Это заря в нас вдохнула высокую душу.
О, никогда я обета любви не нарушу.
Тайной улыбкой ответишь ты мне на объятья.
Свет излучают глаза, их целую опять я!..
Наналал Далпатрам
Амала обвивала руками сильную, жилистую шею Рэйтана, крепко вцепившись пальцами в гладкую кожу — больно, почти до красных отметин. Он, однако, казалось этого и вовсе не замечал. Прислонив голову к его тёплому загорелому плечу и зарывшись носом в распущенные волосы, девушка вдыхала пьянящий запах, который мерещился ей по ночам последние несколько дней. Приятный и нежный аромат, чуть сладковатый и дурманящий — он вытеснял и затмевал собой все другие запахи, обволакивал, заставляя забывать о том непоправимом, что могло бы произойти, не окажись он рядом. Рэйтан нёс её на руках, ступая уверенным, пружинящим шагом, словно она ничего не весила. Ни его дыхание, ни биение его сердца, которое она ощущала под своей ладонью — ничто не говорило о том, что он испытывает какую-либо физическую нагрузку. Ровный сердечный ритм отдавался в подушечки пальцев Амалы, а размеренные колебания воздуха при вдохе и выдохе чуть щекотали кожу на щеке. Они отошли уже достаточно далеко от особняка, когда девушка предприняла слабую попытку облегчить ему путь: — Рэйтан, я вполне могу идти сама…опусти меня, тебе ведь тяжело, а мне уже лучше, — робко произнесла Амала. — Мне не тяжело, — его заботливый взгляд скользнул по пушистым ресницам, прилипая к тёмно-кофейной поверхности её зрачков. — Потерпи немного, скоро будем на месте. И действительно, по ощущениям, уже буквально через несколько минут они стояли посреди её номера в отеле, и Амала не могла бы сказать точно, потому ли это, что Рэйтан шёл так быстро или потому, что она в какой-то момент отключилась. По пояс обнаженный, на ощупь он казался горячим, словно раскалённое железо, а вот девушку била крупная дрожь. Сделав шаг и обхватив её за шею, Рэйтан провёл руками ниже, оглаживая чуть вздрагивающие плечи, снял с неё свой чёрный шервани, бросил его на кровать, а потом прижал к себе хрупкое, дрожащее девичье тело, утыкаясь носом в макушку, вдохнул пьянящий аромат волос и прошептал: — Я очень скучал… — И я… Сил держаться больше не осталось, слёзы подступили к горлу удушливой волной, лишая способности говорить. Она крепко обняла его и вцепилась ногтями в кожу на спине, боясь, что он снова исчезнет, снова бросит её одну. — Рэй… — сквозь слёзы начала Амала, и он, будто зная наперёд, что она хочет сказать, лишь сильнее прижал её к себе. — Я никуда не уйду, — произнёс твёрдо, развеивая все её сомнения и страхи. Её плечи заметно расслабились в его сильных руках, а сама она как-то разом обмякла, отдаваясь обволакивающему теплу, исходящему от его горячего тела. Ничего в жизни сейчас не было желаннее этих бездонных чёрных глаз и мягкой кожи с едва уловимым ароматом жасмина и бергамота. Вот он, тот, о ком она мечтала длинными долгими ночами, кого всегда искала глазами в толпе, тот, кто всегда был рядом когда нужно и никогда, если этого просто хотелось. Но сегодня она никуда его не отпустит, даже если он передумает и соберётся уйти: приворожит, опутает сетью невидимых нитей, сплетенных из нежности и тоски по нему, из всех непроизнесённых фраз, невыплаканных слёз, невысказанных чувств. Рэйтан мягко перебирал шелковистые каштановые волосы, едва заметно улыбаясь, будто читал её мысли. Наконец, с усилием оторвав девушку от себя, произнёс: — Тебе нужно согреться, прими пожалуйста горячий душ. Я подожду тебя тут. — Нет. Страх не увидеть его в комнате, когда она вернётся, разлился под кожей едкой щёлочью, подталкивая к решительным действиям. Только не это, второго раза она не переживёт. — Нет, — повторила ещё раз, уверенно, глядя прямо в чёрные, непроницаемые нефтяные пятна глаз. — Ты хочешь, чтобы я пошёл с тобой? — ухмыльнулся Рэйтан. — Я не уверен, что смогу сдержаться, Амала. — Не надо… — голос прозвучал как-то хрипло, — не надо сдерживаться, — она, смутившись, уткнулась лбом в его грудь. Больше ничего и не нужно было говорить, произнесённые слова непроницаемой пеленой вожделения заволокли и без того чёрные зрачки, превращая их из блестящих глянцевых в монохромные матовые. Уже через минуту его узкие шёлковые штаны и её полупрозрачная нижняя юбка лежали на полу, а они, полностью обнаженные, стояли друг напротив друга, не в силах отвести глаз. Рэйтан не выдержал первым, порывисто опуская тёплые ладони на аккуратную грудь, чуть сжимая, провёл большими пальцами по соскам, не отрывая взгляда от расширенных зрачков, чуть улыбнулся и поцеловал. Вкусный тягуче-карамельный поцелуй с ярким сливочно-пряным вкусом обжёг губы, нежная кожа которых плавилась от жарких касаний языка, а его руки, скользнув выше, зарылись в пряди каштановых волос на затылке, притягивая её ещё ближе. Амала с готовностью поддалась, утопая в страстных объятиях, прижимаясь своим животом к его, ощущая нарастающее возбуждение. Он подхватил её на руки и направился в смежную с гостиничным номером ванную комнату, не собираясь отказываться от идеи принять душ. Во всей деревне горячая вода, казалось, была только в её отеле, и если до этого момента этот факт несказанно радовал девушку, то сейчас она буквально готова была застонать, потому что вместо душевой больше всего мечтала оказаться с Рэйтаном в одной постели. Ступив в импровизированную нишу, завешенную клеенчатой шторкой, её «мучитель» выкрутил кран, и по упругой коже застучали первые тёплые капли. Девушка закрыла глаза и окончательно потерялась в ощущениях, потому что вместе с ручейками стекающей воды по коже заскользили и его пальцы, лаская, обводя, исследуя её гибкое тело, которое податливо отвечало на малейшие прикосновения. Теперь она дрожала уже не от холода, а от острого, пронизывающего желания принадлежать ему. Выгибалась навстречу его ласкам, ловила губами его губы, очерчивала контуры наружных косых мышц живота, постепенно опускаясь ниже. Обхватив пальцами возбужденную плоть, легко касалась нежной, бархатистой кожи, задевала чувствительную головку, растирая между подушечек вязкую, слегка тягучую каплю выступившей смазки. Рэйтан опустился на колени, закидывая её ногу себе на плечо и посмотрел на неё снизу вверх обжигающим, полным страсти и вожделения взглядом. Амала даже не успела ничего возразить, как прикосновение горячего языка к самой чувствительной точке заставило её задохнуться, а потом взорваться фейерверком ощущений, когда внутрь скользнули ещё и два пальца. Это была мучительная пытка удовольствием, медленная и остро-приятная, расходящаяся волнами дрожи по оголённым нервным окончаниям. Запустив руку в его чуть вьющиеся, рассыпанные по плечам волосы, она собрала и намотала их на кулак, прижимая к себе сильнее, желая раствориться на кончике этого розового языка, исполняющего невероятный чувственный танец. Её хриплые, протяжные стоны сплетались с его сдержанным рычанием, эхом отражаясь от кафельных стен, рассыпались в воздухе тысячами осколков, вновь вонзаясь в кожу, растворялись внутри, разливая по венам новую порцию жгучего возбуждения. — Р-рэйтан, — выдохнула томно, чуть потянув его за волосы вверх, — я больше не могу… Сдержанная улыбка и горячие угольки глаз, жадно осматривающие разомлевшее тело, по которому живописно стекали ручейки воды, остановились напротив тёмных, подёрнутых поволокой зрачков. Хищно облизнувшись, мужчина накрыл её губы своими, тут же проникая языком внутрь, заставляя Амалу почувствовать вкус её собственного возбуждения. А потом, снова подхватив девушку, сильные руки бережно поставили её на пол и укутали махровым полотенцем. Вытирая друг друга мягкой тканью, соприкасались разгорячёнными телами, губами собирая влагу там, где ещё оставались одинокие капли, бесстыдно касаясь тех мест, куда только могли дотянуться руки. Мгновение спустя, сорвав покрывало с постели, рухнули на белые простыни: она на спину — раскинув руки и широко разводя ноги в стороны, он — нависая над ней, любуясь расплескавшимися по подушке каштановыми волнами, обжигая взглядом стройное тело. Ей нравилось, как он смотрит на неё: со слепым обожанием, огненной страстью, лавой плещущей через край чёрных непроницаемых зрачков, с неистовым голодом, жаждой обладать и вместе с тем — с трепетом, безграничной нежностью и безмолвным обещанием оберегать. Щеки Амалы раскраснелись и она, закусив губу, отвела глаза, смущаясь такого откровенного взгляда Рэйтана. Он же, тронув её за подбородок, заставил вновь посмотреть на себя: — Ты не должна стесняться меня, Амала. Ты прекрасна в расшитых сари, но ты ещё более красива, когда лежишь так передо мной, обнаженная, раскрытая, готовая принять меня… — с этими словами он мягко толкнулся бёдрами вперёд и с легкостью вошёл в неё, отчего девушка выгнулась, подаваясь ему навстречу, чтобы сразу ощутить внутри всю его длину. Он тут же подхватил нужный ритм, двигаясь в оптимальном для обоих темпе, не переставая ласкал грудь и упругий живот, наклонялся, чтобы покрывать её искусанные в порыве страсти губы поцелуями, ловя её хриплые стоны кончиком языка. Сплетенье рук и тел, прядей чёрных и каштановых волос, смена поз и ведущих ролей, чередование грубого, животного секса с медленным, вдумчивым занятием любовью — этой ночью они познавали друг друга, раскрывая все грани свой души, открываясь, вверяя себя партнеру. Рэйтан был умелым любовником, чутким и нежным, созданным будто специально для неё. Никогда прежде Амала не испытывала таких острых оргазмов, таких ярких ощущений, таких глубоких чувств, но лучшим из всего этого была невесть откуда взявшаяся уверенность в том, что это абсолютно взаимно. Несколько часов спустя, ласкаясь и нежась в объятиях друг друга, Амала, наконец, решилась задать свой главный вопрос: — Рэй, какое отношение ты имеешь к культу? — мягко произнесла девушка и в ту же секунду почувствовала, как напряглись мышцы под нежно поглаживающими его грудь пальцами. — Самое прямое, — ответил, выдержав паузу, — как и Амрит, как и ты. — Я? — напряглась Амала, садясь на кровати и натягивая на себя простынь. Она внезапно перестала чувствовать себя в безопасности. — Значит, всё, что он говорил про мою семью, правда? Моя бабушка тоже связана с культом? — Твоя бабушка была женой одного из его основателей. Эта деревня издревле придерживалась тантрического учения, но Калидас Дубей и Вишал Кхан вникли в его суть, подняв служение великой Кали на новый уровень. — Уровень, когда адепты из простых почитателей превратились в убийц? — ядовито выпалила она. Он поднял на неё глаза, и она ощутила, насколько тяжелым и тёмным был его взгляд. Сколько невысказанной злости было в нём, а ещё… боли? — Ты не знаешь о чём говоришь, Амала, — Вама Марга — это путь избранных. Мы нарушаем установленные людьми законы и границы, добровольно становясь отверженными, но преследующими собственную цель созиданием своей автономной воли. Мы находимся вне ограничивающих рамок, расширяя своё сознание до масштаба божественного. Люди слишком погрязли в эфемерных запретах, социальных ролях и статусах, смиренно учась знать своё место в сложившейся общественной иерархии. Они давно превратились в рабов, трудящихся в поте лица, чтобы заслужить похвалу хозяина, произвести нужное впечатление на власть имущих, постараться доказать, какие они хорошие, — презрительно выплёвывал Рэйтан. — Человек же свободный и самодостаточный всегда сам является хозяином своей судьбы, переступая через правила социальных норм, определяющих рабское мировоззрение других. Мы управляем силой, разрушающей привычный ход вещей, мы и есть эта сила. Высшие адепты — это почти маги, обладающие безграничной властью, подобно богам. — Но убивать людей, Рэйтан…это…это уже слишком… — Амала в отчаянии обхватила голову руками. — Для нас не существует понятия «слишком», Амала, — терпеливо продолжал мужчина, — мы не делим мир на чёрное и белое, мы смотрим на него, как на единую канву бытия. Путь левой руки учит познанию тела на пике эротического наслаждения, когда оно сильнее всего наполнено жизненной энергией, и в равной степени проповедует глубокое постижение тела на низшей стадии угасания, то есть смерти. Противопоставление секса и смерти, мужчины и женщины, лунной и солнечной энергий — это лишь одни из многочисленных противопоставлений, составляющих суть тантры. — Почему Амрит назвал меня своей женщиной-инициатрикс? — Он считает, что ты та, с кем он должен пройти обряд инициации, разве непонятно? — ухмыльнулся Рэйтан. — А ты? — Амала с трепетом всматривалась в его непроницаемое лицо. — А я так не считаю, — он потянул за край простыни, которой укрывалась девушка, вновь обнажая её, притянул ближе, прижал к груди, целуя в лоб. — В тебе много силы, Амала, ты пока этого не осознаешь, но я вижу её, осязаю. Она мощная и тёмная, созидающая и сокрушающая одновременно, пока ты не научишься владеть ею, она будет разрушать тебя изнутри. Амрит никогда не сможет справиться с ней. — А ты, значит, сможешь? — она оторвалась от его груди, пытаясь снова заглянуть в глаза, но они были прикрыты. — А я смогу, — он легко улыбнулся и открыл глаза, — твоя энергия… — он задумался, — как бы тебе объяснить…идентична моей, только с противоположным знаком, потому что женская. Наши энергии, как сиамские близнецы, не могут друг без друга, — он приподнялся на локте. — Вспомни какое невероятное притяжение было между нами с самого первого дня нашей встречи, ты же почувствовала это? — Да, — согласилась Амала. — И всё же, какую роль во всей этой истории играют ритуальные убийства? — Ритуальные убийства — это часть инициации. Шесть грехов, шесть жертв для богини, убитых собственными руками, во славу её всемогущества. Ритуальное совокупление, майтхуна — завершающий этап. — Получается, ты не дал Амриту завершить инициацию, — подытожила девушка. — А надо было? — с вызовом бросил Рэйтан. Занесённая ладонь должна была опуститься на гладкую кожу мужчины, оставив заметный след, но вместо этого была перехвачена и прижата к мягким и тёплым губам. — Не стоит нервничать, ты — моя. Я никому тебя не отдам. — Даже не знаю, радоваться мне или опасаться, — ехидно заметила Амала. — Просто прими как данность, — вернул колкость Рэйтан и навис над девушкой на вытянутых руках, покрывая её грудь поцелуями. — Постой, — внезапное осознание ошпарило будто кипятком, — ты ведь тоже проходил инициацию, так? — девушка упёрлась ладонями в его грудь, отстраняясь. — Так, — Рэйтан замер, понимая, к чему она клонит. — И ты… — начала она медленно и осеклась. — Да, — твёрдый и честный ответ. Амала сжалась в комок и выскользнула из его рук, отодвигаясь как можно дальше. Сердце заныло от тупой боли, а перед глазами всплыли фотографии обезглавленных трупов, найденных тут же, в Клифаграми. Неужели Рэйтан тоже мог совершить такое? Она зажмурила глаза, стараясь часто и быстро дышать, прогоняя приступ внезапно накатившей тошноты. А сердце сдавило новым обручем боли — майтхуна, значит, он прошёл и через завершающий этап ритуала. Амала не могла сказать, что из этого причиняло бóльшие страдания: осознание того, что её любимый мужчина убивал людей или мысль о том, что проводником к высшей форме божественного сознания для него стала другая женщина. Кровь сгустилась до состояния обжигающей лавы, а перед глазами поплыли красные и чёрные круги. Лёгкие горели огнём, не давая вдохнуть, а сердце стучало так сильно, что, казалось, треснут рёбра. Она уткнулась в подушку и завыла громко и протяжно, как раненый зверь. — Амала, я чувствую твою боль, как свою, позволь тебе помочь, — его тихий голос пробрался в затуманенное сознание. Он развернул к себе её лицо, по которому ручьями струились слёзы и крепко обнял, разжимая собранные в кулаки ладони, целуя запястья. И боль отступила, возвращая способность видеть и дышать, а вместе с ней снова вернулась и потребность его касаться. Он ловил губами соленые капли с её ресниц, шепча на ухо: — Ты отрицаешь всё европейским разумом, попробуй принять своим индийским сердцем. — Что принять, Рэй? — Себя. Меня. И то, что мы можем быть свободны от условностей, навязанных обществом. — Я не смогу это принять… Рэйтан обнял её ещё крепче, в коконе его объятий было так легко и хорошо, так просто и спокойно. Думать о тех страшных вещах, о которых он рассказывал, просто не хотелось. Амала обвила руками его шею, прижимаясь ближе, и прошептала куда-то в выступающую ключицу: — Если ритуальные убийства в Калькутте — это часть инициации Амрита, то что было двадцать шесть лет назад здесь, в Клифаграми? Это не мог быть ты… — Это и не был я. Это был мой гуру — Девдас Дубей. Моя инициация проходила в Лондоне. — Что? — Амала округлила глаза и отшатнулась. — Твоим наставником был отец Амрита? — Да, а я теперь наставляю его сына. — Но… — Амала, — мягко перебил её Рэйтан, — ты не должна бояться меня. Да, я адепт высшей ступени, я могу многое из того, что неподвластно обычным людям, но я никогда не причиню тебе вреда. Мы с Девдасом фактически руководим другими посвящёнными, и никто не смеет нас ослушаться. Пока я рядом, ты и твоя семья всегда будете под моей защитой. — Тогда почему ты исчез после свадьбы Саны? Почему бросил меня? — горячо воскликнула девушка. — Бросил? — ухмыльнулся Рэйтан. — Ни на секунду не выпускал тебя из виду. Слышал каждое произнесённое тобой слово, каждую неозвученную мысль. Вижу, что ты чувствуешь ко мне и знаю, как сильно по мне скучала, — он сжал её руку. — Тогда почему не был рядом, когда был так нужен? — Всегда был. Закатными лучами солнца, что ложились на твою кожу; лепестками тюльпана, ласкавшего твою шею; морским бризом с моря; шёпотом листвы в баньяновой роще… Я готов быть рядом с тобой всегда. А ты готова, Амала? Быть моей женщиной, моей женой, матерью моих детей. Принять меня, принять то, кем я являюсь, то, чем живу. Стать частью моей жизни и моей судьбы. Ты готова? Девушка молчала, опустив глаза, она не знала что ответить на такую проникновенную и пылкую речь. Да, она любила Рэйтана, в этом не было никаких сомнений, любила его сильно, страстно и самозабвенно, и вместе с тем не могла принять то, чем он занимался. Эта сторона его жизни пугала и отталкивала её, вселяя страх и отвращение. — Молчишь? — он поднялся с кровати, собирая свои длинные волосы в пучок на затылке. Его статная обнаженная фигура четко вырисовывалась на фоне открытого окна, из которого в комнату лился поток лунного света. — Тогда уезжай, — она не могла видеть его лица, но в голосе чувствовалась такая тоска и боль, что Амала невольно поёжилась. — Я постараюсь сделать всё, чтобы вашу семью оставили в покое. — Рэйтан… — она не знала что сказать, не знала как избавить его от боли, которая начинала подбираться и к её сердцу. От мысли, что она больше никогда его не увидит, стало совсем горько. — Не надо, Амала, — устало выговорил он, — просто уезжай. Завтра из Клифаграми в Калькутту отправляется поезд. Увольняйся и уезжай из Индии насовсем. Пообещай мне, что сделаешь так, прошу, — он обернулся. — Хорошо, — она спустила с кровати босые ноги и подошла к нему, обняв со спины, — я сделаю, как ты просишь. Он развернулся и поцеловал её, но в этот раз их поцелуй был пропитан горьким ядом предстоящей разлуки и неизбывной тоской. Его руки больше не обжигали, они были холодны, как лёд. Даже чёрные глаза больше не вспыхивали переливами лавы, будто она своим решением потушила в нём весь огонь. — Рэйтан, — снова позвала она. Его имя казалось единственной незыблемой скалой в этом бушующем море страшной правды, единственным, что она хотела бы запомнить навсегда. — Останься со мной до утра… Он лишь кивнул, прижимаясь губами к её лбу, а потом потянул за руку к кровати. Удобно устроившись на груди, она слушала размеренный стук его сердца, а Рэйтан ласково гладил её по волосам. Его дыхание, как и всегда, было тихим и ровным, но отчего то Амала знала точно, что этой ночью он не уснёт. Она и сама долго не могла сомкнуть глаз, бездумно поглаживая гладкую кожу мужчины, уставившись в одну точку на потолке, по которому бродили лунные блики от колышущихся на окнах занавесок. Лишь под утро она забылась тяжёлым, не приносящим сновидений сном. Утром её разбудил деликатный стук в дверь, и Амала испуганно села, потирая сонные глаза. Другая половина кровати оказалась пуста, но всё пространство спальни пронизывал едва уловимый знакомый запах. Девушка взглянула на подушку, по которой еще вчера рассыпáлись чёрные, как смоль, волосы Рэйтана, и увидела маленькую веточку жасмина, усыпанную белоснежными цветами. Взяла её, бережно касаясь нежных лепестков, и, спрятав, как величайшую ценность, между двух ладоней, вдохнула божественный аромат. Кожу тут же покрыли мурашки от воспоминания о тонких и длинных пальцах, ласкающих грудь, живот, шею… Стук в дверь снова повторился, теперь уже более настойчиво, но в этот раз к нему присоединился ещё и взволнованный голос Санджита: — Амала, поезд через два часа, собирайся, я отвезу тебя на вокзал. Девушка вздохнула, аккуратно положила веточку жасмина на комод и, надев европейское платье, открыла дверь. На пороге застенчиво топтался полицейский, протягивая девушке блокнот, в который она старательно переносила детали убийств из папок в отделе, и маленькую корзинку со снедью: — Я забрал твой блокнот из участка, чтобы тебе не пришлось тратить на это время перед отъездом. А это, — он кивнул на корзинку, — тебе передала Радха на случай, если проголодаешься в дороге. — Спасибо, — от нахлынувших эмоций девушка говорила еле слышно, едва сдерживая слёзы, — дай мне полчаса, чтобы собраться. — Не торопись, — кивнул Санджит, его глаза тоже предательски заблестели, — собирайся спокойно. У нас ещё полно времени, я подожду тебя внизу, в холле отеля. Сборы заняли двадцать минут. В самый низ чемодана Амала уложила красивые расшитые сари, с горечью думая о том, что она вряд ли когда-либо ещё их наденет. Потом сложила свою привычную одежду, а последним на ворох платьев лёг блокнот, между страниц которого была заботливо вложена веточка жасмина. Спустившись вниз, она расплатилась за номер и покинула гостиницу вслед за погрустневшим Санджитом, который, поместив вещи в багажник старенького полицейского внедорожника, доставил её на вокзал. Обняв на прощание добродушного великана и пообещав звонить в участок раз в неделю, Амала, окинув прощальным взглядом обступающие деревеньку горы, поднялась в вагон да так и осталась стоять в тамбуре рядом с вежливо улыбающимся проводником, который держал её чемодан. Поезд уже тронулся, когда через незакрытые двери вдруг неожиданно ворвался сильный порыв ветра, разметал каштановые волосы по плечам и принёс свежий и яркий аромат жасмина, сладостью осевший на самом кончике языка.***
Калькутта встретила на следующий день полуденным зноем, шумом переполненного вокзала, автомобильными сигналами и криками уличных торговцев. Киллиан и Лима, разительно выделяющиеся на фоне местных жителей, стояли на перроне, ожидая, пока учтивый проводник опустит подножку и они, наконец, смогут обнять слегка растерянную и уставшую Амалу. Военный атташе, легко перехвативший у служащего чемодан, тут же поставил его на землю и, схватив девушку за талию, мягко опустил её на перрон. Только тут Амала заметила и застенчиво мнущегося в стороне Лакшмана. Она обняла по очереди Лиму, Киллиана и полицейского, прошептав последнему в самое ухо: — У тебя чудесные родственники! — отчего тот смутился ещё больше и даже густо покраснел. — Амала, — бравый военный виновато потупился, избегая смотреть девушке в глаза, — сначала придётся заехать в посольство. Новый босс, узнав, что ты приезжаешь сегодня в полдень, назначил планёрку в два часа дня. Велел быть всем без исключения. Амале очень хотелось принять душ, отдохнуть и наконец обнять брата, по которому очень соскучилась, но ослушаться приказа высшего руководства она не могла. А потому, вздохнув, лишь кивнула, подтверждая, что она в деле. Лакшман подвёз всех троих до места назначения и, пожелав им хорошего дня, отправился по своим делам. Войдя в светлое и чистое фойе британского посольства, медленно чеканя каблуками по идеально гладкому мраморному полу и подходя к рамке металлодетектора, Амала всё больше понимала насколько чужим для неё стало это место всего лишь за неделю, проведённую в Клифаграми. Мило улыбающиеся, причёсанные работники; сотрудники дипломатической миссии, снующие по коридорам — от всего этого веяло какой-то неестественностью и фальшью. Она вспомнила прокуренный зал полицейского участка и громких, яростно жестикулирующих коллег. Вспомнила Радху и Санджита, их смуглых, черноглазых мальчуганов. Вспомнила жителей деревни и то, какими нарядными они шли на праздник в храм. При всей бедности и простоте в них было больше жизни, чем в том, что её сейчас окружало. Амала сжала кулаки, теперь уже твёрдо уверенная в том, что будет делать дальше. Зал заседаний совсем не изменился, изменилась лишь расстановка «кадров». Теперь во главе стола восседал новый руководитель — Габриэль Грант. Заметив вошедших друзей, он встал и подошёл поздороваться. Обменявшись стандартными рукопожатиями с Киллианом и Лимой, он представился Амале: — Габриэль Грант, новый руководитель группы. — Амала Кхан, индолог, — девушка пожала протянутую ладонь, тёплую, но жёсткую. — Давайте обсудим, что же вам удалось выяснить в Клифаграми, — Грант жестом указал на стол переговоров, приглашая всех сесть. Все расселись по своим местам: Киллиан ближе к руководителю, Амала сразу за ним, а Лима выбрала место напротив. Уставившись на блокнот, который она предусмотрительно вытащила из чемодана, оставленного внизу у охраны, и прихватила с собой, девушка прокашлялась и начала: — Убийства в Клифаграми идентичны тем, что произошли здесь. Их шесть. Их должно быть шесть и в Калькутте. Если нам известно только о четырёх трупах: торговце, детоубийце, больном ребёнке и… — она запнулась, — Роузе, это значит, что есть ещё два. Возможно, британский подданный, которого мы ищем в их числе. — А как же Ману? — Лима нахмурилась. — Ты не упомянула его, но он тоже был убит. — Убийство Ману — не ритуальное, — пожала плечами Амала, — да, он был убит ритуальным кинжалом, я успела рассмотреть его, но это было наказанием, — девушка сглотнула. Она прекрасно знала, за что был наказан парень. — Наказанием? — нахмурился Киллиан. — Но кто наказал его и за что? — Есть вещи, которые вам знать не следует, — проговорила девушка и осеклась. Слова слетели с её губ прежде, чем она поняла смысл сказанного, они словно шли изнутри. — Ты говоришь, как Рэйтан, — глаза Лимы округлились. — Вам осталось найти ещё два трупа, — упрямо проговорила Амала, не обращая внимания на недоумение подруги. — «Вам»? — в разговор, наконец, вступил Габриэль Грант. — А вы что же, не собираетесь больше участвовать в расследовании? — Нет, — твёрдо ответила девушка, — я собираюсь покинуть группу. Заявление на увольнение будет на вашем столе завтра, а сейчас, если позволите, я хочу поехать домой и увидеть брата — с этими словами она встала и направилась к двери. Грант остался невозмутим, даже если его и задели слова Амалы, он не подал виду, чего нельзя было сказать о Лайтвуде. Уже вышедшая в коридор девушка услышала за спиной тяжёлые шаги военного атташе. Тот довольно бесцеремонно и грубо схватил её за руку. — Не верю, что тебе совсем неинтересно найти убийцу, Амала! Индолог поморщилась от боли, безуспешно стараясь выпутаться из его железной хватки. Он явно не был настроен отпускать её запястье, пока не услышит ответ. — Я знаю, кто убийца, — тихо произнесла девушка и посмотрела в ясные серые глаза. Мужчина, явно ожидавший услышать что угодно, но только не это, растерянно разжал руку. — Как это понимать, Амала? — Как хочешь, — устало пожала плечами девушка, — но если вы копнёте слишком глубоко, кто-то может пострадать. Тигр лес охраняет, а лес тигра, — она вдруг ясно поняла, что имел в виду Рэйтан, когда сказал это. — Что с тобой сделали в Клифаграми? — едко спросил военный, но его вопрос так и остался без ответа. Оставив недоумевающего Лайтвуда стоять наверху, она спустилась вниз по лестнице и, подхватив чемодан, вышла на улицу. Только тут, среди пыли, палящего зноя и криков галдящей толпы, она смогла наконец вдохнуть полной грудью. Индия въедалась в кожу, звала, становилась такой родной и близкой. Амала и сама не понимала, когда вдруг пересекла эту границу: как из лагеря «чужаков» она постепенно превратилась в «тигра», который охраняет «свой лес»? Сидя в такси и прижимаясь горячим лбом к холодному стеклу, девушка думала о том, что скоро всё закончится. Ей больше не нужно будет разрываться на два лагеря, не нужно будет ничего выбирать. Она уедет из Индии, чтобы больше никогда сюда не вернуться, но эта мысль почему-то слишком болезненно отзывалась в сердце. Дом Чаухан встретил запахом тёплых лепёшек и масалы. Приянка, загадочно улыбаясь Амале, повела её на веранду, где Арьян и Киран играли в шахматы. Остановившись у входа, она с умилением улыбнулась, глядя на них, и повернулась к девушке: — Небеса не подарили мне ни сына, ни дочь, — она горячо сжала руку Амалы в своих ладонях, — но зато они послали мне вас. Я хочу, чтобы ты знала, девочка моя, этот дом всегда будет твоим домом, можешь жить здесь сколько пожелаешь, а Киран всегда может приезжать к тебе на каникулы. — Спасибо, госпожа Чаухан, — девушка сложила ладони вместе и поклонилась, — но я не задержусь в Индии надолго, я обещала одному человеку… Мягкая тёплая ладонь коснулась её щеки, заставляя посмотреть в доброе, полное сострадания лицо Приянки. — Никогда не поздно сделать правильный выбор, Амала, запомни это. А теперь иди, — и она тихонько подтолкнула девушку внутрь. Завидев сестру, подросток с радостным воплем бросился в её объятия, едва не перевернув шахматную доску. Арьян, однако, не выказал ни малейшего недовольства, лишь добродушно посмеивался в усы. Чуть не сбив Амалу с ног, Киран, захлебываясь, начал рассказывать ей обо всём, чему научился за эту неделю и где успел побывать. Весь вечер они провели вместе, Арьян деликатно оставил их одних, пообещав, что завтра они обязательно доиграют начатую партию. Приянка чуть позже принесла на веранду поднос с ароматным чаем и целое блюдо с традиционными индийскими сладостями, а брат и сестра всё никак не могли оторваться друг от друга, делясь новостями и интересными историями, которые произошли пока они были в разлуке. Ближе к полуночи, уложив Кирана спать, Амала добралась до своей спальни и начала разбирать чемодан. Лежащий на нём сверху блокнот упал, раскрывшись ровно на той странице, где лежала веточка жасмина. Опустившись возле неё на колени и прислонившись к кровати, девушка почувствовала, как горячие слёзы ручьём потекли по щекам, подбородку, закáпали на сложенные на коленях руки и на тонкий голубой шёлк платья, оставляя на нём тёмные, мокрые следы. Она думала о Рэйтане, его словах, сказанных в темноте отельного номера, о его горячих губах и сводящих с ума поцелуях. Ночь — она честнее дня, и теперь пришло время быть честной с самой собой. Здесь в Калькутте, увидев засохшую веточку жасмина на полу собственной спальни, она ясно осознала, что самое страшное — это не то, что он делает и чем занимается, самое страшное — это потерять его навсегда. Никогда больше не увидеть аристократического лица с тонким прямым носом, не почувствовать прикосновение его длинных пальцев к щекам, не заправить за ухо с блестящей серьгой прядь смоляных волос, не обвести пальцами контур упрямо сжатых губ. Больше никогда. И это было по-настоящему страшно. Ощущение того, что она совершила непоправимую ошибку нахлынуло внезапно, окатывая ледяной волной страха. Сердце застучало дробно и часто, как рассыпанный по полу бисер, а ей вдруг захотелось сбежать. Стены комнаты давили, погружая в состояние безысходности, и девушка, пройдя по коридорам спящего дома, выскользнула на улицу и побрела, не разбирая дороги. Она очнулась лишь на пороге Калигхата, изумлённо наблюдая, как храм покидают последние посетители. Пора было возвращаться обратно, но что-то словно подталкивало её к огромным, резным деревянным воротам, пройдя сквозь которые и поднявшись по каменным ступеням, девушка оказалась внутри. На душе сразу стало как-то спокойно и хорошо, будто она находилась там, где и должна была быть. Замерев напротив статуи богини Кали, Амала почувствовала, как невысказанная боль рвётся из горла наружу и, опустившись на колени, начала произносить первое, что приходило на ум. Сначала короткие и отрывистые, потом более длинные и мелодичные — слова полились стройным потоком, складываясь в молитву. Она рассказывала богине о своей жизни, разделённой на «до» и «после»; о сердце, которое разрывается на куски; о своей любви, которую так глупо отвергла; рассказывала об Индии, которую узнала с другой стороны; о чудесных людях и том, как не хочет отсюда уезжать. Душа её преисполнилась светом и покоем, и вот уже бенгальский язык сменил санскрит, и Амала запела красивую и древнюю песнь, текст которой складывался сам собой, словно шёл не из головы, а откуда-то из глубин памяти. Её мелодичный голос звенел, поднимаясь к сводчатому потолку храма, отражаясь от стен, вторил ей эхом… Но это было вовсе не эхо. Это другой, не менее мелодичный голос пел с ней одну и ту же песнь, идущую из глубины сердца, сплетался в единое гармоничное целое, чтобы увековечить момент, когда душа, уставшая бродить во тьме, наконец вернулась домой. Амала прекратила петь и поднялась с колен, спиной почувствовав чьё-то присутствие. Догадалась, кто это, но не оборачивалась, боясь разочароваться. Мягкие, тёплые ладони легли на её талию, привлекая к себе, а горячее дыхание опалило шею, развеивая все сомнения. — Как ты здесь оказался? — Почувствовал, что ты хочешь меня видеть. — Хочу. И не только видеть… — она развернулась и нежно дотронулась до его груди. — Я поняла, что хочу с тобой всего… быть твоей женщиной, твоей женой, матерью твоих детей. Хочу быть частью твоей жизни и твоей судьбы, какая бы она не была. Вместо ответа, он улыбнулся, приподнял её лицо за подбородок и пристально всмотрелся в карие глаза, словно желая убедиться, что она говорит правду. Затем его взгляд опустился к приоткрытым губам, а в следующую секунду они уже целовались, как сумасшедшие, опьяненные долгожданной близостью и нахлынувшей страстью. — Амала, — прошептал Рэйтан прикусывая нежную мочку уха, — я хочу показать тебе, как это — заниматься любовью, когда ты полностью принимаешь своего партнёра и доверяешь ему. — Прямо здесь? — смутилась девушка. — Но в храме ещё могут быть люди… — Здесь никого нет, — он взял её руки в свои и поднёс к губам, целуя, — мы совершенно одни. Амала с опаской оглянулась на статую богини и нерешительно протянула: — Но… — Прошу тебя, доверься мне, — он потянул молнию на её платье, спуская его с плеч. Шелковым голубым облачком оно упало к его ногам. Его смелые, дерзкие прикосновения распаляли её все сильнее, заставляя дрожать от возбуждения, и, наконец, отбросив все сомнения, она тоже начала освобождать Рэйтана от одежды. Вскоре, посреди затихшего храма стояли, лаская друг друга, две обнаженные фигуры. Отблески свечей бликами ложились на их влажную, покрытую испариной кожу, а губы одного ни на секунду не отрывались от губ другого. Рэйтан, взяв правую руку Амалы, положил её на своё сердце, и девушка, повинуясь внутреннему порыву, отзеркалила его движение. Одной ладонью ощущая биение её сердца, другую положил на шею и посмотрел в глаза: — Не отводи от меня взгляд, Амала, ни на секунду не прерывай зрительный контакт, — девушка кивнула, готовая выполнить просьбу. Мужчина отступил на шаг, опускаясь прямо на каменную плиту алтаря, и сел, скрестив ноги, затем притянул Амалу, которая опустилась сверху, обхватив его поясницу ногами. Расстояние между ними было минимальным и девушка почувствовала, как возбужденный член скользнул по её влажной промежности, не погружаясь на всю глубину, а лишь дразня. — Дыши глубже, — она могла бы поклясться, что Рэйтан не произнёс ни слова, и тем не менее она чётко услышала его приказ в своей голове. И она вдохнула. Раз, второй, третий. Дышала легко и глубоко, полной грудью, а потом почувствовала как её выдох становится вдохом для Рэйтана, и наоборот. Они словно становились замкнутой системой с одним на двоих дыханием, сердцебиением и… Амала задохнулась от ощущений, когда почувствовала как мучительно медленно Рэйтан вошёл в неё. Мир вокруг постепенно исчезал, проваливаясь в пустоту, переставал существовать, отражаясь только в его чёрных зрачках. От этого взгляда внутрь, за грань видимого, кожа покрывалась мурашками сильнее, чем от прикосновений. Низ живота обжигало огнём, и этот огонь поднимался вдоль позвоночника, наполняя Амалу ослепительным светом и мощной энергией. Очень скоро её стало невозможно сдерживать, а Рэйтан всё балансировал на грани, и каждый раз, когда она проваливалась в это ощущение бесконечного удовольствия и эйфории, привыкая к нему, думая, что ещё секунда и она распадется на атомы от сильнейшего оргазма, одно медленное движение его бёдер поднимало её на новый уровень. Спустя несколько часов, ей стало казаться, что она светится изнутри, и тело, неспособное вместить в себя этот мощнейший заряд идёт трещинами, как старая, сухая кора на дереве, выпуская хаотичные лучи света. Ещё одно невыносимо медленное движение внутри запустило цепную ядерную реакцию и этот свет вырвался наружу, сливаясь с таким же мощным энергетическим потоком. Амале казалось, что она покинула своё тело и парит где-то высоко под сводами храма, наблюдая за двумя сплетёнными крошечными фигурками внизу. Оргазм захлестнул бурлящей волной, расходясь под кожей крошечными, лопающимися пузырьками, словно по венам текла не кровь, а игристое шампанское. Девушка почти потеряла сознание, но настойчивый голос в голове заставлял смотреть в глаза, и мир снова стал возвращаться, сначала, как отражение в чёрных зрачках, потом всё явственнее проступая из тьмы, обретая краски, наполняясь смыслом. Амала, тяжело дыша, уткнулась в плечо Рэйтана. — আমি তোমাকে প্রেম করি — আমিও তোমাকে প্রেম করি Он обнял её ещё крепче, а потом опустил большой палец в плошку стоящего тут же у алтаря синдура. Лёгким прикосновением поставив между бровей точку, провёл красную линию вдоль всего пробора. — Теперь ты принадлежишь мне, а я тебе. Наши души связаны в этом воплощении и во всех последующих. — Как были связаны и во всех предыдущих, — добавила Амала, улыбаясь. — Верно. Почувствовала? — Вспомнила. Когда они, взявшись за руки, вышли из храма, над Калькуттой уже всходило круглое бронзовое солнце. А где-то там, за тысячи километров от Индии, в ночном Лондоне, сиделка, ухаживающая за страдающей от бессонницы и деменции Индирой Кхан, была крайне удивлена, когда обычно бормочущая бессвязные слова на санскрите пожилая женщина вдруг затихла, улыбнулась и совершенно осознанно произнесла: «Она нашла свой путь».