Слушать и слышать

      — И ты на полном серьёзе позволил бы своим друзьям его сожрать, если бы он не успел найти улики до рассвета? — Квинси спросил чисто для проформы и, на самом деле, ни капли не удивился бы, если бы получил утвердительный ответ.       — Конечно нет, — Куя театрально закатил глаза, а потом, спохватившись и вспомнив, что на него сейчас не смотрят, вновь возвратился к созерцанию широкой спины лесничего, колдующего над чайником. — У меня бы уши завяли выслушивать твои рыдания по твоему драгоценному Эйдену.       — Ну, предположим, настолько сильно я бы не убивался, — ответил Квинси, разворачиваясь, наконец, к собеседнику лицом и глядя на него своим фирменным устало-безэмоциональным взглядом. — Но с тобой разговаривать точно перестал бы.       — Да ты и так почти не разговариваешь, я бы вообще разницы не заметил, — Куя фыркнул по-лисьи, уже заметно развеселившись. Шуточные перебранки с Квинси всегда поднимали ему настроение, в какой бы глубокой заднице оно ни находилось, поэтому, сбегая с банкета, он точно знал, куда пойдёт, и кто поможет ему скрасить испорченную ночь.       Квинси вообще обладал удивительным даром понимать всё без слов. Только по тому, как Куя совсем не летящей походкой ввалился в его хижину и сбросил нарядное расшитое золотом хаори прямо на пол у двери, Квинси сразу с филигранной точностью определил, насколько всё плохо, как долго старый лис будет жаловаться, и сколько лаванды нужно добавить в чай.       Квинси как никто другой умел слушать. Не перебил ни разу, пока Куя, не стесняясь в крепких выражениях, высказывал всё, что думает об Эйдене и его глупой затее попасть на банкет ёкаев, на котором сам Куя сто лет не появлялся, и дальше бы благополучно сие унылое мероприятие игнорировал, если бы не дурацкий юный мастер с его дурацкими хотелками. И даже находил для себя какое-то странное удовольствие в наблюдении за выпускающим пар кицуне. В том, как он нервно бьёт хвостом по софе, на которой бесцеремонно растянулся, даже обувь снять не потрудившись. В том, как же ему всё-таки чертовски идут каблуки. В том, как он с ловкостью заправского фокусника вертит в изящных пальцах кисэру, прежде чем, наконец, закурить и затем продолжить жестикулировать оставляющей в воздухе шлейф дыма трубкой, будто дирижёрской палочкой. В том, как он щурит свои разноцветные глаза, так эффектно подчёркнутые сегодня сиреневой подводкой и золотыми стёклами очков. И даже в том, как он смешно передразнивает тоненьким голоском молодых ёкаев, которые так боролись за то, чтобы несравненный Куя-сама на них хоть краем глаза посмотрел, что чуть друг дружку не поубивали.       — А я думал, что ты любишь повышенное внимание к своей персоне, — прокомментировал Квинси, когда лис закончил высмеивать молодняк, персонально отметив одного особо отличившегося тануки.       — Не настолько повышенное, — Куя снова фыркнул, наблюдая за танцем сиреневых лепестков лаванды в кружке золотистого чая, который, казалось, грел не только ладони, но и душу. — И не когда его пытаются на себя обратить настолько пошлыми методами. Я люблю, когда меня добиваются… ну, как-то поизящнее, что ли.       — Или когда тебе самому приходится добиваться… — вставил свои пять копеек Квинси — негромко, но вполне в пределах слышимости. Куя, впрочем, сделал вид, что не расслышал.       — Что, прости? — переспросил он, пошевелив пушистым ухом и опасно прищурившись.       — Чай, говорю, пей. Остынет, — Квинси тихо усмехнулся, и за этот мягкий, едва слышный, но такой тёплый смех Куя готов был простить своему старому другу все его подколки, даже обидные.       Они оба прекрасно знали и помнили, о чём речь. В те стародавние времена, когда трава была зеленее, и они оба были ещё молодыми и зелёными, энергичный и любвеобильный Куя бегал за замкнутым и нелюдимым Квинси хвостиком и потратил немало усилий и нервных клеток, чтобы тот, наконец, обратил на него внимание. И от этого внимание Квинси для Куи было ценнее всего. И от этого его поначалу так бесил Эйден, взявшийся из ниоткуда, ничего не знающий и не умеющий, по сути такой же, каким когда-то был сам Куя, однако буквально по щелчку пальцев сделавший то, на что у Куи в своё время ушли годы — завладевший вниманием его Квинси.       Ревность снова больно кольнула где-то под рёбрами, возвращая мысли к началу их сегодняшнего разговора об Эйдене. Но Квинси не был бы Квинси, если бы не чувствовал малейших изменений в настроении Куи. В мгновение обогнув софу и оказавшись за спиной кицуне, он провёл ладонями по его плечам, разглаживая напряжённые мышцы, и, не удержавшись, коснулся губами украшающих фарфоровую кожу узоров в виде сиреневых цветов. Повёл дорожку поцелуев от плеча к ключице, а потом выше, к шее, ничего не говоря, но Куя тоже умеет слушать — и он услышал.       «Я с тобой», — слышит он в первом поцелуе.       «Я твой», — слышит во втором.       «Ты всегда будешь для меня на первом месте», — в третьем.       На четвёртом поцелуе Куя не выдержал и, отставив едва не опрокинутую чашку с недопитым чаем в сторону, развернулся к Квинси лицом и поймал его губы своими.       Они целовались не закрывая глаз, и Квинси видел, как горит в предрассветных сумерках сиренево-золотой лисий взор. Куя весь был соткан из игривой Сирени, хранящей тайны и загадки, и благородного Золота, отчаянно просящего заботы и любви. И Квинси готов был дать ему всё, чего он желал, и даже больше.       Опрокинуть на спину, нависнув сверху и продолжив зацеловывать везде, где ещё не успел. Раздеть неторопливо, оставляя только вычурные лакированные ботильоны — Куя слишком любит свои каблуки и то, как смотрятся в них его ноги (и, честно говоря, не он один). Закинуть эти самые ноги себе на плечи, не забыв осыпать поцелуями. Двигаться плавно, но не слишком медля, чтобы не испытывать ни его, ни своё терпение — для игр на выдержку они выберут какой-нибудь другой день. С самым сильным толчком склониться ниже, снова припадая к желанным губам с ещё оставшимся на них привкусом табака и лаванды и чувствуя, как по бёдрам хлещет хвост, а плечи и спину царапают острые когти. Голодным Куя сегодня точно не уйдёт — если вообще сможет идти.       Куя в итоге просто-напросто не захотел уходить, и Квинси не смог отказать в просьбе остаться с ним на весь день — и, может быть, ещё следующую ночь. Куя оправдался тем, что просто пока не хочет возвращаться в свой дом, возле которого теперь наверняка ещё очень долго будет ошиваться тот самый тануки. Но оба они прекрасно понимали, что истинная причина не в этом.       — Знаешь, если бы мне вдруг что-то тяжёлое на голову упало, и я бы захотел пойти на этот грёбаный банкет по собственному желанию, да ещё и человека с собой потащить, то я определённо выбрал бы общество совсем другого человека, — внезапно выдал Куя чуть позже, лёжа вместе с засыпающим Квинси уже в его кровати и выдёргивая того из дрёмы своими словами. — Ты хотя бы магию знаешь и не опозорил бы меня, когда пришло бы время представлений. Вот только маскировка тебе всё равно была бы нужна.       — И под какого зверя ты бы меня замаскировал? — сонно поинтересовался Квинси, коротко зевая.       — Хм… — Куя поднял взгляд на его заспанное лицо и растянулся в ехидной улыбке. — Конечно же под хорька.       — Для хорька я немного великоват, тебе так не кажется? — Квинси невольно прыснул, представив себя в такой маскировке.       — Ну… Ты просто очень накачанный хорёк, — усмехнулся Куя, пробегаясь подушечками пальцев по литым мышцам мужчины.       — Спи уже, старый лис, — пробурчал Квинси, прижимая его к себе и целуя в родинку под глазом-самоцветом, в котором эссенция уже не пылала огнём Геенны, а мерно плескалась ласковыми речными волнами.       «Люблю тебя», — услышал в этом поцелуе Куя и действительно заснул, счастливо улыбаясь.