нарочно сварливо. — Я почти всегда разделяю твои взгляды на высокую классику, но разделяю и саму классику — с уличным балаганом. Эти гудящие призвуки хороши лишь для создания комического эффекта, и если ты неосторожно введешь их в строй, они, будто дезертиры на поле боя, могут разрушить его. — Вовсе нет, — радуется подначке Вольфганг. Он принимается снова двигаться и жестикулировать. — Они подражают самой жизни в музыке! Я отвожу им роль комментария к основной теме: они так похожи на голоса людей и прочие звуки города… Приходи на мою академию в пятницу, и ты убедишься сам: они — верные служители гармонии! — Изволь. Посади хоть весь оркестр из рожков и гобоев, я лишь получу дополнительные аргументы для себя. — Какая самонадеянность! — подступает к нему Вольфганг, взмахивая руками. Он оказывается совсем близко, так, что теперь можно, кажется, слышать его пульс и чувствовать запах его духов, свежий, с горькой нотой травы. «Да он нарочно, — прищурившись, думает Сальери, — нет уж, в этот раз я не позволю меня сбить», и тотчас сбивается: — Разве? — Конечно! — Что? — Что? — теряет мысль и Вольфганг. Бархатный голос Сальери отвлекает его от спора. На лице его появляется совсем другое выражение, а улыбка смягчается. — Надеюсь, твой отец не читает по губам, — понизив голос, говорит Сальери, поскольку замечает, что Леопольд устроился неподалёку на софе и сверлит их двоих взглядом. — Смотря что ты собирался мне сказать. — Слова не имеют значения, я всегда говорю тебе только одно, — ласково возражает Сальери и с удовольствием смотрит, как щеки Вольфганга покрывает быстрый румянец. Ему нравится, что тот до сих пор способен смущаться. Вольфганг смотрит из-под ресниц: — Мой ответ ты услышишь на академии в пятницу. — Духовые? — поднимает бровь Сальери. — О, ты удивишься! — обещает Вольфганг. — Так прощай? Сальери подает руку, и Вольфганг по своей привычке не принимает ее, как все, а подхватывает и тянет на себя, прижимая к груди, так что они соприкасаются запястьями. Прикосновение длится недолго, но и этого достаточно, чтобы по коже Сальери побежали мурашки. Они оба слишком хорошо знают друг друга. — Господин Моцарт, — говорит Сальери, потому что снова ощущает на себе пристальный взгляд Моцарта-старшего и заражается мыслью, что тот способен все прочесть по губам. — Да благословит вас Бог. До скорой встречи. Лица, впрочем, не скроешь. Вольфганг улыбается ему так, что заходится сердце, и складывает губы в поцелуй. Моцарты уходят. Сальери смотрит им вслед, и потому видит, как Леопольд пропускает сына вперед, опекая, словно девушку, кладет руку ему на спину между лопаток. В этом жесте столько участия, что даже воздух холодной Вены как будто согревается. Сальери видит их двоих замешкавшимися в дверях и садится за рояль. Это довольно самонадеянный поступок, но что-то словно толкает его сделать так, и он начинает играть. Леопольд оборачивается на звук музыки, и на его лице появляется интерес — и понимание. Сальери так взволнован, что первым отводит взгляд: старик всё узнал про них с Вольфгангом слишком быстро, но он не судит. Напротив, — он будто хочет сказать Антонио — и этого ему никогда не говорили прежде: «Добро пожаловать в семью».