Полынь и Рябина

      На пятый день пребывания гостей Элизабет, наконец, вспомнила, что за всё это время ни разу не притронулась к пище, поглощая только жидкость. Вернее будет сказать, что ей об этом напомнили обеспокоенные Эрни и Берни. Поэтому этим утром она сидела в столовой, ковыряя в тарелке бледную яичницу с тостами. Чувство голода уже давно тревожило её желудок, но она его беспощадно игнорировала, погрузившись в размышления. Мысли о вариантах проклятия, наложенного на Эйвери, крутились в её голове без конца. Но ничто не подходило под описание симптомов.       — Элизабет, я Вас не отвлекаю? — уже в третий раз вздрогнув от неожиданности за последние пару дней, девушка перевела взгляд на пришедшего Тома. Тот, как всегда, был холоден и спокоен, словно лист дерева в безветренную погоду.       — Нет, я уже закончила, — девушка встала со своего места. Молодой человек бросил взгляд на бедную яичницу, от которой не было съедено ни кусочка.       — Знайте, я много размышлял, — Том вновь растягивал слова, приближаясь почти вплотную к девушке. — Вы очень педантичная девушка. Подготовленная совершенно во всём, например, как в случае со взрывающимися зельями, закопанными во дворе. И не любите грязь. Я был очень удивлён, что в день нашего прибытия, когда вы обрабатывали кровавые раны, Вы не подняли свои рукава. Вы что-то скрываете, верно?       Лицо Тома растянулось в змеиной улыбке. Элизабет побледнела больше обычного. Её глаза широко раскрылись, губы сжались, а левая рука невольно дёрнулась к правой. Повисла тишина. Том властно схватил запястье девушки и поднял рукав. Перед ним предстало пугающее зрелище: руки на всём открытом пространстве были покрыты шрамами, зажившими ожогами и прочими повреждениями минувших дней.       — Это сделал Ваш покойный муж, верно? — строгим тоном спросил Том. Девушка вырвала руку из цепкой хватки и принялась опускать ткань вниз, пряча следы повреждений. Голова была низко опущена, нахмуренные брови устремились к переносице.       — Я Вам уже говорила об исследованиях Григория, — тихим и неуверенным голосом начала молодая вдова. — Большую часть своих экспериментов он проводил на мне, не брезгуя использовать самые тёмные заклинания. Вероятнее всего, поэтому он и женился именно на иммигрантке из нищей семьи: чтобы не привлекать ничьего внимания. А мой отец только и увидел в этом возможность войти в ряды высшего общества. Если бы я не научилась залечивать свои раны, то, должно быть, была бы уже мертва.       — Да, я подслушал Ваш разговор с Антонином прямо здесь, — лицо Тома вновь не выражало абсолютно ничего. Его совершенно не волновала суть событий, но любопытство терзало его с тех самых пор, когда хозяйка попросила убрать едва заметную грязь с порога.       Элизабет всё ещё стояла, не смея поднять глаза. Она устремилась покинуть столовую, слегка задев Реддла плечом, продолжая сжимать рукава. Юноша только слегка обернулся, смотря в спину беглянки. Лишь его бровь немного изогнулась в недоумении.       Девушка забежала в кабинет покойного супруга, попутно наложив заглушающие чары, вспомнив, что Том любит подслушивать её разговоры. И уверенно направилась к завешенной чёрным полотном картине. На этот раз её взгляд был полон решительности, губы были сжаты в искривлённую линию. Уверенным движением она скинула плотную ткань.       Перед ней возник светловолосый надменный мужчина, полный ярости. Кажется, он был не слишком счастлив от того, что его так долго прятали от посторонних глаз. Это был Григорий. Вернее, отпечаток его души, заточённый в картине.       — Как ты посмела привести в мой дом незнакомцев?! — портрет кричал на девушку, заставляя ту зажмуриться.       — Это больше не твой дом. Ты давно мертв, — Элизабет перевела дух, чтобы вновь обратиться к движущемуся изображению. — Тот мужчина, что наверху, — Эйвери. Ты наносил мне похожие повреждения. Что это?       — Ооо… Именно поэтому ты решила обратиться ко мне спустя столько месяцев? — неприятный мужчина залился смехом.       — Не заговаривай мне зубы, дорогой супруг, — пришло время огрызаться миссис Грегорович. — Ты сам меня тогда исцелил. Что это?       — Почему бы тебе не воспользоваться подарком, оставленным после моей смерти? — Грегорович-младший смерил девушку презрительным взглядом, а после расплылся в ядовитой ухмылке. — Или ты боишься, что тебя вновь поглотит тьма?       — Не испытывай моё терпение, — девушка схватила со стола заранее подготовленный зажжённый подсвечник и поднесла к говорящему портрету.       — Тише! Только без резких движений, — Григорий выставил руки вперёд в попытках успокоить разгневанную супругу. — Ответ найдешь в той книге, что так старательно прятала под кроватью.       Элизабет бросила последний строгий взгляд на раздражающего мужа в попытках найти фальшь в его словах. И после недолгих размышлений отставила горящий подсвечник. Затем вновь закрыла ненавистную картину чёрной тканью и покинула кабинет.       Следующие несколько часов она провела в своей спальне, изучая упомянутый ветхий учебник с самыми глубокими тайнами.       К вечеру того же дня она спустилась в гостиную, где собрались уже почти все обитатели. Роули и Лизенберг подкидывали сухие брёвна в затухающий огонь камина. Том, опёршись о стену, читал одну из книг, что таились на полках книжного шкафа. Лестрейндж и Долохов о чем-то тихо переговаривались. А Нотт вновь закинул повреждённую ногу на стол и тихо сидел на диване.       Облик девушки имел не самый лучший вид: волосы торчали во все стороны, подол платья был сильно измят, а красные от усталости глаза сияли больше прежнего. Она громким покашливанием заставила присутствующих обратить на себя внимание, отвлекая от прежних дел.       — Я нашла рецепт лекарства, — громко начала Лиз. — Но мне понадобятся слёзы русалки. Мне плевать, как вы их достанете. Я и не стану спрашивать. Иначе вашего дружка не спасти.       Все присутствующие встрепенулись, ошарашенные словами девушки. Каждый бросил своё дело и поднялся, кроме Нотта, который физически не мог этого сделать: все его передвижения любезно помогали осуществлять Роули и Лизенберг.       Долохов с тревожным лицом подошёл ближе к сестре и прошептал:       — Ты уверена?       — Абсолютно, — последние слова прозвучали максимально твёрдо.