Я прожил целый год без тебя,
Из апреля вернулся в апрель.
Обнимает, словно петля.
Рукава как лекарство для вен.
Я не стану что-то менять,
Полюбил вкус твоих сигарет.
Я помню каждую её деталь,
Я помню всё, что хотел бы стереть…
Он влюбился в Нохару Рин с первого чертового взгляда. Им было по десять. Нет. Это был декабрь. Седьмое декабря. Рин уже почти месяц как было одиннадцать. На ней был белый свитер и желтая жилетка. Она стояла под рождественской елкой и ждала Минато-сэнсэя. И первому она тогда улыбнулась Какаши — все равно Какаши, хотя он, застрявший в своих мыслях, даже не посмотрел на нее.
Когда им было тринадцать, Обито сходил с ума, стоило девушке просто появиться рядом. От нее пахло настойкой ромашки. На самом деле не им, конечно, ее личный запах тогда еще не раскрылся, но этими травами пахло от всех студентов санчасти и всех медсестер. Обито не пил чай, но обожал этот запах. Наверное, если бы он не исходил от Рин, Обито бы не полюбил его.
Им было четырнадцать, когда Обито решился и признался Рин. В первый раз. И она ответила ему… Она ответила, что они хорошие друзья. Но ей «нравится Какаши-кун». Какаши в то время на отношения плевать хотел, Обито знал, что Рин его не интересует, но все равно со злости сломал другу нос.
Он ходил за Рин, дарил мелкие букеты цветочков под общие насмешки всего их выпуска и раз за разом предлагал обратить на него внимание. Рин раз за разом улыбалась ему и отодвигала букетики, качая головой.
Когда им было пятнадцать, Какаши уехал в Киото. Просто уехал. Ничего не объясняя. На все вопросы Минато-сэнсэй отнекивался и говорил, что тот сам все расскажет, когда вернется. Рин скучала, и Обито пытался скрашивать ее будни, просиживая в коридорах больницы и болтая с ней и медсестрами. Кроме него там обнаружился еще один такой же балагур — Яхико Узумаки. Троица друзей Яхико вообще очень напоминала их команду. Яхико точно также был влюблен в свою подругу, и у него тоже был очень мрачный друг.
Но всё же троица будущих врачей от них отличалась. Нагато-кун, тот самый мрачный друг, оказался при ближайшем рассмотрении не таким угрюмым, как Какаши. Он был младшим братом Кушины-сан — это Обито узнал от Минато-сэнсэя. С Конан-чан они пересекались мало — она проводила время в подвале госпиталя, занималась с телами под присмотром Орочимару-самы. Глава госпиталя, Цунаде-сама, конечно, была недовольна, что ребенок в морге, но не запрещала.
Главной завистью Обито было одно — Яхико оказался удачливее его. Они с Конан-чан встречались.
От Яхико Обито узнал, что же такое все-таки «родственные души», до этого он о истинности лишь читал. Яхико описывал это как иррациональное чувство целостности, привязанности, влечение, которое не способны были разорвать никакие слова или действия, как некую кровную связь. Обито, оказалось, понимал, о чем он говорит. Обито сам чувствовал именно это.
Через несколько месяцев, в жаркий май, под цветение последних сакур на улицах Саппоро Обито, спустя долгую зиму молчания, снова спросил у Рин, не хотела бы она встречаться с ним.
И впервые в жизни Рин ему кивнула.
Такого счастья Обито в своей жизни больше не испытывал. Он кружил девушку на руках под бесконечными розовыми цветами на аллее и ощущал себя как никогда на своем месте. Казалось, его сердце просто прямо сейчас разорвется или остановится. Они вернулись из командировки с сэнсэем домой, в Токио, и Обито думал, что от счастья люди, должно быть, просто сходят с ума быстрее, чем от горя или чего-то там еще.
В конце лета вернулся из Киото Какаши, ничуть не изменившийся и все такой же безэмоциональный. Как его не расспрашивали, он сказал только, что были проблемы с бумагами отца и с наследством — в Киото располагался дом клана Хатаке, давно заброшенный. Обито и Рин допытываться не стали, оставив все, как есть: об отце Какаши не любил говорить никогда.
Когда им обоим исполнилось шестнадцать, Обито окончательно уверился в их связи, как и сама Рин. Их буквально мутило, когда приходилось долго оставаться без запаха друг друга, гормоны сходили с ума, поднималась хандра. Бывали случаи, когда Рин приходилось надолго уезжать в госпиталя в других городах, и Обито брал академы и ехал за ней, потому что больше недели протянуть без нее не мог.
Обито резко пах карамелью, Рин источала нежный аромат сирени, когда ее одежду не пропитывали запахи медикаментов или крови.
К семнадцати годам они видели столько всего, что четко понимали — они живут один раз. И этот один раз может оборваться очень стремительно, поэтому нужно успеть все.
Обито перешел в подразделение военной полиции Токио.
Ему исполнилось восемнадцать, когда Какаши валялся без сознания в японском военном госпитале в Корее, а Рин собирала кости Обито по кусочкам на операционном столе. Минато-сэнсэй шутил, что он неплохо отметил свое совершеннолетие.
Им было девятнадцать, когда Обито, стоя на одном колене посреди вестибюля госпиталя, делал Рин предложение.
Рин познакомилась с его семьей — до этого моменты дожила даже любимая бабуля, — они сообщили о помолвке Минато-сэнсэю и Кушине-сан.
Двадцать третьего мая Нохара Рин должна была стать Учихой и его законной супругой.
Пятнадцатого апреля в половину третьего после полудня, ровно через пять месяцев после своего двадцатиоднолетия, Нохара Рин скоропостижно скончалась в карете скорой помощи, так и не отъехавшей от места теракта, не приходя в сознание.
Обито опоздал лишь на доли секунды.
В тот день они собирались пройтись по магазинам, но его вызывали на дежурство, и Рин пошла одна. На вечер у них был оплачен столик в ресторане на набережной.
В тот день в отделение полиции поступил звонок — в торговый центр проникли неизвестные, держат заложников, требования невыяснены.
В тот день Рин оказалась единственным врачом из заложников и вызвалась осмотреть раненого в плечо терориста.
В тот день Рин дала полиции время спасти большинство заложников, отвлекая «неизвестных» на себя.
В тот день в Рин выстрелили ровно семь раз.
Она упала на пол на его глазах. Упала на спину. Кровь пропитывала светло-сиреневый костюм, пока Обито бежал к ней, пока врачи грузили ее на носилки и несли к скорой.
Когда фельдшер поднял на него глаза и покачал головой, Обито показалось, что там, в ее груди, остановилось
его сердце.
Он не помнил, как Какаши вытащил его из машины, но помнил собственный дикий крик. Не помнил, как ее хоронили. Он даже не был на похоронах. Не смог даже встать с постели и заставить себя пойти посмотреть на ее лицо в последний раз. Наверняка оно было бы белым, очень белым. И волосы бы пахли сиренью.
Месяц он почти не двигался и ел только потому что близкие люди, особенно сестра и друг, почти силой запихивали в него хоть какие-то крошки.
Потом пил почти полгода. Первое время его пытались остановить, а потом оставили. Сначала приходили многие, смотрели, говорили что-то, уходили. Обито не видел ничего вокруг себя, пил, заливая в кровь дурман. Отключался, спал. Просыпался, пил снова, снова отключался.
Он не знал, как выжил. Не знал, как прошли эти полгода и что происходило вокруг.
Пятнадцатого ноября, на ее двадцать первый день рождения, Обито, никому ничего не сказав, купил билет на самолет и исчез еще на полгода. Какаши нашел его через месяц на мосту через Муррей, молча подошел. Они простояли так час. Обито наблюдал, как внизу проплывают прогулочные катера, Какаши прислонился к заграждению спиной. В декабре здесь было жарко, но оба они все равно одевались под тугое горло. Было что прятать. Какаши ушел тогда, так ничего и не сказав. Перешел мост, спрыгнул на раскаленный асфальт с другой стороны и, приложив к уху телефон, скрылся из виду. Обито проводил его взглядом и закурил.
В апреле он вернулся. На годовщину смерти Рин впервые пришел на кладбище, но к могиле подойти не смог. Внутри воспаленно болело. Он остановился с двадцати шагах от надгробной плиты, а потом, развернувшись, ушел так быстро, как позволяла поднявшаяся по всему телу дрожь.
Он умер там, вместе с ней, в машине скорой помощи. А теперь по земле ходит его оболочка с почему-то бьющимся сердцем.
Через четыре абсолютно пустых, прошедших в никуда на работе и в возне с племянниками года Обито пришел в ее госпиталь к Какаши, который отдыхал после травмы ноги. Они сидели на балкончике у палаты, когда услышали недовольный женский голос из коридора.
Так жизнь снова свела Обито с Конан.
Она была…
Не Рин. Как бы смешно это не звучало. Она не была полной противоположностью Рин, не была на нее похожа. Она просто была
другой. И, что важнее всего, она не напоминала Рин
ничем. В ней не оказалось ничего, что могло бы вспороть едва-едва затянувшиеся шрамы.
Конан красила свои от природы светлые волосы в фиолетовый, курила по две пачки сигарет в день, играла на синтезаторе и складывала из бумаги фигуры самых причудливых форм. Обито никогда не сравнивал ее с Рин, они не были похожи или различны даже запахами — Конан вообще пахла не какими-нибудь цветами, а простым зеленым чаем. Обито не мог сказать, как он относится к этому запаху. Он не привлекал и не раздражал, как запахи той или иной омеги. Он был… Нейтральным, да. Полностью нейтральным. Чай… Ну чай так чай.
Они выпили кофе в госпитале в тот день, спустившись вниз каждый из своей палаты.
— Ой, да это невозможно! — возмущалась Конан, и ее ореховые глаза сверкали насмешливо. — Что не съест, тем травится!
— Нагато? — хохотнул Обито, подпирая здоровую щеку рукой. Они не виделись так давно, Ками-сама…
— М-ага, — Конан прихлебнула горячий кофе из стаканчика. Потом, прищурившись, придирчиво оглядела Обито и цокнула языком. — Да, друг. Потрепало тебя.
— Что, совсем плохо? — фыркнул Обито.
— Страшный, как ядерная война, — серьезно кивнула Конан, и они оба рассмеялись.
— Да и ты ничего, — улыбаясь заметил Обито. Шрам через всю шею, броский цвет волос и полурасстегнутой рубашки и пирсинг делали Конан похожей на панка.
— Да тфу на тебя, — отмахнулась Конан.
Помолчали, сначала улыбаясь, а потом просто вспоминая каждый свое. Обито думал о том, что Рин любила булочки с яблоком из этой столовой. Конан вспоминала что-то, смотря в стену рядом с аляпистой картиной.
— На тебе формы нет сегодня, — заметил вдруг Обито.
— А я здесь больше не работаю.
Помолчали еще.
— Яхико в июле погиб, — сказала Конан. Обито посмотрел на нее, но не смог поймать расфокусированного взгляда. — Нас командировали на место боевых действий. Он Нагато собой закрыл. Застрелили.
— Не можешь здесь? — спросил Обито.
Конан кивнула. Обито кивнул тоже.
Он и не заметил толком, как этот разговор перетек в бар, а из бара — в общагу, где снимала комнату на время безденежья Конан. Они были вусмерть пьяны, и Обито даже не был уверен, что между ними что-то в ту ночь было. Во всяком случае, когда он проснулся, они были без одежды. Он встал, оделся, ушел на общую кухню заваривать кофе. Там оказался только черный чай. Когда вернулся, Конан в одном распахнутом полупрозрачном халате курила на балконе. На часах — половина четвертого утра.
— Думала, ты ушел.
— Куда? Сумка-то лежит.
— Видела уже. Закажем чего-нибудь?
— Пиццу?
— Можно.
Конан курила, выпуская фонтанчики дыма, и ее лопатки то сходились, то расходились, когда она шевелилась. На улице моросило.
У Конан от копчика до шеи была татушка крыльев, кажется, даже свежая. Было видно через ткань халата. И еще один шрам на запястье. На обоих запястьях. Фотография улыбающихся ее, Яхико и Нагато на тумбочке. У каждого свои способы справляться с горем.
После алкоголя болела голова.
Обито казалось, Какаши даже не удивился, когда он рассказал ему о встрече с Конан. О встречах. К моменту, как Обито решил поделиться с другом, встреч было уже несколько.
Через год, вскоре после того, как Итачи исполнилось восемнадцать, Конан предложила Обито расписаться. Они все равно жили вместе уже несколько месяцев — это предложил уже Обито, ведь так было значительно удобнее, чем ночевать в общажной коморке и кататься на работу через весь город оттуда.
Обито пожал плечами, они поехали и подали заявление. Уже после Обито представил семье невесту. Никто не сказал ни слова, и все молчали, когда он с улыбкой сообщал о предстоящем бракосочетании, будто в трауре.
Резко контрастировала реакция по-настоящему близких Обито людей — друзья с бешеными воплями висли друг на друге (и Обито даже не было за них стыдно), Какаши пожал Конан руку, а Минато-сэнсэй улыбался Обито в ответ, приобнимая за плечи. В тот момент Обито, кажется, даже почувствовал что-то впервые за эти семь лет.
Конан было двадцать шесть, а ему двадцать восемь, когда они ставили подписи в свидетельстве о браке.
Обито не хотел представлять, каково было бы делать это с Рин. Теперь была Конан. Не вместо нее, нет. Просто была. Живая, теплая, рядом. Родная. Уже совсем родная. Курящая в свадебном платье в окно лимузина и пьющая из горла вино.
Обито прикрыл глаза. Образ Рин все также стоял за веками, как и семь лет назад. Память все также была жива. Карие глаза, каштановые волосы, полосочки на щеках. Стоит под новогодней елкой в нелепом свитере еще совсем малышкой. Память жива. А малышка под елкой уже нет.
Обито открыл глаза. Конан подавилась вином, когда машину тряхнуло на повороте, и едва не залила светлое летнее платье с легкой непышной юбкой в два слоя вином. Обито отобрал у нее бутылку, и она шало улыбнулась, прикуривая еще одну сигарету и дыша дымом ему в лицо. Водитель стоически терпел, отгородившись от них шторкой. Обито думалось, что пить вино из горла не такая уж и плохая идея, только если ты не в белом платье.
***
Два застреленных оптимиста.
Любовью, мыслями и пофигизмом -
Мы продолжаем заново искать,
Хотя пора уже быть повнимательней.
Все разошлись, а мы по центру.
Мы чёрно-белые для разноцветных.
Я помню каждую его деталь,
Я помню всё на этой фотографии…
