девушки бывают разные

— А какие тебе бабы вообще нравятся? Именно с такого вопроса от Картмана начинаются все проблемы, неловкости и неправды Кенни. Дать честный ответ было бы не так тяжело и критично, будь парень геем или хотя бы кем-то вроде, как тот же неопределившийся, но утонувший в собственных чувствах Крэйг. Но нет, Кенни всегда нравились девочки, и стоит сказать, что самые разные. Вся проблема заключается в том, что ему нравится одна конкретная баба. Девочка. Девушка, то есть. — Ну, как Бебе. Не плоскодонки же, как наша Кайли, и не такие зануды, как Венди, — отшучивается Маккормик. Картман ржёт, как последний ублюдок, будто не его плоскодонка-Кайла бросила в четвёртый раз за месяц. А сегодня ведь только шестое. Хоть Эрик и говорит по своему обыкновению, что ему глубоко похуй, а эта вшивая еврейка ещё сама приползёт к нему на коленях, всё-таки каждый раз, залипая в телефоне, что-то печатает и тут же удаляет. Пишет-пишет-пишет длиннющие поэмы и тут же стирает всё до последней буквы. Брофловски же демонстративно морщит нос, продолжает замазывать веснушки тоналкой и везде таскается со своей лучшей подружкой Стефани, которая ждёт примирения пары больше, чем сама пара. Выросшая из общительной и достаточно открытой девчонки в одиночку-лесбиянку, Марш очень быстро устаёт от всех подростковых, в особенности гетеросексуальных драм. Кенни занимает пост наблюдателя, гадая, кто же сломается первым. Жаль, что нельзя сделать ставки у букмекера. — Если у бабы нет своей жопы, то она устроит эту жопу тебе, — говорит Картман, рассерженным взглядом провожая проходящих мимо одноклассниц с параллели. — Дырка есть, ума не надо, — Кенни гасит сигарету об оплёванную стену условной школьной курилки. На самом деле Маккормик предпочёл бы промолчать, но если сейчас не поддержать Эрика в его женоненавистническом словесном поносе, то какие они братаны? Да и как же мужская солидарность, нерушимая дружба и концепт мега-маскулинности. В школе привычно холодно и достаточно зябко. Проще остаться на улице и валяться в посеревшем снегу, чем тратить драгоценные минуты жизни на уроки по естествознанию, которое почему-то преподавал невовремя переобувшийся в профессиональной сфере мистер Гаррисон. Брофловски в неизменной компании Марш трётся возле шкафчика Картмана, как они не вытоптали в этом уголке коридора магистральное шоссе — загадка Жака Фреско и прочих умных голов. Сегодня дуэт фриковатых («спелись жидовка и пиздолизка», как выражались не особо толерантные люди) подруг не просто дуэт, а даже трио. Баттерс греет лопатками стену. Её кожа почти сливается с серыми рядом шкафчиков. Две тонкие косички, перекинутые вперёд, свисают безжизненными верёвочками — из таких даже шнурки не плетут. — Ещё и убогую с собой притащили, — цокает Картман. Кенни пихает его локтем в плотный живот, мол, успокойся. Во-первых, тут твоя почти возлюбленная. Во-вторых, Баттерс… ну… не убогая. Как минимум. Маккормик прислоняется плечом к шкафчику, становясь рядом с притаившейся одноклассницей, пока дуэт настоящих гетеросексуальных фриков начинает выяснять отношения, а Стефани кидает селфи в личку Венди. — Привет, Кенни, — дружелюбно улыбается Леонора, которую так никто не называет. — Как дела? — Живой пока, — кивает парень. — А ты как? — Я? Я замечательно, — Баттерс переводит взгляд на ссорящихся одноклассников. — Как думаешь, кто из них сдастся первым? — Хочешь сделать ставки? — Кенни кривит треснувшие от вечных холодов губы в заговорщицкой ухмылке. — Мне нечего поставить, — девушка пожимает своими узкими плечами, и лямка её рюкзака сползает по нежно-голубому рукаву шерстяного свитера. Маккормик аккуратным движением поправляет незатейливую бретельку, возвращая её на место. Увидели бы это сейчас пацаны, то ржали бы над ним до самого второго пришествия. Вот же нашёлся джентльмен из трущоб. — Мне, по сути, тоже, но я ставлю… эм… свои шнурки. Баттерс улыбается так, что становятся видны мелкие морщинки около её почти прозрачных, апрельских глаз: — Ого, по-крупному играем, значит. Дай-ка подумать… я ставлю… м… свой платок. Леонора, которая не Леонора, вынимает из рукава свитера шёлковый платок, как какая-нибудь фокусница или волшебница. Платок как платок: пыльно-голубой с бежевыми выцветшими розами. Ничего особенного. — Это от Cartier, — объясняет, как маленькому ребёнку, она, каким-то образом прочитав в карих глазах Кенни немой вопрос. — Дорогая штука. Отец купил мне на шестнадцатилетние. Если это подарок от самого мистера Стотча, то Баттерс действительно решила сыграть по-крупному. Ну или она на все сто тысяч процентов уверена в своей победе. — Ставлю на Картмана, — говорит Кенни. — Он извинится первым. — Картман? Ты смеёшься? Он же никогда не уступает, — девушка качает светлой головой, и её косички движутся следом. — Первой сдастся Кайла. — Тогда спорим, — Маккормик протягивает ей руку. — Спорим. Ладошки у Баттерс по-девчачьи нежные, с короткими пухлыми пальцами. На одном из них тонкое золотое кольцо со светящимся кристалликом-бриллиантом — тоже подарок от отца, — и золото ей вообще не к лицу, если честно. Если честно, когда-то не-Леонора сказала ему по секрету, что ненавидит и золото, и отца. Ещё сказала, что боится умереть девственницей и выйти замуж по расчёту. Что она не любит грозы и розовый цвет, что в детстве её запирали в шкафу в качестве наказания, а на все праздники дарили наборы для рукоделия. Она сказала, что мечтает никогда не носить лифчики, отрезать волосы, сменить имя, а ещё сбежать далеко-далеко и никогда не возвращаться. Кенни тогда не сказал, что он готов увезти её хоть на край света, лишь бы не-Леонора была счастливее, чем пыталась всем казаться. Он никогда особо не любил слишком много узнавать о девчонках и всех составляющих их внутреннего мира. Своих проблем, откровенно говоря, хватает. Маккормик понимает, конечно, что это плохо и надо бы интересоваться, что творится на душе у человека, который тебе симпатичен, но всегда что-то идёт не так. В ситуации с Леонорой всё по-другому: чем больше парень о ней узнаёт, тем сильнее в неё влюбляется. Тем сильнее хочет остаться рядом. Они затихают, наблюдая за Эриком и Кайлой. Баттерс прислоняется головой к плечу одноклассника. Хочется погладить её по шелковистым волосам и поцеловать в макушку, но Кенни держится на чистом упрямстве. Господи, он действительно предложил в качестве выигрыша свои шнурки… вот тут пацаны бы не смеялись, хотя стоит. Стыдоба. — Ладно, жирдяй, твоя взяла, — Кайла поджимает тонкие напомаженные губы. — Прости, что назвала тупорылым куском сала с комплексом бога, хотя я не считаю себя виноватой, но да. Прости. Картман, конечно же, прощает. И его «жидовка-плоскодонка» снова превращается в Кайли. Просто Кайли. Может быть, с сердечком ещё. Но без всяких соплей там, чтоб не подумали. Двойной стыд. Хотя, впрочем, никто же не умер и не наблевал на свои ботинки. — Ну вот, помирились, — говорит Баттерс с явной неохотой отнимая голову от плеча Кенни. — Даже долго ждать не пришлось. Здорово, правда? — Правда, — кивает Маккормик. Он отрубит себе пальцы, если сейчас не удержится и обнимет девушку без её разрешения у всех на виду. — Вряд ли это надолго. — Угу, — кивает. Косички снова шевелятся, будто живые, как у той тётки со змеями вместо волос из мультфильма про Геракла или откуда она там вообще. Баттерс встаёт на цыпочки и легко и непринуждённо обвязывает пыльно-голубой платок вокруг шеи Кенни. Пахнет её сладкими духами и греет, как ни странно, хоть и не должен. После удачного выяснения отношений и прописывания всех точек над i Брофловски в сопровождении своей фриковатой свиты решает вытоптать новую тропинку к месту силы, к женской уборной то есть. — Подожди, — отмирает от сладкой дрёмы. — Ле… Баттерс, ты же выиграла. — Считай, что это мой подарок, — улыбается она. — В следующий раз тебе будет что поставить. У Кенни дёргается уголок губ. Да, можно предпочитать разных девушек. Таких, как Бебе. Таких, как Кайла или как Венди. А любить… Кенни зарывается носом в шёлковый платок. А любить можно только одну.