***
Адель Гёльди, известная в Круа-Руссе как Адель Марсо, шла домой и улыбалась. Под ногами стлался вечерний туман, в воздухе пахло сыростью, испражнениями и тухлыми овощами, где-то в сумерках распевался колокол — звон тяжело крался по лестницам и тропам холма, словно Сизиф взбирался на недосягаемую вершину горы. Через руку Адель была перекинута корзинка с незаконченным шитьём и кое-какими ингредиентами в склянках, тщательно завёрнутых в ткань, чтобы не разбилось стекло. В общем, она ничем не отличалась от других идущих по улице женщин, и это было очень хорошо в положении Адель. Она вежливо поздоровалась со знакомыми брата, приветливо кивнула выбравшемуся на прогулку соседу-сапожнику — старик едва не упал в обморок от изумления, но боязливо кивнул в ответ. А вот и Жозефина! Как и ожидалось, на рынке, где под вечер уже нет ни намёка на свежесть. Адель подождала, пока Жозефина обернётся, и подошла поближе. Лицо уставшей женщины исказилось в удивлении, неприязни и страхе, и она уткнулась задом в овощную лавку — бежать было некуда. — Полегче, дамочка! — рявкнули на неё со всех сторон. — Капусту раскидаешь! — Снова вы!.. — Моя дорогая Жозефина, — Адель улыбнулась со всем доступным ей очарованием и заботливо протянула руку, но встретила только враждебный взгляд и капустный запашок. — Не бойтесь меня, я вас не преследую… Всего лишь хотела извиниться за резкость и как-то загладить свою вину. О, проклятье, она ведь как раз преследовала — шла от самой фабрики. Осознав свою оплошность, Адель опустила руку и сделала полшага назад, мастерски изображая виноватую неуверенность. — Не в этом дело, — выдавила Жозефина, оправившись от испуга. Голос у неё оказался противный, со скрежетом, что твоё веретено. — Вы ведь выглядите, как ве… ве… — Тише, — Адель слегка качнула головой, всё ещё глядя в землю под ногами. — Пожалуйста, тише. Мне всегда больно объяснять, почему я… стала такой, какой стала, но мне почему-то показалось, что вы меня поймёте. Наконец-то в Жозефине возобладало то ли материнское начало, то ли женская солидарность, то ли — всего вероятнее — жадное любопытство: она не устояла при виде молодой труженицы, что стояла напротив в тёмном платье, опустив глаза. Нужно было лишь разыграть эту маленькую комедию, и пожалуйста — мертвецкая бледность, подчёркнутая непокорными чёрными локонами, не пугает, а вызывает жалость, не говоря уж об осанке, общей скованности и о том, что в кругах под глазами Адель можно утонуть. Одно лишь вялое извинение — и она из страшной загадочной ведьмы превратилась в бедную девушку, которую хочется защищать. И почему бы постоянно так не делать? Внешность открывает столько возможностей! Подавив вспышку досады, Адель подняла голову и робко переспросила: — Так мы можем стать подругами? У меня почти никого нет… — Конечно, — Жозефина выпрямилась сама, так и не приняв руки, но в её глазах уже не было ни отторжения, ни страха. Вот жадность до сплетен — была, и ещё какая! Н-да, значит, просчёт: Адель хотела надавить на жалость, а вызвала бурю на свою голову. То есть, не совсем на свою, но в данный момент это не имело значения. С рынка они шли под руку, как закадычные подруги. Жозефина передвигалась медленнее — ужасно устала на смене, как все они. Адель стало совестно, но она ничего не могла с этим поделать. Все выживали как могли, а на раздухарившиеся фабрики, заводы и мастерские тащили всех, кого могли, и женщин, и детей. Шелка делали своё дело, значит, рабочие будут шить шелка. Железные дороги идут в гору? Значит, рабочие будут класть рельсы… Нет, по-человечески Жозефину жаль, но что б ей не придержать в тот раз язык! Авось бы и не случилось ничего, что приходится исправлять теперь. — Дорогая моя, — Жозефина тоже отлично вжилась в роль. Уже и не скажешь, что эта женщина, кривя рот в уродливом крике, роняла инструменты и вопила «ведьма!». — Дорогая Адель… Вы обещали рассказать мне о себе. Конечно, я не настаиваю, если воспоминания причиняют боль. Я и сама потеряла мужа… Адель низко опустила голову, чтобы не показывать лица. «Дорогая Адель» — это в рамочку да на полку, а мужа она не теряла, вовсе нет. Бурю на голову этой Жозефине! И что теперь делать? Оставалось только каяться, подбрасывая слушательнице полуправду. За правду её никто по головке не погладит, это Адель знала точно. — Мы с моим бедным братом — быть может, вы с ним встречались — провели всё детство без родителей, — с тяжким вздохом, словно ей было больно вспоминать, начала Адель. Не без того, и всё же она намеревалась лгать. — Дело в том, что нашего отца преследовали… по политическим соображениям. Если вы понимаете меня, Жозефина… — Можно просто «Жози», — заверила слушательница. Через какое-то время до неё, вероятно, дошло. — Вы хотите сказать… когда же это было? — Мой несчастный отец был предан императору, — шепнула Адель. Новоявленная Жози с выражением полного понимания на лице закивала головой. — В годы нашего детства это считалось преступлением. Он был вынужден бежать, забрав всю семью вместе с собой, и скрываться там, где нет солнечного света и тепла. — Господь милостивый, какой ужас! — воскликнула Жозефина, подняв глаза к небу. Адель неумело перекрестилась вслед за ней, скорее, махнула рукой в нужном направлении, и продолжила плести: — Понятное дело, что мы с братом не могли вырасти здоровыми и красивыми. Всё детство в бегах, вечно недоедали, вечно недосыпали… Понимаю, вам это может показаться смешным — каждый второй из наших знакомых сейчас живёт так. Но для нас всё рухнуло в одночасье, и стало так, как стало. Адель пришлось выдержать трагическую паузу. За это время Жози наохалась всласть, уверяя, что она всё понимает, и готовя уши для новых сведений, а сама Адель переваривала сказанный ею же бред. Главное — не забыть, что отец теперь — беглый бонапартист. Отцу-то уже всё равно, а вот им с… братом… не очень. — Конечно, я видела твоего брата. Бедняжка, такой чахоточный мальчик… От удара корзинкой по голове Жози спасло лишь то, что Адель держала себя в руках: привычка, выработанная годами жизни в обществе, заставила её улыбнуться, хотя гримаса сострадания и жалости больше смахивала на дьявольскую рожу, какой её рисуют в церковных книгах. Чахоточный мальчик!.. Да чтоб тебя, дохлая ты треска, воняющая тухлой капустой! Чтобы успокоиться, Адель покрепче вцепилась пальцами в ручку корзины, и мысленно посчитала шаги до дома. Шагов триста, она справится. — И вы совсем одни, — затянула старую песню Жози. То есть, для неё, несомненно, новую. — Ты вынуждена работать так рано… нет, неправильно это всё… — Арман делает, что может, — о да, это было сущей правдой. — И я должна всеми силами ему помогать. У нас есть крыша над головой, и мы есть друг у друга — чего ещё желать? Тяжело, конечно, трудиться от восхода до заката, но в этом мы ничем не отличаемся от прочих. — Неправда, — покачала головой удручённая Жози. — Вы такие одиночки! Живёте на отшибе со своей страшной собакой, мы-то хоть с детками друг другу греем дом… — Адель поняла, что сейчас услышит, и мысленно поёжилась. Только этого не хватало. — Дорогая, ты должна выйти замуж, — решительно объявила Жозефина. — Я понимаю, что с твоей внешностью это будет тяжело, но я обязательно подыщу для тебя… Адель почувствовала, как на этих словах над её головой собирается гроза. Только не это! Если Жози ухватится за идею замужества, всем несдобровать. Перебив её на полуслове, страдалица с тяжёлой внешностью возразила: — Не стоит, дорогая Жози! Это тоже тайна, но я… — Сколько тайн, моя дорогая, сколько тайн! Скажи же мне… — У меня есть жених, — приятно улыбнулась Адель. — Мы только ждём подходящего случая. — Ах вот как… Я за вас рада, — искренности в голосе Жози было ноль. Ясное дело, она хотела втравить в дельце своего племянника. Подслеповатый, толстый и, по всей видимости, тупой, парень даже не представлял, что только что заново родился. — Спасибо, — Адель предпочла не заметить сухости её тона. — Так что же, вы проводили меня, это так мило… Жози, я могу быть спокойна за свои тайны? Вы ведь никому не расскажете? — Ах, — не нашлась с ответом Жозефина и схватила её за руки. Адель опустила глаза: руки женщины средних лет — поверх ручек женщины помоложе, но и те, и другие со следами нелёгкого машинного труда. Ещё и ожоги… — Ах, — повторила Жози, и стало ясно, что на следующее утро вся шелкопрядильная фабрика будет в курсе про отца-бонапартиста, детишек-беглецов и загадочного жениха. — Конечно, не скажу. Адель удовлетворённо кивнула. Эта легенда её полностью устраивала, осталось уточнить главное. К счастью, Жозефина помнила, с чего всё началось, и догадалась сама. — Простите меня, — пробормотала она, кажется, от сердца. — Эта история тронула мне душу. Простите мне тот выкрик, если сможете. Конечно, у нас уже не дикие времена, и по одному нелепому обвинению не бросают в тюрьмы… То есть, бросают, но не за это… — Адель терпеливо слушала, хотя, казалось, она вот-вот взорвётся. — Дорогая моя, примите мои извинения, я называла вас ведьмой. Я была несправедлива. — Я не виню вас, — уверила Адель. Ей хотелось только одного: избавиться от Жозефины и её капустного запаха. — И вы теперь знаете правду, значит, не будете винить меня. Я никак не могу исправить то, как выгляжу, и, боюсь, резкость моего характера смягчит только муж… когда появится в моей жизни прочнее, чем он есть сейчас. Но я боюсь, Жози. Вас слышала не только я. — Я обещаю, — вскинула голову Жозефина, — никто больше при вас этого слова не скажет! Конечно, нет. Все будут говорить о монархических качелях, уже привычных французам в те десятилетия, о загадочных катакомбах, где ютились бедные дети, и о женихе, которого никто и никогда не видел не то что на Круа-Руссе — в окрестностях Лиона вплоть до Альп. Ну и отлично, это почти обычная история в наши дни, главное — никаких ведьм! Если бы на фабрике сообразили, что это правда, кто знает, чем бы кончилась для брата и сестры стоянка в предместье Лиона. Жози говорит, сейчас по обвинению в колдовстве в тюрьму не бросают. Прабабушке тоже так говорили… Адель с облегчением выдохнула, когда новая подруга скрылась за углом, и толкнула калитку. У них был разбит небольшой садик, в котором за пышными кустами прорастали некоторые целебные травы, не всегда разрешённые властями города. Конура пустовала — наверное, Мельхиор на прогулке или в доме, он всегда возвращается, бояться нечего. Противный туман с запахом сырой реки словно налип на стены, скрадывая их цвет, и только окна тускло блестели, откликаясь на зов первых зажжённых фонарей. Адель открыла скрипучую дверь, поставила корзину на тумбочку, подняла глаза и столкнулась со взглядом, полным ледяной ярости. Напротив стояла настоящая Адель Гёльди. — Арман, — голосом сестры можно было убивать. Впрочем, иногда она так и поступала. — Что. Ты. Делал? Адель, что шла от рынка с Жозефиной, тяжело вздохнула и провела ладонью по лицу: чары начали спадать. — Исправлял твои ошибки, — огрызнулся Арман, снимая женские туфли. — Сейчас объясню, но сначала мне надо умыться.***
Настоящая Адель стояла у стены, скрестив руки и плотно сжав губы, и смотрела, как её братец-оборотень медленно превращается в себя. Арман тщательно умывался, склонившись над широкой плоской чашей, периодически ворча, когда вода попадала ему в глаза. Постепенно черты бледного лица становились геометричнее, утолщались надбровные дуги, а вот и причёска легла так, как носил её брат. Завершив возвращение в себя, Арман разогнулся — взъерошенный и мокрый, он был бы милым, если б не лез в чужие дела! — Всё? — Нос, — указала Адель. Братец вздохнул и потёр заговорённой водой переносицу, чтобы та перестала напоминать сестринскую, более тонкую и изящную. — Теперь всё, если ты, конечно, не останешься в моём платье до конца дней своих. — Забирай на здоровье… — платье он предусмотрительно расстегнул, чтобы не разошлось по швам, и теперь спокойно выбрался и переоделся. Адель подавила вспышку гнева: по этим слаженным движениям и отработанной схеме просто очевидно, что Арман не в первый раз изображает сестру. Конечно, она об этом знала… обычно. Сегодня вот был сюрприз. — Ну, что? — Арман сидел за столом, гоняя пустой стакан и ища глазами Мельхиора. — Ты ждёшь, что я извиняться буду? Адель, сейчас не время ссориться ни с соседями, ни с рабочими, ни с кем! Мы только прижились, и ты хочешь опять заниматься поддельными документами? Опять искать дом, в котором по счастливой случайности умерли владельцы, и сочинять новую историю? Адель пришлось промолчать — в последний раз всем этим занимался он. Арман не жаловался, они оба знали, что общаться с людьми стоит исключительно ему. Несмотря на то, что братец выглядел так же загробно, как сама Адель, к нему тянулись. Потому что он был мужчиной! Бледный, загадочный и таинственный, он воскрешал в памяти только легенды о вампирах, а на вампиров больше не охотились. Вот ведьмы, те будоражили умы до сих пор… Кому об этом знать, как не Гёльди. Только Арман умел улыбаться, врать, терпеть колкости и незаметно возвращать их, не рискуя при этом потерять работу. В глубине души Адель восхищалась братом, хоть и понимала, что у них не могло выйти иначе — взрывная ведьма, не способная даже раскрыть свой ведьминский потенциал, и оборотень-самоучка, для которого притворство — не порок, а главный инструмент по жизни. И вот она снова подвела их маленькую семью, не выдержав и разозлившись на Жозефину. Естественно, волосы наэлектризовались и поднялись, глаза потемнели ещё больше, Адель едва не метнула настоящую молнию — и только крик «ведьма!» вернул её с небес на землю. Она бросила работу и ушла, рассчитывая, как обычно, никогда не возвращаться. Арман решил иначе. — Ты прав, — с большим трудом признала Адель, садясь напротив. Они ещё не ужинали, но предложить брату было нечего, опять же из-за её вчерашней выходки. — Мне стоило быть сдержаннее. Но она такая… — Отвратительная раздражающая баба, которая только и умеет, что распускать сплетни, — закончил Арман. Он не злился или не подавал виду, только чудовищно устал: оборотню проще всего принять облик человека своего пола, роста, веса и телосложения, превращение из мужчины в женщину отнимает уйму сил. Нечего и говорить, на экспериментах с животными он давно поставил крест. — И что? — Ты знаешь, что! — Адель… — начал было Арман и замолчал, махнув рукой. С улицы донёсся знакомый шум: Мельхиор скрёбся в дверь, и через какое-то время в тесную кухоньку, по совместительству бывшую коридором и умывальней, протиснулась чёрная собака. Глядя, как Мельхиор вежливо обнюхивает их обоих и запрыгивает на колени брату, Адель тоже молчала и старалась обуздать нахлынувшие эмоции. Это ей всегда давалось с трудом — когда магия не находит выхода, внутри начинается шторм, и, как это всегда и происходит, сильнейшие удары падают на близких. Близок ей только один человек… Арман был младше и хуже помнил ужасы бесконечных побегов, но он делал всё, чтобы это не повторилось, в отличие от своей сестры. Адель раз за разом нарывалась на неприятности и ничего не могла с этим поделать: как только на неё смотрели косо, она теряла контроль и в лучшем случае вела себя резко и грубо, в худшем — принималась ворожить. Она сжала и разжала кулаки, сделала несколько глубоких вдохов и прошлась по кухне, налив обоим кипячёной воды. Выпить что-нибудь, что угодно, хоть глоток росы — всегда помогает сдерживать рвущийся наружу крик. Когда перед глазами перестали плясать звёзды, Адель рухнула обратно на стул. — Успокоилась? — еле слышно спросил Арман. — Ну и хорошо… — Да. Прости меня, — она с затаённой болью поглядела на брата. Лучше бы он выбрал другой способ переубедить Жозефину! Конечно, к утру он снова наберётся сил, но сейчас выглядит почти мёртвым. И опять из-за неё. — Я знаю, что ты не можешь это контролировать, — с усилием выговорил Арман, тратя последние силы на то, что говорил уже сотню раз. — И я тебя не виню, просто делаю, что могу, чтобы нам жилось проще. Ты бы ведь не пошла извиняться, если б я попросил. — Не пошла бы. Спасибо, братец, я всё знаю, иди отдыхай… — Ну уж нет, — возмутился он и вяло оперся на стол, отпихнув ластившегося Мельхиора. — Хоть бы накормила, хозяюшка! Между прочим, тебе ещё мужа кормить, да-да… — Что-о?! Арман с явным удовольствием пересказал ей весь свой рыночный бред. Адель могла только радоваться, что он такой умный — дождался, пока приступ ярости отпустит, сменившись приступом вины! Конечно, теперь Адель простила бы даже байку о женихе, тем более что это всего лишь выдумка. Ей и раньше приходила в голову мысль прикрываться перед обществом несуществующим поклонником, но сама идея замужества настолько претила Адель, что она вечно об этом забывала. Арман помнил. Он вообще, умница, всё помнит. — Вот ты заноза, — выдохнула Адель в конце рассказа. — Значит, я теперь подружка Жозефины и невеста чёрт знает кого. — «Спасибо, братец», — закатил глаза Арман, передразнивая её голос. — «Иди отдыхай…», «Вот заноза!», ты определись! — Сам знаешь, кто ты, — ехидно улыбнулась Адель. В таких полушутливых перепалках ей было проще общаться, и брат это отлично знал, подыгрывая при каждом удобном случае. Иногда играть приходилось так часто, что Адель забывала, каков он настоящий. — Арман… — М-м? — Ничего… Если не устал, вычеши Мельхиора, он снова шарился по кустам. Беспородный чёрный пёс на вид был страшен, как смертный грех: отпугивал соседей, лаял на ворон, всячески символизировал посланника Дьявола и так далее. Потому его и подобрали — Анна Гёльди в пыточном бреду говорила о чёрной собаке, в виде которой к ней явился Сатана, и потомки решили, что обязаны увековечить память предвестника беды. Скорее всего, никого Анна не видела: она давала показания под сильнейшей болью, да и зачем настоящей ведьме прибегать к церковным оправданиям? Мельхиор всегда напоминал о той, кому они обязаны и силой, и слабостью, а назвали его в честь прадедушки, который осмелился полюбить ведьму. Сегодня Мельхиор принёс домой речного жука и двух божьих коровок. Арман лениво вытащил насекомых из-за ушей пса и потрепал по загривку, насколько хватило сил. Адель в это время грела почти пустую кастрюлю: оставалось только немного каши на одного человека, и то прилипшей к стенкам. На рынок Адель выходить опасалась: она уже поняла, чем чревато дурное настроение одинокой ведьмы. В тишине старчески скрипел пол, шумно чесался Мельхиор, пытаясь избавиться от памяти о жуках и блохах. Арман бездумно смотрел перед собой, почти не двигаясь, только уронив руку на голову беспокойного пса; Адель часто видела его таким, измотанным после своих превращений, и не мешала, даже если это стоило ей нескольких часов ожидания. Они оба были очень странными даже по чародейским меркам и уживались друг с другом в силу родства, привычки и одиночества, раз и навсегда сблизившего их после смерти родителей. Сестра сходит с ума от запертой в себе силы и способна в приступе бешенства разнести дом? Ничего, бывает. Брат может превратиться почти в любое живое существо, а потом выйти из строя на трое суток, потеряв сон и тупо уставившись в стену? Всё в порядке, это магия. Магия на высоком уровне, доказывающем, что Анна Гёльди была не просто последней ведьмой Европы — самой сильной из них, судьбу которой сломала любовь. Только жаль, что её потомки оказались на дурном счету что у обычных людей, что у магов. Первые до сих пор не отошли от Средневековья, как ни старались доказать обратное своими дурацкими законами и постановлениями нелепых судов: с ними нельзя говорить на одном языке, пока они не избавятся от суеверного страха перед сверхъестественным, которым их одарили первые пожары инквизиции и ненавистная любому чародею церковь. Эти люди слепо верят в Бога и отрицают древних духов! Вторые же… Сильная магия ценилась, но была опасна. Потомков Гёльди многие не любили именно за то, что их прабабка едва не поставила под угрозу судьбу всех магов: Европа почти успокоилась, колдуны начали возвращаться из тени в робкой надежде, что медленное и осторожное отрицание Бога снова возвысит их в глазах людских. Вышло совсем не так, только никто не забыл об ошибке Гёльди. Адель никогда не считала случившееся ошибкой, разве что ошибкой судей, но доказывать было бесполезно. Однажды она пыталась — тогда она впервые убила человека, Арман впервые накричал на неё, и они вместе впервые исчезли из города.***
Она бежала вниз, к реке, спотыкаясь о каждую кочку. Когда спуск становился слишком крутым, Адель не могла замедлиться и только разгонялась ещё сильнее, задыхаясь против ветра и цепляясь подолом платья за колючие кусты. Можно было воспользоваться лестницей или подземным переходом, как делали все, но ей не хотелось видеть людей — она боялась их видеть, боялась их и боялась за себя, потому что быть ведьмой — это палка о двух концах. Не пострадает тот, кому повезёт… Поэтому Адель мчалась к воде, не разбирая дороги, по необжитому склону холма, ловя губами сырой воздух; туфли она скинула, как только ушла с людных дорог, и теперь нащупывала босыми ногами вырытые ступени. Выемки были то слишком узкими, то слишком широкими, иногда приходилось помогать себе руками. Вода так близко… Всякий раз, когда Адель чувствовала, что больше не может сдерживать себя, она уходила. Уйти — это главное и единственное, что она могла сделать для брата и для других людей, оказавшихся поблизости. По большому счёту, плевать ей было на других, но, если начнутся проблемы, они перекинутся на Армана, как огонь по верхушкам деревьев. Наконец-то! Впереди блеснула река. Перелетев через жалкое деревянное ограждение, которого раньше здесь не было, Адель рухнула на колени от потери равновесия и грязно выругалась вслух. Проходивший мимо бродяга шарахнулся в сторону и, оглядываясь через плечо, потрусил по своим делам… хоть бы не донёс… Впрочем, сейчас её узнать трудно: наэлектризованные волосы торчали во все стороны непослушной копной, удачно закрывая лицо, простецкое домашнее платье не отличалось от тех, какие носил весь Круа-Русс, ни единой ниточкой. К тому моменту, когда начнут искать босую сумасшедшую, она вернётся и наденет туфли… Адель с трудом поднялась, и её шатнуло к воде. Когда-то река была такой чистой… Города испортили воду, города испортили всё. Темнота спрятала грязь, но не заметить её, держа связь с древними духами природы, было трудно. Адель стояла на краю насыпи, и галька впивалась в разодранные пятки. Боли она пока не чувствовала, как и всего остального, способного перекрыть ту силу, что рвалась изнутри. Гнев на глупых женщин с фабрики, на тех, кто эту фабрику построил, на дурацкие правила дурацкого общества, в котором им приходилось жить, незаслуженное раздражение от поступка брата и глухая злость в адрес других колдунов, избегающих Гёльди — всё это, помноженное на нерастраченный магический дар, бередило незаживающие раны Адель и пробуждало в ней бесконтрольную жажду разрушения. Говорят, что женщина должна создавать и созидать — чушь, если эта женщина родилась ведьмой! И чушь вдвойне, если эту ведьму никто не захотел принять… Пелена перед глазами будто бы соединилась со зловонным туманом, искорки откуда — не понять: то ли что-то рядом горит, то ли она сама. Адель вскинула голову и закричала, зная, что её никто не видит и — пока — не слышит; пространство вокруг неё в радиусе пяти шагов заискрило, эхо плеснуло по воде, переворачивая в ней дохлых рыб. Ощущение могущества собственного тела не облегчило духа Адель, и вместо того, чтобы раскинуть руки и выпустить всё прочь, она рухнула на колени, спрятав лицо в ладони. Скорченная женская фигурка на берегу источала невидимые, но ощутимые волны, которые трясли воздух и колебали реку. Кричать… ей уже не надо было кричать — первый крик ободрал горло до хрипоты; криком стал не звук, а само тело, запертое в клетку собственного бессилия рядом с распирающей прутья силой. Когда Адель немного успокоилась и подняла голову, любой ночной проходимец испугался бы её вида: чёрные волосы вздыбились, глаза смотрели перед собой равнодушно и пусто. По ту сторону зрачка плясало живое пламя, которое люди по глупости принимали за блик — лишь то, что рядом нет факела, иногда заставляло их задуматься. Бултых! Адель раздражённо моргнула, когда ей в лицо брызнули капли воды. Вонючей, испорченной воды… Бултых! Второй камень ушёл под воду совсем близко. — П-п-пошла прочь, грязная ведьма!!! — надсадный вопль из-за спины. Медленно обернувшись через плечо, Адель встретилась взглядом с тем бродягой, что попался ей раньше. Ну конечно, далеко не ушёл, но хотя бы не привёл никого с собой… Мерзкого вида мужичонка в грязных изорванных штанах и в том, что когда-то было рабочей курткой, стоял, пригнувшись, у кустов, и швырял в неё камни. Он не попал ни разу, и камни один за другим уходили в воду — плюх, плюх, плюх. Адель внимательно смотрела на него: нет, не было в её сердце ни жалости, ни сострадания, да и сердца-то в тот момент не было — только разум. Роста невысокого, руки дрожат. Судя по тому, как шёл ранее — сильно пьян или просто обессилен. Не догадался привести людей, но сам замахнулся на ведьму. Почему? — Я тебя не боюсь, — пискнул он и снова сделал замах. В этот раз камень не долетел до реки и упал в паре шагов от Адель; видимо, это придало мужчине храбрости, и он повторил: — Пошла пр-рочь… Ветер благоволил своей правнучке и развернулся в другую сторону: теперь Адель уловила перегар и была уверена, что наутро пьянчуга либо ничего не вспомнит, либо вспомнит, но ему не поверят. Не было никаких причин трогать его, этого не стоило делать хотя бы из брезгливости. Разум говорил: хватит конфликтов с людьми, они с Арманом и так в опасности из-за Жозефины, если Адель сорвётся сейчас — будет совсем худо. Она поднялась, не спеша расправила платье, испятнанное грязью и водой, и опустила руки. Вместе с этим жестом улеглись и волосы, как будто всё тело повиновалось одному-единственному решению духа. Вмиг вернулась и боль в ногах, но туфли остались брошенными где-то на холме — пришлось идти прямо так. Шаг, другой, третий; кровь под ногами удачно мешается с грязью; завтрашний дождь смоет все следы. Ещё несколько ровных шагов… Занятая приведением в порядок собственных мыслей, Адель почти забыла о мужчине. Камешек ударил её чуть выше локтя. Он был брошен так слабо, что она могла и не заметить, если б не хриплое повизгивание: — Так тебе и надо! В-ведьма… да покарает тебя Господь Бог! Адель замерла, не ступив на лестницу. Господь Бог! Любая уважающая себя ведьма плевать хотела на Господа Бога, не говоря уж о столь нелепых оскорблениях, как камень, не оставивший даже синяка. Её задело другое — ведь этот пропитый насквозь ублюдок считает, что победил. Ну-ка, поглядим… Так и есть — красные глаза аж светятся от удовольствия, припухшие губы, отдающие влажным блеском и запашком рвоты, растягиваются в улыбке. Всё спокойствие Адель испарилось за мгновение. Этого она снести не могла. — Да покарает… Кто там ещё собирался её покарать, Адель не расслышала. Она вообще ничего не слышала — приступ гнева накрыл с головой, и отчаянно сдерживаемые силы теперь не видели перед собой ни врат, ни замка. Врата распахнулись; она больше не кричала; Адель не могла задушить мужчину своими руками — за неё это сделал плющ, вьющийся по стене неподалёку и всегда верный тем, кто слышит. — Помог… и… — наблюдать за синеющим лицом было даже забавно. Адель стояла неподвижно и молча над корчащимся в конвульсиях телом, и чем более вялыми становились его судороги, тем шире становилась её улыбка. Мужчина, оскорбивший ведьму, был мёртв; когда он издал последний противный хлюп, покорный плющ уполз, как змея по зову заклинателя. Тогда же Адель пришла в себя и отшатнулась, прижав руки к груди. Увиденное не напугало её, но ужаснуло своими последствиями. Проклятое пламя! Безмозглая публика скажет, что пьянчуга умер от возлияний, только полоса на шее говорит сама за себя… Адель заставила себя быстро уйти, но, поднимаясь в гору, она постоянно озиралась в поисках людей — никого, кто мог бы их видеть. Никого… Кусты и ветки царапали голые ноги, мысли царапали сердце. Вот поэтому они изгои… Нет, они стали изгоями, потому что их не хотели видеть, и это — результат… Нет, всё это не имеет значения, потому что она не смогла держать себя в руках — второй раз за два дня. Второй! Если узнает Жозефина, даже она сложит в уме два и два. И что скажет Арман? Мысль о брате смыла остатки гнева Адель, и она уныло наклонилась за своими туфлями. Арман ничего не скажет, только отчитает её для вида, ободряюще улыбнётся и пойдёт решать проблемы… Она не заслужила такого брата. Если честно, она вообще никого не заслужила. Солнце лениво продиралось через туман, намекая на скорое утро, и холм постепенно переставал быть бесцветным, наполняясь тусклыми пятнами красок и неспешной жизни. За спиной Адель тянулся кровавый след.***
Мельхиор снова съел какую-то дрянь с пола, подавился и начал хрипеть, чем и разбудил Армана. После превращений чародей-оборотень спал без задних ног, но, видимо, не в этот раз — страшный дьявольский пёс срочно нуждался в помощи. — Иду… — пробормотал Арман и сполз с кровати. Кроватью была низкая грубая скамья, застеленная подобием перины, так что он буквально перекатился с пола на пол. Мельхиор жалобно взвыл и снова начал издавать ужасные кашляющие звуки. — Только не задохнись. Где носит сестру? Она бы быстрее с этим справилась. Безрезультатно оглядевшись в поисках Адель, Арман понял, что утро не задалось по всем фронтам, и присел напротив собаки. Мельхиор изгибался в рвотных позывах и скулил, мотая башкой. Жалко пса, да что ж дурак-то такой? Сколько раз говорили — не ешь с пола… — Давай-ка сюда… — Арман подался вперёд к страдающему животному и потянулся было к стоявшему рядом столу, но вовремя вспомнил, что лакомств нет и соблазнить Мельхиора распахнуть пасть пошире нечем. Что ж поделаешь, тут либо вперёд, либо назад… Прежде чем хозяин закатал рукава и тяжело вздохнул, Мельхиор поднатужился и справился сам: в очередной раз содрогнувшись, он выплюнул мелкий камешек вместе со слюнями. Ну конечно. Дьявольская собака умудрилась проглотить розовый кварц. Вопроса два: почему Адель не закрыла шкатулку и зачем ей камень, основные свойства которого — любовного характера? — Молодец, — без тени радости сказал Арман, пока осчастливленный пёс лез к нему целоваться. — Молодец. Не лижи меня… Где ты это взял? Мельхиор то ли ответил на вопрос, то ли утратил интерес к хозяину — он радостно залаял и кинулся к двери, в которой как раз проворачивался ключ. Арман успел подняться на ноги, отряхнуть колени — давно тут не подметали — и зевнуть, прежде чем понял, что утренние приключения ещё не закончились: на пороге появилась сестра, вся в пыли, грязи и крови. Туфли Адель держала в руке, а на вусмерть стёртых ногах еле держалась. Арман не без опаски посмотрел ей в лицо, ожидая увидеть там либо боль и страшную усталость, либо очередную вспышку гнева. Ошибся — сестрица выглядела виноватой. — Мельхиор чуть не подавился твоим камнем, — сказал Арман, забирая у неё туфли. Он никогда не считал себя вправе сразу отчитывать старшую сестру: если Адель что-то натворила, она скажет об этом сама. — Ты специально их по полу раскладываешь или что? — Упал, наверное, — поддержала беседу сестра. Арману было её жаль, только знать бы, что произошло… — Ты можешь опустить ставни и сегодня никуда не выходить? Пожалуйста. Он молча выполнил просьбу, мысленно готовясь наседать. Адель не любила прятать голову в песок, даже если ей грозили гильотиной. Исходя из этого, у них, кажется, проблемы. Не прошло и суток с Жозефины… Злости Арман не испытывал, только досаду. Знал бы — не лез в женское платье, как минимум. Потянув ещё немного, он заглянул к Адель, которая сгорбилась за ширмой и задумчиво смотрела в воду — ноги в тазике, вода кроваво-красная, на поверхности плавает одинокая веточка. — Говори сразу, — потребовал Арман, глядя на неё сверху вниз. Адель подняла голову и выпрямилась, вцепившись пальцами в края скамьи. Нет, она не нервничала, просто колебалась. — Я ко всему готов. Возможно, нам стоит уехать, раз тебе пришло в голову спрятаться… — Это ещё терпит, — уклонилась от ответа сестра. — Я не хочу портить тебе утро. — Моё утро испортил Мельхиор, когда его начало тошнить кварцем, — отрезал Арман. — Хуже уже не будет. Конечно, он преувеличивал, но беспокойство нарастало. С кем она повздорила на этот раз? Откуда кровь? Вроде только на ногах… Лишь бы не убийство, очередного убийства он не выдержит. Не как родной брат — как человек, которому надоело заметать следы и начинать новую жизнь. С последним переездом Арман всё понял и не стал ничего начинать, просто существуя на фоне общества, как тень, готовая в любой момент слиться с ночью. Это был единственный способ тянуть свою лямку, когда ты чужой как среди чародеев, так и среди людей. С последними он мог ужиться без труда, и Адель это понимала, оттого и винила себя. Нет, она бы не стала убивать… если бы держала себя в руках. Осталось только выяснить, насколько Адель была не в себе, когда сбегала этой ночью: он сам-то даже не помнит, как провалился в сон. — Ладно, — решилась сестра. — Ты прав. Может, и уехать… Ты сможешь найти работу? — Это у тебя обычно проблемы с работой. Так что? Адель почти раскрыла страшную тайну, как раздался стук в дверь. Этого ещё не хватало! Они оба напряглись, Мельхиор настороженно поднял уши, резко перестав возиться у порога с туфлями Адель. Кого сюда принесло? Кто-то из коллег заметил, что на службе нет Марсо? Так ещё рано… — Я сам, — вполголоса сказал Арман и надавил на плечо сестры, чтобы та не срывалась с места. Адель явно осталась недовольна, но её удерживала на скамье усталость и то, что произошло ночью, что бы это ни было. Ничего, посидит, отмоет ноги… Убедившись, что ширма загораживает её с порога, Арман оттёр к стене Мельхиора и сбросил внутренний засов. Всё заговорённое оружие осталось в сундуке, и Арман в последний момент прихватил свою трость, стоявшую возле вешалки с пальто. Это был его талисман, заколдованный совместно с сестрой на пользу хозяину. Чародеи-мужчины часто нуждались в таких вещах, поскольку их природная сила никогда не равнялась женской: многие предпочитали прятать источник дополнительной энергии в пенсне, монокли, часы и пояса, реже встречались шляпы, трости и другие аксессуары. Набалдашником служила пёсья голова — в честь прабабкиного дьявольского пса. Дверь открылась, мир не рухнул. Арман стоял внутри, небрежно опираясь на трость и вежливо улыбаясь, напротив него из утреннего тумана вырастал высокий молодой мужчина, очевидно приехавший издалека. Здесь так не одеваются и так не выглядят, к тому же, наблюдательный Арман никогда прежде не видел этого человека на Круа-Руссе. Первыми в глаза бросались брови — такие светлые, будто их вообще не было. Как и волосы. — Доброе утро, — незваный гость не позволил разглядывать себя долго. — Здесь живут господин и госпожа Марсо? Арман делано зевнул, прикрыв рот ладонью. Ему нужна была хотя бы секунда, чтобы решиться врать или не врать. — Да, это мы, — лениво согласился он. В конце концов, их фамилию весь Круа-Русс знает. Ненастоящую. — Что-то случилось? Не служитель порядка, значит, не за Адель. И не местный — что бы она ни натворила, он не мог быть родственником жертвы. А вот случайным свидетелем… — Что бы ни случилось, это поправимо, — выразительно, почти без акцента сказал гость и приподнял шляпу. Пронзительный взгляд начинал раздражать, в основном потому что Арман никак не мог его разгадать. Обычно оборотню это давалось проще, но заявившийся на порог человек цвета тумана был нечитаем — он просто не выражал никаких эмоций. В общем, ничего хорошего от него Арман не ждал. Это был слишком прямой намёк. Но на что? Видимо, господин предполагал, что Арман всё знает… Арман Марсо, конечно же, не Арман Гёльди. Что может знать мелкий служащий мелкой конторы? Проклятье, он не выспался, голова не соображает, Адель страдает, Мельхиора тошнит… ну что за день! — Я скоро приду, — крикнул Арман, обернувшись через плечо. — Это по работе. Врать так врать, с сестрой он потом объяснится. Гость, не смущённый тем, что его не пригласили внутрь, учтиво отступил, выпуская Армана наружу. Утренняя прохлада и сырость пробирали через пальто, а шляпу он глупейшим образом забыл. Хуже уже не будет? Ну да, ну да. Бесцветный незнакомец покорно следовал за Арманом, отставая на полшага. Какой же он высокий, ещё целой головы не хватает, чтобы смотреть глаза в глаза… Отошли за угол; сосед-молочник уже ушёл, а сосед-сапожник ещё не встал, можно не волноваться о мелочах. Отлично. Когда они остановились друг напротив друга в узком переулке, Арман тут же перестал улыбаться и, отточенным движением выбросив вперёд руку, оттеснил незнакомца к стене. В бледную шею чуть выше кадыка жёстко упиралась собачья голова. Это правда, что Арман привык и умел казаться милым человеком — ключевое слово «казаться». Если утренний гость и удивился перемене, то виду не подал. — В вашей агрессии нет нужды, — выдал он вместо этого, как с листа прочёл. Листа, впрочем, не было: глаза, имевшие неприятный, слишком блёклый оттенок голубого, смотрели внимательно на Армана. Проклятое пламя, он даже не нервничал — жилка на шее не сбилась с ритма. — Хотя я понимаю, чем она вызвана, но меня можно не опасаться. Арман предпочёл не реагировать. Сейчас его больше всего злило, что он смягчился и не вытащил всей правды из сестры: он не знает, связан ли визит незнакомца с тем, что сделала Адель — он не знает, что она вообще сделала. В подобной ситуации переговоры так же глупы, как прямая атака. — Я прибыл сюда, чтобы предложить вам участие в важной миссии, — как ни в чём не бывало сказал человек. — Общечародейским собранием старейшин и посольств было решено, что потомки Анны Гёльди нужны и могут оказать нам помощь. Речь идёт о сохранности магии как таковой. Вы вольны отказаться, но я бы не советовал… — Ваш визит не связан с тем, что натворила моя сестра на днях? — переспросил Арман, найдя наконец подходящую формулировку. — Не связан, — ответил гость и счёл нужным представиться: — Меня зовут Берингар Клозе. Считайте меня своим другом; к слову, по пути сюда я избавился от трупа, который ваша сестра оставила у реки. Это превысило мои полномочия, тем не менее, я не хочу, чтобы вы считали себя обязанным. Арман и не считал. Труп, который сестра оставила у реки!.. Нет, он был слишком занят, чтобы считать себя обязанным господину Клозе — он немного ошалел. Всё-таки она убила, опять… Однако, честен был внезапный немец или нет, теперь Гёльди у него в долгу хотя бы по совести. Нужно его выслушать, что б там ни было за абсурдное предложение от совета посольств. Арман медленно опустил трость и отступил на шаг назад; Берингар, на чьём лице не дёрнулся ни один мускул, невозмутимо отряхнул одежду. — Прошу вас вернуться в дом, — вздохнул Арман. Что ж, если посольский миссионер окажется с подвохом, втроём они с ним как-нибудь справятся. — Я пойду первым, чтобы вы могли меня видеть, — предложил Берингар и для наглядности продемонстрировал пустые руки. Вызывающие доверие жесты никак не могли задобрить Армана, но пришлось подыграть, тем более что он и в самом деле предпочёл бы видеть гостя перед собой.***
За этим столом редко сидело больше двух человек: изредка в хибару Марсо на окраине жилого квартала заглядывали сослуживцы Армана или сердобольные женщины, работавшие с Адель на фабрике, да один раз забрёл полицейский, и каждый раз это было важным событием для кухни. Сейчас тоже пришлось потесниться: Берингар Клозе, как ни старался произвести удачное впечатление, занимал слишком много места, особенно ввысь. В конце концов он без замечаний устроился во главе стола, спиной к двери, чуть-чуть склонил шею и согнул колени под столом — иначе бы просто все не влезли. Адель сидела напротив, с подозрением глядя на гостя, а Мельхиор обнюхивал ботинки Берингара. Арман налил всем воды, избегая предлагать прокисшее молоко и дешёвое вино третьего отжима (лучшего они себе позволить не могли, к тому же утро, да и работу пока никто не отменял). Сестра стакана даже не заметила, гость вежливо отпил. Нет, он правда отпил, даже не понюхал… Либо носит противоядия с собой, либо втирается в доверие — дураком Арман его не считал, так что без вариантов. — Я должен поблагодарить госпожу Гёльди за убийство этим утром, — заявил Берингар. Если бы у кого-то из носителей славной фамилии оставались силы удивляться, они бы оба упали со стульев. — Дело в том, что я никак не мог вас найти: легенда очень хороша, и фамилия ни о чём мне не говорила. Я почти размотал клубок благодаря слухам, распущенным на одной из шелкопрядильных фабрик, пока не обнаружил тело на берегу Роны. — И как оно вам помогло? — резковато спросила Адель. — Душат только ведьмы? — Живым плющом? — вопросом на вопрос ответил Берингар. — Полагаю, что да. Женщина без ваших способностей предпочла бы руки, пояс, ремешок, любую другую верёвку искусственного происхождения. К тому же, берег рядом с обнаруженным мною телом явно подвергся магическому воздействию, о чём свидетельствует идеально ровный круг выжженной земли и пересохших растений; мелкие камешки и галька разбросаны по диаметру с высокой точностью, чего невозможно добиться в темноте и без должных инструментов, что же до воды… Восхитительный немец расписывал вплоть до дюйма, как он определил зону убийства, не забывая отдавать должное могуществу Адель; Адель несколько утратила самообладание и вытаращилась на него, как на восьмое чудо света. Не каждый день такое увидишь! Арман внимательно слушал, одновременно узнавая правду, дивясь точности познаний Берингара и вспоминая, куда он в последний раз клал заговорённые пули. Так, на всякий случай. — …следы крови, наконец, — завершал Берингар, — привели меня к вашему дому. — Остаток пути я проделала в туфлях, — парировала Адель. Теперь она откинулась на спинку стула, нога на ногу, устроившись вполоборота к гостю, и щурилась на него то пренебрежительно, то настороженно — первое от второго мог отличить разве что родной брат. Господин Клозе уже открыл рот, чтобы пуститься в очередное объяснение, но Арман вмешался: — Это всё очень интересно, главное — вы нас нашли, так что там за важная миссия? Не хочу показаться невежливым, но ещё немного, и я начну опаздывать на службу. — Прошу прощения. Я рассчитывал, что к этому времени мы уже всё обсудим, однако слишком увлёкся деталями, — извинился Берингар. — Повторюсь, я надеюсь, вы не будете отказываться. Лично я ничего не имею против вас, но эта миссия — шанс восстановить фамилию в глазах чародейского сообщества и навсегда распрощаться с жизнью изгоев. Скажите, если я выразился слишком резко. Арман только улыбнулся и уткнулся в свой стакан. Степень резкости пусть определяет Адель… Обычно сестра сказала бы что-то вроде: «восстановить фамилию? Это мы должны восстановить фамилию?» — и дальше звуки боя, но сегодня предпочла промолчать, только вздохнула тихонько и покосилась на Армана. — Услуга за услугу? — предположил Арман. Ему нравилось, что в переговорах сестра всё-таки уступает; она вовсе не была глупышкой, но всё же предпочитала громы, молнии и кулаки. По очереди. — Мы оказываем помощь — нас прекращают избегать? — Как-то так, — Берингар умудрился произнести это напыщенным тоном. — Вы готовы выслушать детали? Очень хорошо. Я хотел бы сказать, что всё началось с вещего волхва, но на самом деле всё началось гораздо раньше. Постараюсь быть кратким: означенному волхву было видение — он назвал его пророчеством. К сожалению, предсказание не успели истолковать, поскольку достопочтенный оракул слишком быстро отошёл в мир иной, — Берингар выдержал почтительную паузу. — От него успели услышать следующее: конец охоты, конец преследований, но не начало новой жизни… надолго ли? Эту часть господа волхвы и другие почтенные чародеи, присутствовавшие при событии, истолковали примерно одинаково: те наказания за ведьмовство, что применялись на наших землях в последние десятилетия, станут последними. — Какая точность! — вкрадчиво заметила Адель. — Всегда терпеть не могла оракулов — увидят какой-то бред и даже не могут толком объяснить. Конец охоты? Это из очередного людского законодательного акта? Если вы вдруг не знаете, нашу прабабку тоже не за магию судили — уже было нельзя, но на самом-то деле!.. — Знаю, — не смутился Берингар. Арман отметил про себя, что его уважение к незваному гостю растёт с каждым разом, когда гость этот не теряется при виде бешеной сестры и не ведёт бровью на её сарказм. — Позвольте, я продолжу. Разумеется, толкования пророчеств всегда спорны — сколько из-за этого было сделано ошибок… но сейчас о другом. Дальше вещий волхв сказал следующее: магия умрёт с последним магом. В контексте всего, что он сообщил ранее, слушатели проявили беспокойство — вполне оправданное, я считаю: они испугались, что конец магии близок. — И что на это сказал волхв? — поторопил Арман, потому что посланник оракуловой воли замолчал. — Ничего, — сказал Берингар, — так как в этот момент совещания он подавился вишнёвой косточкой и умер. Какое-то время никто не говорил ни слова. Арман украдкой покосился на сестру: судя по сочетанию неловкости и досады на лице, она тоже не знала, плакать или смеяться. К сожалению, каменное лицо господина Клозе не давало им подсказок, как себя вести. — Увы, — драматично продолжил Берингар. — В жизни случается всякое, и все мы — рабы случайностей. Так вот, в ходе обсуждения посольствами многих стран было решено, что предсмертное пророчество вещего волхва не лишено исторических оснований. Ни для кого не секрет, что с началом средневековой охоты наш род был обречён… — Говори за себя! — посоветовала Адель. — …и чародеев, и ведьм по всему свету становилось меньше и меньше, — да он как упрямый паровоз, ничем не остановишь. — Это всего лишь печальная закономерность, госпожа Марсо, для нас — печальная, для людей — боюсь, что самая обыкновенная. Нас разобщали, подвергали преследованиям и пыткам, уничтожали. Дошло до того, что многие ведьмы, рожая детей, не проводят с ними начальных ритуалов и собственноручно пытаются лишить колдовского дара — опасное дело, но это лишь доказывает, что уже и родному чаду не хотят судьбы мага. Тем не менее, мы с вами всё ещё живы и разговариваем, а это что-то значит. Чародейское сообщество восточной Европы избежало столь сильного удара, но людские беды — эпидемии, войны, распри, разделы территорий — вновь свели нас вместе и всё равно ослабили. Чародеи живы, но параллельно с неумолимым ходом времени развивается и людской потенциал. Люди изобретательны, вы не могли этого не заметить. В прошлом веке они уже создали много вещей, ранее казавшихся им невозможными, что уж говорить о ближайшем будущем? Конечно, подлинного целительского искусства им пока не познать, но ведь подчинили же они живой свет лампе, а скорость и силу дорог — рельсам и поездам. Люди не только стали подчинять природу — они перестали верить. — В Бога или в колдовство? — Арман задал вопрос, болезненно волнующий любого чародея, в каком бы обществе он ни рос. — Ни в кого, — просто и грустно ответил Берингар. — Пожалуй, они стали верить в свои силы, но верить в свои силы не значит верить в себя, и также эта вера не тождественна отрицанию других сил — я так считаю, вы можете со мной не соглашаться. — Не можем, — Адель слегка закатила глаза. — Мы и есть «другие силы». — Ваше замечание не лишено оснований, — вежливо согласился Берингар. — К чему я всё это говорил: такие неутешительные выводы появились у собрания после пророчества волхва… О каких бы временах он ни говорил, когда бы ни настал конец магии — кажется, это произойдёт скоро. Скорее всего, смерть чародейства застанем не мы с вами, но наши дети или внуки. То, что с прекращением охоты на ведьм люди стали гораздо реже обращаться за услугами к настоящим чародеям, Арман знал и замечал. К ним с Адель редко кто-то приходил… потому что маги — те маги, которым доверяли люди, — были склонны давать адреса «хороших знакомых», а потомки Гёльди к этой уважаемой категории не относились. Но всё равно Арман знал, что в случае беды всё меньше и меньше людей обратится к чародеям: с людьми он общался чаще и знал это из первых уст. — Остаются те, кто доверяет знающим, полагается на заговор или на порчу больше, чем на собственные силы, науку или закон, — Берингар будто продолжил мысль Армана. — И они всегда будут, но то людское мировоззрение, в котором немало места занимали мы, начали искажать с расцветом новых религий. Все мы это знаем, а если не знаем — обманываем себя… Итак, магия исчезает в глазах людей и в нашем количестве — когда она исчезнет из мира как такового, только вопрос времени. Общечародейское собрание считает, что это время придёт скоро. — И что оно предприняло? — спросил Арман, стараясь казаться равнодушным. Он любил чародейство — оно текло в его крови, наследственный дар позволял молодому человеку перевоплощаться почти в любое живое существо, и всё же… Арман никогда не считал себя частью сообщества магов, он ею и не был. Что же тогда его встревожило среди потока заумной речи Берингара? Словно окатили ледяной водой… Сестру откровения Берингара и покойного волхва волновали мало: она ещё меньше любила сообщество, так грубо оттолкнувшее её в прошлом, и обладала слишком мощной магией, чтобы вот так взять и в одночасье растерять все силы. Но рассказ сам по себе не мог не заинтересовать Адель, и она внимательно смотрела на Берингара исподлобья, как дикая кошка, которую попросили временно не атаковать и она почему-то согласилась. — В ходе долгих споров и обсуждений наши старейшины пришли к решению: написать книгу, — ответил Берингар. Видимо, он привык к разной реакции на эти слова, так как выдержал заученную паузу, которую потратил на осмотр ошалевших лиц напротив — впрочем, надо отдать им должное, лица Гёльди изменились мало. Книгу так книгу. — Как можно спасти магию, если предрешено обратное? Саму магию — никак, но что такое магия? По сути, это наш общий дар, передающийся из поколения в поколение или приобретаемый в ходе жестоких первичных ритуалов. Общий дар — это знание, как именно колдовать, как вершить все те чародеяния, на которые мы способны. Каждый из нас — маг по-своему, и у нас нет единого свода правил, что бы ни думали об этом люди. Нет и не было никогда… и больше не будет, однако мы можем сделать больше: записать и сохранить все возможные истории о волшебстве от его рождения до, не побоюсь этого слова, смерти. Некоторые разделы уже составлены и записаны верховными магами: туда вошла древнейшая история магии, ключевые отличия от так называемой божьей воли и сходства с нею, опровержения людских заблуждений, их ошибочных памфлетов, мемуаров и прочих записок, касающихся нас. Это — теория, и теорию мы спасём, не хватает ещё двух вещей. Первая — согласие как можно большего количества магов на написание книги, вторая — истории о настоящем, прикладном колдовстве, которые мы призваны сохранить. Я начну со второго обстоятельства, поскольку оно и объясняет, зачем я к вам пришёл. Общечародейское собрание призывает на помощь всех молодых бездетных магов, которые могут оставить дом и отправиться в опасные странствия в поисках историй. Мы — я говорю «мы», поскольку мне оказали честь быть руководителем уполномоченной группы — будем путешествовать по землям нынешней Европы в поисках магов, которые живут вне сообщества, почти как вы. Как обстоят дела в других уголках мира, нам, к сожалению, неизвестно: как вы догадываетесь, представители многих государств не получили наших приглашений, либо просто не приехали, — если там было, кому ехать, с мрачной иронией подумал Арман. А где-то, говорят, даже охоты на ведьм не было: о чём им говорить друг с другом, если они и без всяких пророчеств успешно избегали гонений! — Мы объясним как можно большему количеству чародеев, что пытаемся сберечь память о магии, раз уж её потеря неизбежна, и хоть как-то сохранить в этом мире наш дар: пусть он останется только в виде книги — это уже немало. — Не все на это пойдут, — тут же возразила Адель. — Представьте — живёшь себе отшельником или отшельницей десятки лет, тут заявляются молодые и здоровые, привыкшие жить с людьми, и требуют выдать все свои секреты! Или не секреты, но тайны прошлого, которые может быть неприятно вспоминать… И зачем? Чтобы сохранить знание о чародействе для будущих поколений? Но будущих поколений не будет, останутся только люди! Или господа верховные маги рассчитывают на то, что люди не побоятся древнего ритуала и возродят волшебство, когда никого из нас не останется? — У некоторых действительно была такая мысль, — признал Берингар, — но цель не в этом. Цель создания книги — уберечь саму возможность магии, сохранить как можно больше чародеяний, свершённых под этим небом. Таково решение верховных магов, и я с ним согласен. Магия (над определением которой, к слову, долго рассуждают во введении) — слишком сложная материя, я уважаю её и не хочу, чтобы она исчезла бесследно… не хочу, чтобы будущие поколения людей верили во всю чушь, которую о нас написали Крамер и Шпренгер и им подобные. Вы могли бы поддержать это дело не ради людей, не ради враждебно настроенных чародеев и даже не ради памяти о себе. Только ради памяти о чародействе. Берингар явно не изложил всего плана, но остановился, давая им время подумать. У Армана на языке вертелись десятки вопросов, а он всё не мог побороть странное леденящее чувство, не покидавшее его с вести о пророчестве. Магия умрёт вместе с последним магом… зловеще, но не более того. Арман никогда не боялся смерти, во всяком случае, своей. — А первое обстоятельство? — напомнила о себе Адель. — Дайте угадаю — всемогущее сообщество пыльных старейшин боится реакции несогласных? Молодые бездетные маги — рабочая сила, которую можно послать на грязную работу? — Если говорить грубо, отчасти так и есть, — не стал юлить Берингар. В этот момент Мельхиор пришёл к каким-то выводам внутри своей собачьей головы и положил её, голову, на колени незнакомому человеку. Арману даже почудилось, будто Берингар на одну сотую удивился. — Хм… ваш пёс… — Дьявольский пёс, — монотонным хором сказали брат и сестра. — Исчадие Ада, можно просто Мельхиор. Берингар опустил глаза на исчадие Ада. Исчадие умильно дёрнуло хвостом и шумно задышало, пуская слюни на идеально выглаженную штанину гостя. — Я так и понял, — не без усилия согласился он. — Итак, ваше предположение не лишено оснований. Да, группа по сбору историй для книги должна быть фактически боевой: путешествия в непростых условиях, возможные конфликты с чародеями-отшельниками, постоянная бдительность и неусыпная охрана книги, а также главного писаря… Могу не без гордости сказать, что верховные маги подошли к делу с тщанием и великой осторожностью. Разумеется, мы упустили массу деталей, которых просто не в силах предугадать, но подготовка кажется мне внушительной. — Что ж вы волхвов не попросили? — пожурила Адель. — Вишня кончилась? — Вещие волхвы не пророчат по заказу, — отрезал Берингар. — Что до дешёвых ясновидцев, им собрание не доверяет. — А нам — доверяет? — вмешался Арман, уцепившись за несостыковку. — Не много ли вы нам рассказали, господин Клозе? — Немногим больше, чем другим, — он с достоинством принял удар, к которому явно был готов. — В случае согласия вы станете частью группы и узнаете ещё больше. В случае несогласия… откровенно говоря, вы не похожи на тех, кто станет мешать чародейскому сообществу — у вас были мотивы, силы и время, и вы этого не сделали. Я вижу два варианта: первый — вы согласитесь сотрудничать (либо станете частью группы, либо позволите мне пригласить писаря и оставить своё слово в истории), второй — вы откажетесь, но не окажете сопротивления нашему делу. Арман догадался, на что ещё сделал ставку Берингар. Потомки Гёльди вполне могли бы преисполниться мстительности и передать информацию о книге, группе и прочих глупостях каким-нибудь особо агрессивным отшельникам, периодически насылающим порчу и на своих, и на чужих, только вот им даже стучать некому. Безраздельное одиночество, вот на что рассчитывал Берингар! И ведь не злорадствовал, скорей всего, просто учитывал… просто знал, насколько эти двое оторваны от всего магического мира. А вот дальше начинались трудности. Арман не скрывал от себя, что ему не нравится жизнь изгоя и он бы с радостью приник хоть к какому-то обществу, и иногда не мог скрывать этого от Адель; что до сестры, та ненавидела всех, и ей не было никакого резона помогать верховным магам. Для неё встреча с другими чародеями стала бы настоящей катастрофой, не говоря уж о некоторых конкретных ведьмах — да ладно уж, о любой ведьме… Короче, кончится это плохо. — Если вам нужно это обсудить, я выйду, — предложил Берингар. Мельхиор распознал знакомые слова и радостно залаял, просясь на улицу. Псу никто не запрещал выходить и так, но он вырос общительным и предпочитал гулять в компании. — Не нужно, — решительно сказал Арман, опережая сестру. — Спасибо за ваше доверие, господин Клозе, но нам в самом деле подойдёт нейтральный вариант. Когда группа будет готова, заглядывайте вместе с книгой… расскажем и покажем всё, что захотите. У меня немало опыта в оборотничестве, что до талантов моей сестры — хватит на несколько томов. — Вы уверены? — дотошно уточнил Берингар, глядя ему в глаза. Арман подавил вздох и вместо этого провёл ладонью по волосам, приглаживая безнадёжно растрёпанную копну. Он мог принять решение, но не решиться: одна половина тянулась к чародейству, к чародеям, к самой книге, немало заинтересовавшей Армана; другая состояла из неясной, смутной тревоги, вцепившейся в горло и не дававшей свободно дышать. — Разве ты не хотел бы? — Адель смотрела на брата и только на брата, на сей раз облокотившись на стол. Занятый попытками понять самого себя, Арман не справился с прочтением её эмоций. — Скажите-ка, господин Клозе, мы ведь оба вам не нужны? Я плевать хотела на ваше сообщество, а оно — на меня, но Арман… — Можете не отвечать, господин Клозе, — сухо сказал Арман. — По одиночке — не вариант, вы нас не разорвёте. Адель замолчала, то ли тронутая его словами, то ли терзаемая собственными сомнениями. Зная, что она думает теперь, Арман добавил помягче: — Сестрица, я не заставляю тебя выбирать между мной и собой. Мы немногое потеряем, если откажемся, а разделяться в самом деле плохая идея. Для таких, как мы. — Ты не можешь всю жизнь отшельничать из-за меня! Иди один и… — Хорошо, я уеду, — улыбнулся Арман, постукивая пальцами по столу. — Я уеду, возможно, буду рад, возможно, заведу друзей; ты останешься здесь; представим, что меня не мучает за это совесть — но! Скольких ты убьёшь в первый день? Через неделю? Как скоро тебя посадят, запытают и сожгут на костре, только потому что меня рядом не будет? Адель, ты беспокоишься, что с тобой мне не будет жизни, а я знаю, что тебе не будет жизни без меня. Это не обсуждается. Ни громов, ни молний, ни искр вокруг головы — только болезненный взгляд, который в этот раз Армана не впечатлил. Наладилась она жизнь ему спасать!.. Он никогда не был ранимым ребёнком, которому хотелось завести друзей. Он мог бы, он не возражал, но и не нуждался в этом столь отчаянно, чтобы бросать сестру — единственного родного человека, с которым они вместе прошли столько, что и столетним старикам не снилось. В конце концов, Арман не чурался людей и не исключал, что однажды влюбится в какую-нибудь простушку из Лиона, женится, заведёт детей… Адель не светит и это, он может быть счастлив без магии, она — нет. В напряжённой тишине заскулил Мельхиор, чувствуя, что в комнате становится грустно. — Прошу прощения, — сказал Берингар и вернул их с небес на землю. — Сейчас применяются другие меры наказания за колдовство. Неофициальные, конечно, но… — Да, мы не в Испании, чтобы жгли всех подряд, — Арман поддержал беседу по мере сил. Сестра больше не возражала, а он знал — чувствовал, что Берингар больше переспрашивать не станет. — Это наш окончательный ответ. Приходите позже… за ответами на вопросы. Посланец магов кивнул и поднялся из-за стола. Он в самом деле уходил, и Арман был рад сказать себе, что не чувствует по этому поводу особой горечи: несомненно, что-то он упускает, но жизнь на этом не кончается, а оставлять Адель нельзя. После того, как она ни разу не оставила его. Возможно, будь у Адель в самом деле надёжный жених… увы — нет никакого, не на пса же безалаберного её бросать! Сестра молчала, не глядя ни на кого и неблагозвучно шаркая мокрой пяткой по полу. Когда Адель полностью погружалась в свои мысли, она могла пропустить мимо ушей и оклик, и войну — это у них семейное. Арман оттолкнул возбудившегося Мельхиора и пошёл провожать гостя. — Нет значит нет, — сказал Берингар, подтвердив ожидания в свой адрес, и надел шляпу. — Я уважаю любое ваше решение и выражаю искреннее сожаление: я был бы рад поработать с вами. — Вы не так много знаете о наших силах. — Вот именно, — это ледяное изваяние почти улыбнулось! — Я оставлю вам подходящий ключ. Если у вас появятся вопросы по поводу книги или вы передумаете, нужная дверь откроется через три дня.