Плачь, люби, неистовствуй

      Его образ горел у Гарри на внутренней стороне век курса, наверное, с пятого. Святой, почти непорочный и чистый в противовес маске из язвительности и холодности, он заставлял Поттера благоговейно трепетать каждый раз, когда вдруг оказывался непозволительно близко, когда стоило только протянуть руку: в Астрономической башне, в Мэноре, в Выручай-Комнате, схватить и вжаться носом в восхитительно пахнущие волосы, смять в руках, а потом приласкать, как хрупкий цветок. И он, Драко, он, конечно, тут же бы стал его, гарриным. Но хвалёная гриффиндорская смелость позорно забивалась куда-то в угол каждый чёртов раз, оставляя Поттера одного снова и снова, даже спустя столько лет вынуждая искать отпущения чувств в горах, а не среди людей.       Только единожды у него хватило духу на полнейшую глупость, совершенно безрассудный поступок: срезать у лежащего без сознания в Мунго после предварительного заключения и суда Визенгамота Малфоя прядь волос. О Мерлин! Конечно, он никому об этом не рассказал, это был только его секрет, его возможность держать Драко рядом постоянно.       Гарри нащупал под футболкой бархатный мешочек, прижимая ближе к сердцу. Сколько раз он целовал его, кусал, когда никто не видел. Сколько раз этот оберег спасал ему жизнь: заставлял выбираться со сломанными ногами из ледовых трещин, не давал уснуть, когда Гарри застрял на полке Северной стены Эйгера, когда казалось, что вот он — конец, и никакие согревающие чары не приводили его в чувство так, как эта тонкая прядка потускневших светлых волос у самого сердца.              Заняться маггловским спортом предложил Джордж, когда Поттер провалил экзамены в Аврорат, мечась и безумствуя. Драко пропал, и сколько бы Гарри не искал его по всей Магической Европе — не нашёл и следа. Альпинизм стал отвлечением и одновременно искуплением: его чувств, его поступков. Он даже палочку в горы почти не брал, часто обмораживаясь. Юнгфрау, Маттерхорн, Эйгер. Гарри поднялся на шесть вершин Альп, на пятой потеряв Джорджа в непогоду, на шестой сорвавшись в трещину и проведя в ней долгие сутки. Мальчик-Который-Выжил мог погибнуть в часто негостеприимных горах огромное количество раз.       По сравнению с Эйгером и Маттерхорном, подъём на Монблан по французскому маршруту казался пустячным. Но только не для Гарри, который уже заведомо наделил самый высокий пик Альп своим сакральным смыслом. Он был седьмым, как год в Хогвартсе, когда он наконец всё про себя понял, год, когда они потеряли Фреда. Самым высоким, как недостижимое, как невозможность держать в руках того, кто никогда не покидал его снов, но, конечно никогда бы не посмотрел на него.       Наверное, поэтому Гарри оставил Монблан напоследок, давая себе почти десять лет, чтобы пережить и перерасти, как говорила Гермиона, эту любовь на грани безумия. Он должен был стать наивысшей точкой искупления, рубежом, после которого Герой бы наконец позволил себе быть счастливым с кем-то другим, возможно, вернуться к Джинни, которая как раз недавно подала на развод с Дином Томасом. Гарри вот уже летел в автобусе по серпантину в долину Шамони Мон-Блан, сжимая пальцы на бархатном мешочке на груди, с тяжёлым рюкзаком на соседнем сиденьи, и до восхождения оставалось неполных три дня.       Июль выдался жарким. Настолько, что стоило выйти из автобуса, и футболка сразу неприятно прилипла к коже, и по спине пополз пот. Гарри вывалил все свои вещи в прихожей снятого на выходные маленького шале подальше от улиц, забитых туристами, и тут же провалился в яркий сон.       Ему снились блестящие грозовые глаза, покрытая мелкими капельками пота гибкая спина и тонкие бледные запястья, по которым он скользил губами. Мерлин, и в очередной раз этот сон казался ему правдивее окружающей его реальности. И Гарри в который раз не удержался и запустил руку под одеяло, сжимая себя, грубо, почти до звёзд перед глазами. Только так он мог хотя бы на секунду почувствовать себя частью всех греховных снов, чьим героем всегда был только один человек: между его порочно разведённых ног, подмахивающий бледными бёдрами, снизу, сверху, в любой позе и позиции. И всегда так восхитительно. Мерлин, как бы Гарри желал воплотить в жизнь хотя бы малую толику всех этих фантазий о Драко.       Он двигал рукой на члене быстро, резко, грубо, не жалея себя, будто надеясь добиться искр перед глазами. В этом безумии Гарри существовал последние десять лет, в нём же он провёл весь день, изводя себя в постели до судорог.       К вечеру он наконец принял душ. Долго стоял под горячими струями, и в голове не было ни единой мысли, только серые грозовые глаза на внутренней стороне век. А когда он вышел из шале, солнце уже садилось за горы, ярко-алое, как маггловский леденец.              Когда Гарри спустился в город, тот ещё был заполнен туристами, в воздухе стояли ароматы жареной на углях баранины и запечённого картофеля. Голод тут же дал о себе знать, и Поттер, выцепив внимательным взглядом свободный столик на террасе одного из ресторанов, устроился так, чтобы видеть всю улицу целиком. Меню здесь было на английском, поэтому Гарри заказал себе ростбиф и, недолго думая, бутылку красного вина.       Уже в сумерках его, слегка погрустневшего и совсем немного захмелевшего, вдруг охватило неожиданное предчувствие по пути в шале. Как будто не сегодня, так завтра должно было произойти что-то очень важное. Гарри сменил постельное бельё и лёг с этим тёплым и приятным ощущением в груди. Сон к нему не шёл. Завтра предстояла разведка маршрута и канатная дорога на Лез-Уш, и Поттеру надо было бы выспаться, собрать рюкзак. Но он позволил себе безответственность, купаясь в этом предчувствии чего-то хорошего, как в тёплом, как парное молоко, тумане неги. Ему вспоминались все его лучшие моменты жизни, его первое Рождество с Уизли, осознание его первой влюблённости, сливочное пиво из «Трёх мётел», и, конечно, снова Драко.       Драко в слизеринской форме, Драко в чёрном костюме, Драко в меховой шапке, язвительный и колючий, растрёпанный и испуганный. Его глаза, его губы, его волосы.       Гарри сжал мешочек на груди напряжёнными пальцами. Его сердце оглушающе громко и быстро билось, как дикая птица о прутья клетки. Он раскраснелся, распластавшись на кровати, раскинув ноги, и на всего него вдруг нахлынула такая безумная нежность, которой он не испытывал больше ни к кому в своей жизни. Гарри метался в огне из этого тёплого предчувствия и этой нежности, и ему казалось, что его раньше недосягаемая цель была так же близко, как оберег на груди. Так он и уснул, с улыбкой на губах и с прижатым к сердцу мешочком с волосами Драко.       А на утро он проснулся от визга будильника, слегка помятый, но бодрый. Быстро собрал рюкзак и прислушался к себе. То приятное нежное предчувствие никуда не делось, оно только забралось глубже внутрь и грело изнутри. Гарри запихнул свой талисман под одежду и спустился из шале в город.       Туристов было ещё немного, в основном такие же, как Поттер, альпинисты с рюкзаками покупали еду для восхождения, или редкие пожилые француженки открывали лотки с сувенирами или сладостями. В груди и животе едва ощутимо пульсировало от предчувствия. Гарри купил еду и свернул на соседнюю улицу. Да так и обомлел.       Растрёпанные волосы цвета звезды, пузырящаяся от ветра рубашка цвета альпийских маков, грозовые глаза за стёклами очков. «Он!» — зашлось гаррино сердце, и Герой понял, что Монблан не дождётся его ни сегодня, ни завтра. Никогда.       Широкая улыбка бросилась на лицо, и жгучий яркий румянец застлал щёки. Драко, а это точно был он, вне всякого сомнения, сердце ошибиться не могло, расставлял стойки для акварельных картин. Гарри даже не стал их рассматривать, бросился скорее к нему. Затормозил лишь, когда до застывшего в испуге Драко оставался метр. Сердце кричало: «Ты! Ты! Наконец-то я нашёл тебя!», но Гарри не мог вымолвить ни слова, смотря в глаза, что являлись ему во сне и наяву столько лет.                    — Поттер?.. — выдохнул Драко. — Ты что здесь делаешь, Мерлин тебя подери?!       И тут Гарри взорвался тысячей слов, обрушивая весь их поток на ошеломлённого Малфоя, чьё лицо так восхитительно менялось, краснело и бледнело от каждого слова.       — Я так долго тебя искал после войны! Драко, Мерлин, Драко, я даже хотел вытравить эти чувства из себя. Видел бог, как сильно ты влез в мою голову, как глубоко ты засел у меня в груди. Всё это время, эти годы, я искал отпущения в горах и не находил, веришь? Господи, но сейчас мне не страшно, даже если ты меня осудишь, даже если прогонишь. Я готов тебе всё это сказать! Драко! Как же я тебя люблю! У меня сердце рвётся на части от того, как сильно я тебя люблю!       Он говорил, говорил, почти кричал, глаза и лицо горели. На секунду даже показалось, что Гарри уже плачет. Сердце у Драко упало. Бросив всё, он подскочил к Поттеру, накрывая ладонями его щеки и, топя взгляд в изумрудной зелени глаз напротив, зашептал, горячо и заполошно:       — Идиот, какой же ты идиот, Поттер. Какого чёрта ты появляешься в такой момент, герой, и говоришь мне такие слова? Мне здесь было так хорошо, почти не больно. Я почти забыл тебя, чёртов Поттер! Гарри…       Он прижался лбом к гарриному лбу, и сердце Поттера затрепетало ещё сильнее от этой невероятной близости. Гарри даже почти не понимал, что шептал ему Драко, он только летал взглядом от глаз к губам и горел, горел всем своим естеством, непроизвольно придвигаясь ближе.       — Ты снова разрушил мою жизнь, Гарри. Зачем ты здесь? Тебе так нравится мучить меня, как в школе? Ты же такой тупой осёл, ты даже не замечал, как я смотрел на тебя. Ты же знал, что я был влюблён в тебя с самого первого курса. Так какое ты имеешь право говорить мне такие слова сейчас, когда я почти живу?! — Драко почти рычал, яростно сжимая лицо Гарри в руках, не давая себе ни малейшей поблажки, чтобы поверить в то, что он вывалил на него.       — Я хочу быть в твоей новой жизни, хочу построить её с тобой. Хочу узнать тебя, Драко, — выдохнул Гарри. — Хочу ночевать с тобой в альпийских лугах среди незабудок, где будем только мы. Хочу видеть, как ты просыпаешься. Хочу тебя, Драко. Давно хотел. Но ты пропал, уехал, исчез как раз тогда, когда мне, наконец, удалось набраться смелости.       Гарри поднял руку и провёл тыльной стороной по заалевшей щеке Драко. Тот вздрогнул и напрягся, всё ещё не веря до конца.       — Хочу быть твоим, хочу сделать тебя своим. Прости меня, прости. Я действительно люблю тебя, не было ни дня, как я не думал о тебе. Везде, всегда, в горах, на земле, на грани смерти я думал только о тебе. О том, как я скажу тебе всё это, как загляну в твои прекрасные глаза и коснусь твоих волос. Я буду лучшим для тебя, я постараюсь быть лучшим. Мне больше никто не нужен, Драко. Только ты.       Драко стиснул зубы и опустил руки, теперь сжимая гаррины плечи, словно норовя встряхнуть его. А Поттер гладил его по волосам, и нежность, накрывшая его накануне, растекалась с его пальцев и обволакивала Малфоя коконом.       — Всё это правда? — надломленно спросил Драко, подрагивая. — А как же Уизлетта, Поттер? Разве ты не сделал ей предложение, пока я валялся в Мунго на восьмом курсе? У вас уже должны были быть детишки.       — Мы с Джинни никогда не встречались, Драко. А в Мунго… — Гарри неловко прикусил губу, чтобы не рассмеяться, и вытащил из-под одежды мешочек, переставая гладить волосы Малфоя. — В Мунго я ни на день от тебя не отходил. Право, я даже совершил одну большую глупость.       Мешочек упал на ладонь Драко, и тот развязал его, изумлённо глядя на прядь своих волос.       — Это не глупость, Поттер, — хмыкнул он поражённо, а Гарри зарделся ещё сильнее. — Ты сошёл с ума!       — Ты прав! Ты как никогда прав, Драко! Сошёл, правда сошёл. Ещё давно, ещё на шестом или седьмом курсе, уже столько лет.       Драко зажал ладонью рот Гарри, не выдерживая и отводя взгляд, а Поттер накрыл её рукой, не давая отстранить, и принялся горячо и влажно целовать. Так, что Малфой просто вспыхнул, как спичка, как напалм, отрывая руку от поттеровского лица и вталкивая в ближайший переулок, чтобы жадно наброситься на его губы.       — Ты! Ты просто безумец! Я искусаю тебя всего, чёртов Поттер! Так, что на тебе не останется ни одного живого места, — рычал он между поцелуями, жаркими и грязными. — А потом я тебя трахну. Привяжу к кровати и буду трахать, пока ты не заплачешь. Чтобы даже думать не смел о возвращении к своей Уизлетте.       — Трахни! Возьми меня прямо сейчас, прямо здесь, Драко, я больше не могу. Не могу просыпаться без тебя, не могу думать, что больше никогда тебя не увижу, — выстонал Гарри, цепляясь за алую рубашку.       У него уже крепко стоял. И поведи Драко коленом между ног, он бы позорно кончил только от его слов, запаха, близости, поцелуев. Гарри действительно больше не мог. И он готов был вцепиться мёртвой хваткой в поджарое тело, прижимающее его к холодной стене, и не отпускать больше никогда. А Альпы бы подождали.