По прошествии тринадцати лет и после свершения желанного отмщения Ло так и не становится легче.
first love
24 мая 2022 г. в 15:37
Рассветное солнце слепит. Белый свет, не такой яркий и знойный, как дневной, бьет под сомкнутые веки, чуть тепло облизывает бледные щеки, покрытые нездоровым отпечатком отравления. Ло открывает глаза.
Солнце восходит, лениво выплывает из-за горизонта, будто поднимаясь с морского дна. Свет на волны ложится бликами, и в воздухе стоит след стелящегося средь короткой травы тумана. Изредка нарушает утреннюю тишину скрипучий крик чайки.
Из-за спины слышно приглушенное сопение. Ло оборачивается на секунду, окидывает задумчивым взглядом спящего, и поспешно отворачивается, всматриваясь в водную гладь, словно в попытке увидеть нечто удивительное и разрушающее покой раннего утра, – лишь соленая вода.
Соленая вода в уголке нижнего века: мальчишка жмурится, смаргивая слезу, и потирает глаза кулаком, бесшумно зевая. Он бы еще поспать предпочел, но привидевшиеся воспоминания предопределили пробуждение раньше примерно запланированного часа. Пришлось сглотнуть в горле нарастающий ком. Сколько еще его будет преследовать прошлое – у Ло для себя ответа нет, есть лишь понимание, что долго: долгие годы. Когда-нибудь он сможет отпустить.
Если доживет до этого дня.
«Не смей так говорить, слышишь! Ты не умрешь, Ло! Мы обязательно найдем врача и лекарство, а пока не вздумай себя хоронить заживо, у нас еще есть время!»
Голос и слова в сознание врезались прочно, надежно, каждый раз теперь в памяти всплывают, стоит только Ло позволить себе мысли о близящейся смерти. Он чувствует ее за плечом и слышит неуловимую поступь со свистом пуль и разрезаемого косой воздуха, но голос – голос и заветные слова звучат громче смиренных помыслов. Смирение пришло несколько лет назад, с поставленной посмертной целью вместе, и надежда – самая слабая, самая робкая – смещает его с трудом. Но мысленное напоминание звучит.
Пятна на теле расцветают одно за другим, и надежда истончается снова.
Зато есть Корасон, готовый в любой момент отчаянно и самозабвенно пытаться разжечь тлеющие угли не опуская рук.
Что в нем нашли почти три метра недоразумения – вопрос так и остался открытым на долгое время. Впрочем, ответ был получен ночью накануне, простой, понятный и режущий по сердцу заточенным до идеала ножом. Не издать ни звука, пока из глаз текла та проклятая соленая влага, стоило огромных усилий, как и ненадолго уснуть до рассвета. Кора-сан за спиной давился пьяными рыданиями, задушенно всхлипывая – видимо все же старался не тревожить покой ребенка – и выкуривая сигарету за сигаретой. Хорошо, что к тому моменту у него закончился ром – с координацией в пространстве у Кора-сана плохо и в трезвом состоянии, что говорить про шаткую походку от спиртного.
Ло тяжело вздохнул и снова посмотрел на мучителя через плечо, не спеша отвести взгляд. Запах гари и паленных перьев ему теперь никогда не забыть, не забыть, как потрепанное оперение шубы лезет в нос и рот и щекочет щеки, когда Корасон сажает его к себе на плечи или греет под сердцем, прижимая, укутывая, от чего только пытается спасти и укрыть? «Спасения нет, Корасон» – ребенок едва заметно покачал головой в такт своим мыслям, всматриваясь в торчащие из-под головного убора светлые пряди волос. Их он тоже видел не раз, даже имел возможность наощупь почувствовать мягкость в какой-то из мелких драк, если это так можно назвать: драться с трехметровым верзилой бесполезно, пусть он беспросветно неуклюж – физического превосходства это не отменяет. Хотя иногда Ло везло.
Теперь, наверное, рука в кулак на Кора-сана больше не сожмется и не поднимется. Руки в кулаки сжимать лишь от бессилия и невозможности изменить ход вещей.
«Зачем вы такой добрый, Кора-сан?»
Доброта, нашедшая воплощение в чудаковатом арлекине, больно бьет и стреляет из пистолета твердой рукой, устраивает погромы в медицинских учреждениях и не гнушается поджогов. Доброта бранится не хуже сапожника или портового пьяницы и хлещет ром крупными глотками прямо из горла, выкуривая сигареты пачками, блок за блоком. У доброты лицо кривится в гримасе от гнева и, кажется, порой напрочь отсутствует самообладание, стоит услышать что-то, что она находит несправедливым в высшей мере.
Доброта готова жертвовать собой и идти наперекор судьбе. Ло это слишком не нравится.
Не нравится эта вечная улыбка на губах, бестолковая и кривая, обязанная ободрить и вселить веру в лучшее – глупо. Глупо пытаться воззвать к тому, чего не осталось в помине. Не нравится этот голос – первое время Ло все слушал и слушал тембр, не в силах привыкнуть к смене картины мира: Корасон всегда мог говорить, всегда мог, вместо обрывков бумаги, взглядов и кулаков, объяснить все на словах, размыкая обычно сжатые в красную нить губы, – гласный и звонкий, немного хриплый из-за пагубно отражающейся на здоровье привычки. Не нравятся эти сухие ладони, расчерченные следами мелких ссадин и бледных ниточек шрамов, которые способны объять весь мир и конкретно – одного ребенка, с трудом вспоминающего, как это, оказывается, все же приятно чувствовать себя у кого-то под боком. Забытое и погребенное под постулатом запретов чувство. Кора-сану об этом не положено знать. Не нравятся эти мелкие, почти незаметные при взгляде, морщины в уголках век и губ, обычно приподнятых вверх – рот становится печален, когда мужчина считает, что Ло не смотрит в его сторону и себе на уме. Трафальгар украдкой тоже подмечает детали и раздраженно пыхтит на ссутуленные плечи и понурую спину, его ведь это никак не касается.
Ло в Корасоне не нравится все.
Выгнать бы три метра несчастий из мыслей – конкретно в эти минуты, во все последующие часы и дни, – продолжать держать на расстоянии вытянутой руки, не подпуская ближе. Не впуская в душу, что все эти расточительные улыбки, что слова и заверения, что все, рано или поздно, будет правильно и хорошо? Ло кажется, что за всю жизнь ему не улыбались столько.
Ло знает, что правильно уже не будет.
«Никогда не говори никогда, Ло! Нельзя повлиять лишь на смерть, все остальное решаемо!»
– Никогда, Кора-сан, – мальчишка протестует до последнего, вполголоса на пробу впервые произнося обращение по-новому и признавая свое тотальное поражение. В утренней тишине эхом слышен ночной плач.
Корасон что-то промычал во сне нечленораздельное и забавно поморщился, удобнее подкладывая под голову ладонь. Со стороны ребенка послышался очередной утомленный вздох – смирение обвилось новым кольцом поперек грудной клетки, неумолимо подбираясь ближе к горлу. Затем – несколько мелких негромких шагов, недостаточно звучных, чтобы разбудить спящего взрослого. Ло подкрадывается ближе и смотрит на умиротворенное выражение лица в упор: так и не скажешь, что Кора-сан – взрослый, в чертах лица сохранилось что-то неуловимо детское, невинное и юное на все годы жизни наверное, Ло несложно прибавить мужчине еще пару десятков лет, представив, как бы он выглядел: нечто светлое детское остается. Мальчишка вспоминает, как накануне Корасон избил какого-то шарлатана, и мысленно отпускает ироничную усмешку.
– Зачем это все вам? – шелест слов звучит на грани слышимости, Ло, отчасти, самому не верится в произнесенное – что это он сейчас вслух говорит. Что это его рука тянется к растрепанным волосам, и пальцы опасливо касаются подсвеченной бледным лучом пряди – все еще мягкие, как отпечаталось в памяти. Что это он наклоняется ближе – у Кора-сана, оказывается, длинные и пушистые ресницы, ресницы к уголкам век цепляются за друг друга и путаются, когда глаза закрыты, – и оставляет сухое касание губ в районе лба, с готовностью тут же отпрянуть испуганным зверем, если Корасон сделает неверное движение. Доброта все так же в объятиях крепкого сна.
Ло печально смотрит на вьющиеся ресницы еще какое-то время.
Наверное, это такая дурацкая шутка и очередное испытание судьбы. Может, так уготовано и заверено кем-то свыше в небесной канцелярии обеспечения простых людей проявлениями чувств. Мальчишке начинает казаться, что бессмысленно сопротивляться и отрицать природу своего отношения к Корасону в последние дни.
Только Кора-сан все равно ни о чем не узнает и не догадается, как бы ни был он проницателен, как бы чутко ни улавливал перемены, даже если подсознательно.
Ему не положено знать.
Ло отстраняется и идет готовить завтрак: стряпню Корасона есть невозможно, в каше обязательно будут комочки, песок, неизвестно откуда взявшаяся яичная скорлупа, вместо сахара окажется соль – много соли – или Росинант вовсе забудет добавить специи. Проще лишить Кора-сана этой обязанности, скорее напоминающей повинность, чем после наблюдать за неуклюжими попытками обработать новые ожоги. Ло и так слишком часто становится свидетелем увечий и невольным специалистом по оказанию первой помощи: иногда невозможно остаться в стороне, это его долг в конце концов, как родители учили с малых лет. Во всем виноват чертов долг и не более того.