Он — твоя иллюзия,
Он — бессонница.
Не начавшись, эта история
Не закончится.
Филипп Киркоров — Иллюзия
— ... одного из вас, как мне кажется, мы давно уже разгадали. Прости, Филипп... — Тимур мнётся. Киркоров, разом переменившись в лице и хлёстко ударив ладонями по столу, откатывается на кресле. — Прости, Козерог. Я думаю, что в шоу должен остаться Мухомор. Филипп сейчас и правда готов их убить — или, по крайней мере, ударить электрошокером, как пошутила Регина. Родригеса с его мнимой честностью — в первую очередь. Батрутдинова с его «я сделал два-два» — чёрт бы побрал эти злосчастные два-два! И даже — самую малость — Валерию. Однако даже он, пусть и негласный председатель жюри, теперь не в силах ничего изменить. Остаётся разве что делать хорошую мину при плохой игре. Филипп выжимает из себя улыбку: — Я ждал твоего появления в проекте с первого дня первого сезона. И то, что тебя узнали, говорит о твоей абсолютной исключительности. Никита Пресняков — это ты. Снявший маску Никита тоже улыбается — растерянно и чуть смущённо. Кажется, расстроен внезапным — несправедливо преждевременным! — разоблачением, но старательно не подаёт виду. Благодарит зрителей, жюри, приглашает на концерт группы. Не упускает возможности ещё раз поиронизировать над экс-дедушкой: — Ну, а я тебе уже всё сказал за эти десять выпусков... — Да, — Никита смеётся. — У меня уже глаз дёргался. — А мама знала? Никита отрицательно качает головой: — Никто не знал. — Но мама пытала? — вклинивается Валерия. — Нет-нет. Только ты, — указывает Никита на Филиппа, — каждую программу. Киркоров усмехается. Вот же очаровательно-несносный мальчишка. Традиционный этап — песня на бис. Его потрясающий «Зимний сон». Филипп смотрит и слушает, почти не дыша. Упивается звучанием бархатистого, глубокого, непривычно низкого тембра. Откровенно любуется Никитой — высокой, стройной, статной фигурой, сосредоточенным лицом, медно-рыжими кудрями, — отмечая, как тому идёт костюм Козерога. Ощущает, как захлёстывает изнутри, с головой накрывает волной эмоций и желания. Когда это началось — два, три года назад, ещё раньше? Сейчас он уже не может сказать наверняка, когда чувства, испытываемые им по отношению к Никите, вдруг претерпели метаморфозу, трансформировавшись из родственных, покровительственных в нечто иное — неправильное, запретное и мучительно-сладкое. Правда в том, что маленькое рыжеволосое чудо выросло не только в талантливого артиста, но и в весьма привлекательного молодого мужчину. Правда в том, что взять-поцеловать-прижать-зажать-ущипнуть-поцеловать ему всё это время хотелось — а теперь хочется особенно сильно — вовсе не Пчёлку, а Козерога.***
После выступления члены жюри поднимаются на сцену, чтобы ещё раз поздравить участника. Филипп не может отказать себе в удовольствии прикоснуться к Никите: обнимает, похлопывает по спине, мягко сжимает чужое предплечье. Когда они собираются для общей фотографии, встаёт рядом с Никитой, кладёт руку ему на плечо. Совершенно невинные жесты. В глубине души Филиппу отчаянно хочется иного — ласкающе провести ладонью по спине ниже, на непозволительно долгое мгновение задержать её на пояснице, запустить пальцы в тёмно-рыжие локоны. В голову вдруг приходит совсем неуместная сейчас — да и не только сейчас — мысль (которую он спешно отгоняет): интересно, а там, внизу, у него завитки тоже рыжие? На прощание — перед тем как отправиться на индивидуальную съёмку и интервью — Никита пожимает ему руку. Пальцы у него красивые, «музыкальные»: крепкие, длинные и вместе с тем изящные. На безымянном тонкой металлической полоской сверкает обручальное кольцо, при взгляде на которое у Филиппа внутри что-то неприятно сжимается.***
Вернувшись домой после съёмок — уже под утро — и лёжа в постели без сна, Филипп по-прежнему думает о нём. Перед мысленным взором встают образы, от которых предательски тяжелеет в паху. Никита с его рыжими волосами, синими глазами и белой кожей, расхристанный, разгорячённый, распластанный под ним. Никита, который обнимает его за плечи, который обвивает, крепко обхватывает его бока своими бесконечно длинными ногами. Никита, который принимает его в себя, стонет своим чудесным голосом, запрокидывая голову и обнажая шею. Никита, которого можно прижимать к себе, целовать, ласкать губами и руками сколько душе угодно. Никита, который отдаётся ему весь без остатка. Никита, всецело принадлежащий ему. На пике удовольствия с губ рваным вздохом слетает: «Никита, мальчик мой...»***
Филипп знает, что после его неизбежно будут мучить уже привычные угрызения совести. Никита — внук его бывшей жены, в сотый раз мысленно напомнит он себе. Никита младше его на четверть века. У Никиты есть его Алёна. Желать мальчика, который ему в сыновья годится и который уже несколько лет как счастливо женат — неправильно. Противоестественно. Непозволительно. Про́пасть из причин, по которым они не могут быть вместе, слишком велика. Непреодолима. Филипп не осмеливается предполагать, когда наступит конец этому наваждению — и наступит ли. Филипп бездумно глядит в потолок с горькой улыбкой. Разумеется, предмет его вожделения не должен знать о его истинных чувствах — и никогда не узнает. Никита Пресняков останется лишь его недостижимой мечтой. Его иллюзией. Его бессонницей.