***
Итэр, легендарный путешественник, некогда спасший город от бури, давным-давно покинул Мондштадт. Как оказалось — навсегда. Думая, что ему всё же удалось образумить Двалина, он ушёл в ночи, под вой бродячих собак на луну, так и не сказав никому о своём уходе. Уверенный в том, что Венти, воссоединившись со старым другом, больше в нём не нуждается, Итэр отправился на поиски своей сестры. Неожиданные приключения, встречавшиеся на его пути, слишком сильно затянули его. Ли Юэ с нескончаемыми сомнительными историями, Инадзума с загадочной правительницей-Архонтом, чья марионетка едва не разрушила страну; Дайнслейф, то и дело встречающийся в путешествиях, изредка открывавший завесу тайн… Не было времени, признаться честно, вспоминать уже полузабытую любовь под одуванчиками и холодным вином на утёсе Звездолова, где тихо покачивались сесилии и раздавался шёпот ветра. Когда они сидели на холме, вглядываясь в огни ночного города, и Венти, рассказывая истории своей жизни, с надеждой заглядывал в его глаза, ожидая похожих воспоминаний. Тогда Итэр не помнил ничего о себе. А теперь позабыл о том, кто больше всех оставил в нём памяти. «О, Итэр, как же я рад услышать и увидеть тебя снова!» — эти слова отдавались эхом, когда путешественник, сидя у костра, изредка вспоминал Барбатоса. В основном-то он ночевал у новых друзей, а потому редко оставался наедине со своими мыслями. А потом эти слова отдались болью, когда бард прибыл в Инадзуму, на праздник пяти Касэн. А он… он тогда стоял рядом с Аято, улыбался и смеялся вместе с главой клана Камисато, обнимая его за талию. Это был лёгкий роман, невинный, как поцелуй в ночи под сакурой. И можно было бы позабыть об этом, но взгляд Венти, стоявшего за плечом Сары, был слишком красноречив. Потому их совместные прогулки по праздничным улицам острова Рито длились недолго, а бард держался отстранённо и сбегал при любой возможности. Ходили слухи, что пару раз видели человека в зелёном наряде на обрыве за сёгунатом, в компании бутылки местного крепкого алкоголя. Но сколько бы Итэр ни приходил туда, никогда никого не видел. Затем, когда фестиваль закончился, путешественник исчез так же быстро, вновь никому не сказав о своём уходе. Исследовав Разлом, обнаживший своё нутро, повстречав снова Дайнслейфа, Итэр зацепился за мираж своей сестры и, решив, что найдёт её на юго-востоке Тейвата, отправился вглубь тех пустынь. Регион Сумеру встретил его жаром своего климата и прохладой оазисов, безумностью своей мудрости. Погружаясь в пучину интриг Фатуи, преследуя Скарамуччу и всё так же пытаясь отыскать сестру, Итэр сам не заметил, как новый регион опять поглотил его. По слухам он всё ещё обитал там, в Сумеру, месте, где правил самый противоречивый из всех божеств — Дендро Архонт. Он олицетворял мудрость, но и она же была самым злейшим его врагом. Отчаянный искатель приключений из Мондштадта отправился за ним, надеясь, что путешественник снова поможет городу Свободы. Отыскать Итэра оказалось совсем непросто, но он всё же это сделал — тот находился вдали от города, охотясь на хиличурлов и добывая с них трофеи, чтобы впечатлить очередных пассий. Сам бы Итэр вряд ли заметил во время сражения, как некто изнеможённый пробирался через пески в их строну, если не Паймон. Не успев и рта открыть, чтобы предложить разделить вместе с ними ужин у костра, путешественник лишь получил в руки письмо с чёрной печатью, после чего неизвестный человек удалился прочь, не сказав ни слова. Пожав плечами, он развернул конверт и с трудом узнал почерк Джинн. На листе явно дрожащей рукой было выведено лишь два слова: «Венти умер». Опешив на мгновение, он растерянно покрутил послание в руках, свернул, развернул, прочёл снова. В недоумении перечитав ещё раз, Итэр прищурился, наивно надеясь, что он просто не так понял, но за спиной взвизгнула Паймон: — Венти умер?! Умер? Да, он… умер… «Умер», — раздалось в голове несколько раз, словно немое восклицание подхватило эхо и тысячи раз ударило о стены пещер. Нет, такого точно быть не может, ведь совсем недавно они виделись с Венти в Инадзуме, на празднике, и путешественник был уверен, что именно так выглядят живые. Почему? Как это могло произойти? Как Архонт вообще мог умереть? — Умер? — переспросил Итэр, всё так же вглядываясь в строчки. На вопрос не последовало ответа. Это, видимо, шутка. Определённо, дурацкая шутка, чтобы он как можно скорее примчался в Мондштадт. Наверняка Джинн это писала в то время, как сам Венти стоял за её спиной, а потом хихикал, наблюдая за тем, как письмо запечатывают. Стиснув зубы, Итэр поднял с земли свой меч и встал. Раз уж они захотели, то он придёт. И покажет непоседливому барду, почему так шутить не стоит. Так покажет, что бедолага Барбатос ещё долго не сможет петь, потому что охрипнет оттого, как долго будет вымаливать у него прощения. Паймон лишь недоверчиво глянула на путешественника, решительно схватившего оружие, но ничего не сказала, а просто полетела вслед за ним.***
Наивно полагая, что единственной преградой будут заставы служителей Дендро Архонта — потому что никто не мог выйти из Сумеру, не получив на это благословение «Великомудрого короля», — Итэр вовсе не ожидал, что путь до Мондштадта займёт столько времени. В Ли Юэ, как и всегда, кишело хиличурлами, готовыми напасть на одиноких путников, но и это не так уж задержало его. Преодолев Каменные Врата, он услышал свист. Тихий, словно его принёс… ветер… Которого не было. Его действительно не было — стоило ступить на территорию, опекаемую Анемо Архонтом, в лицо пыхнуло жаром. Так, словно путешественник снова оказался в Сумеру. Но карта говорила, что он находится на территории Мондштадта… Итэр не понимал, что происходит; выйдя по знакомой тропе к винокурне «Рассвет», он даже не узнал местность. Где шикарный особняк Дилюка, где виноградники, вокруг которых всегда парят кристальные бабочки? Что за бренные развалины? Откуда трупы, развешанные по высохшим деревьям? Идти по знакомой, но ставшей слишком чужой, земле было настоящей пыткой. Жар был невыносимым, словно он оказался в адском царстве солнца и песка. И на каждом шагу поджидали Фатуи: важные застрельщики с гордым видом шли к нему, хохоча и извергая проклятия. Некоторые из них умирали, даже не подойдя к нему на расстояние взмаха меча. Похоже, они обезумели в этом аду… От них нельзя было ничего добиться, каждый выкрикивал, словно под чьим-то влиянием: — Будь проклята земля обетованная! Что это значило, Итэр даже не хотел вникать, упорно продвигаясь вперёд и спрашивая у тишины: — Что здесь произошло? Но тишина молчала. Молчали руины, на месте которых раньше был Спрингвейл, и груды костей, валявшихся под останками мельницы, в которых копошился облезлый волк с горящими глазами. Молчали и трупы, которых он видел всё больше на дороге к Мондштадту. Ступив на мост, Итэр почувствовал, как что-то ёкнуло в груди, когда под ногой раздался хруст. Хруст маленьких скелетов… Он и Венти так любили пугать голубей, пропуская мимо ушей возмущения Тимми… Кстати, а где сам мальчишка?.. Стараясь не вглядываться в ров, окружающий город, путешественник стремительно зашагал в сторону ворот. И сразу остановился. Тишина оглушала: не было стука молота кузнеца, не кричали торговцы, не шушукались служанки, не смеялись дети. Тишина. Сорвавшись с места, он помчался в штаб Ордо Фавониус, но и там его ожидало разочарование — огромные двери были заперты на прочные засовы. Он перестал в них колотиться лишь тогда, когда руки отозвались болью, хотя с самого начала знал, что не будет ответа. Обернувшись, он понял, что не видит статуи Барбатоса возле церкви, и на негнущихся ногах отправился в ту сторону. Статуя была разбита на мириады осколков, засыпавших всю площадь, а лестница потрескалась и местами обвалилась, да и сам храм словно постарел на несколько веков — стены покрыли глубокие трещины, башни были разрушены, дверь печально скрипела, еле-еле держась на петлях… Внутри было ещё жутче: от величественных колон осталась лишь малая часть, да и те были облезшими; не было органа, чья музыка всегда встречала прихожан ещё с улицы; вместо алтаря остались какие-то жалкие обломки. И в центре этого всего стояла фигура в рваных лохмотьях. Сложно было даже представить, что это Барбара — одна из самых красивых девушек Мондштадта… Узнать её удалось лишь по книге с тусклым Глазом Бога. Услышав шаги позади себя, она резко обернулась и, осев на пол, выставила руки вперёд, еле слышно шепча: — Прошу, не убивайте, я не стою этого… — Барбара? Ты чего? — вынырнув из-за плеча путешественника, Паймон обеспокоенно закружилась около неё. — Это же мы, Барбара! — П-паймон? Ит-тэр? — заикаясь, переспросила она и, закрыв лицо руками, вдруг разрыдалась. — Вы пришли! Наконец вы пришли… Барбатос навсегда покинул нас, и мы теперь задыхаемся от жары, и столько погибло… столько… — Барбара, что случилось? — присев рядом с ней, Итэр сжал ладони на неё плечах. — Что произошло с городом? Где Джинн? Розария? Дилюк, Кэйа? Венти, в конце концов! — Венти… он был так расстроен после путешествия в Инадзуму… Затем Двалин снова сошёл с ума, и он отправился к нему, сказав, что он единственный, кто у него есть… Кажется… — монахиня громко всхлипнула, не договорив. — А остальные? — сильнее стиснув пальцы, путешественник начал вглядываться в её лицо. — Розарию нашли мёртвой у стен города, а Джинн… она так долго кашляла… А я… болезнь забрала мои глаза, но их всё равно жжёт, словно в них насыпали песка… И только сейчас Итэр понял, почему его не покидало чувство, будто Барбара даже не смотрит на него. Изменившись в лице, он склонил голову набок, вслушиваясь в её тихий голос. — Дилюка никто не видел с тех пор, как Кэйа отдал свою жизнь, чтобы… доставить тело в Мондштадт. Остекленевшие, блёклые глаза уставились на него, отчего путешественнику и вовсе стало не по себе. — Когда это произошло? — осторожно спросил он, поёжившись от пустого взгляда. — Когда ветер затих, — мрачно произнесла она. — А потом Венти привезли мёртвым… Но он так смотрел, что… — Барбара запнулась, шумно сглотнув. — Где же ты был, Итэр? Ты ведь мог его образумить… Путешественника бросило в холодный пот. Ещё только ступив на территорию города Свободы, он понял, что это была вовсе не шутка, но до сих пор ни разу не зацепился за это осознание. Растерянно повернувшись к Паймон, он приоткрыл рот, но ни звука не смог произнести. Под рёбрами неприятно засаднило. — А где… где могила Венти? — спросила Паймон, одарив Итэра каким-то очень странным взглядом. Сложно было понять, осуждающий он, печальный или просто задумчивый. — Мы бы хотели… — Могила? — губы Барбары задрожали. — Да, конечно… она… там, у статуи, в Долине Ветров… Куда вы?! — она лишь беспомощно вытянула руку в сторону удаляющихся быстрых шагов, так и не получив ответа. Не дослушав, Итэр со всех ног помчался в сторону величественного дерева, где очень часто можно было раньше найти Венти. Да только с пригорка уже было видно, что от былого величия там не осталось ничего. Печально раскинув сухие ветви, дерево понуро кренилось к земле. Добежав до него, он остановился и сразу принялся оглядываться по сторонам, пытаясь найти могилу. Или хотя бы что-то, похожее на неё. — Вот тут! — указала Паймон за свою спину, вынырнув из-за дерева. Итэр бросился туда, совершенно не понимая, почему он так торопится и зачем сейчас бежит. Споткнувшись о корень, он кубарем скатился с обрыва, ударившись затылком о что-то твёрдое… Обернувшись, он побледнел. Неотёсанный камень, грубый и шершавый, на котором небрежно было выцарапано «Венти». Могильный камень. Ужас охватил путешественника, и он попытался вскочить, но ноги, не слушаясь, будто бы приросли к земле. Всё оказалось правдой. Слишком ужасной правдой, чтобы быть реальностью. Тело тряхнуло, и он, схватившись за края камня, упёрся в него лбом, захлебнувшись в рыданиях. Истерика так быстро охватила его, что Паймон, растерявшись, заметалась вокруг него, рассыпаясь в попытках утешить Итэра. Но он лишь отмахнулся — что толку от утешений? Венти больше не улыбнётся, не сыграет на своей лире какую-нибудь балладу… А его глаза, пусть и зелёные, но почему-то напоминавшие небо, больше не будут лукаво блестеть из-под пушистых ресниц… они вообще больше никогда не будут блестеть… Что толку от утешений, если тот, кого Итэр любил, больше не встанет? «Неужели…» — в голову непрошено влезли слова Барбары. — «Неужели я виноват в том, что он…» Перед глазами возник тот день, когда прошёл первый день фестиваля в Инадзуме, когда Итэр обнимался с Аято, а Венти… он просто смотрел. Своими прекрасными зелёными глазами. И только сейчас путешественник понял, что в них не было задорного блеска — в них стояли слёзы. Насколько же Итэр был слеп, что не понял, насколько в тот момент барду было больно. Если бы он только знал, что тот направится к старому обезумевшему другу искать… Утешение? Внезапно утраченный смысл жизни? Иссушающее чувство вины проникло в каждую частичку его тела, и путешественник тряхнул головой, пытаясь выбраться из собственных раздумий. — Посмотри, тут какая-то книжечка! — голос Паймон вернул его в реальность, и он, смахнув слёзы, обернулся. — Что? — часто-часто заморгав, переспросил он. — Какая ещё книжечка? Опустив глаза, он наткнулся на маленький томик, лежащий рядом с камнем, протянул к нему дрожащую руку и перелистнул несколько страниц. Слёзы снова побежали по щекам. Это были стихи… Его стихи. Итэр не вспоминал о них за время своих путешествий, но помнил каждый из них. Взгляд жадно зацепился за строчки, которые они придумывали вместе, однажды лёжа на траве. Тогда, полураздетые, они в обнимку лежали под звёздным небом, и бард внезапно начал рифмовать, положив голову на грудь Итэра, а тот, в свою очередь, подхватил… это казалось дурачеством, весельем, но Венти записал это всё. Найдя в себе силы взять в руки книжечку, путешественник пролистнул ещё несколько страниц и наткнулся на рисунки. На большинстве был изображён сам Итэр в разные моменты их встреч. Их первый поцелуй, такой стыдливый и странный, в Шепчущем лесу; свидание на Утёсе Звездолова, где они так часто лежали среди одуванчиков… Последний лист был грубо вырван, на оставшемся корешке виднелись штрихи от ещё какого-то рисунка. А вместо него был вложен другой со стихом. — Я… пел о богах… и пел о героях… — дрожащим голосом начал читать Итэр вслух, чувствуя как слёзы обжигают лицо, — о звоне клинков и кровавых битвах… Покуда сокол мой был со мною, мне клёкот его заменял… молитвы… Но вот уже год, как он улетел — его унесла колдовская метель, Милого друга похитила Вьюга, пришедшая из далёких земель. И сам не свой я с этих пор, и плачут, плачут в небе чайки; В тумане различит мой взор лишь очи цвета горечавки; Ах, видеть бы мне глазами сокола, и в воздух бы мне на крыльях сокола, В той чужой соколиной стране, да не во сне, а где-то около… Книга выпала из рук, приземлившись в песок. Паймон испуганно шарахнулась в сторону, когда Итэр, закрыв глаза, закричал так громко, что вдали раздался волчий вой в ответ. Новый крик, ещё больше пропитанный болью и отчаянием, разнёсся по округе, словно это могло помочь, заткнуть образовавшуюся внутри пустоту. Только ничего не было, лишь строчки последнего стиха резонировали в затылке. Упав на землю, Итэр обессиленно разжал кулак, и Анемо частичка, выскользнувшая из его ладони, перевернула клочок бумаги текстом вверх. Ровный почерк совсем немного смазала капля влаги, так что нетрудно было рассмотреть короткую надпись: «Я просто хотел, чтобы ты был счастлив.»***
В тот день в Мондштадте больше не осталось ни одной живой души. Барбара так и умерла, прижав к груди молитвенник, оставшись на коленях перед руинами алтаря. Окончательно обезумевшие Фатуи погибли на пути к Каменным Вратам. Даже хищников более здесь не осталось. Под высохшим деревом у могилы Архонта лежало маленькое бездыханное тельце Паймон, лишь успевшей в последнее мгновение вскинуть руку. А рядом с ней, в такой же позе, но только насквозь пронзённый мечом, остался Итэр. А между ним и сборником стихов — клочок бумаги с ровным почерком, как жестокое напоминание о том, что было слишком поздно даже для того, чтоб попрощаться.