Открой настежь все окна, Не дай себе в одиночестве сдохнуть, Ищи меня на улицах темных, Ищи меня если просто вспомнишь.
Готэм никогда не следовал слову божьему… Ему было чуждо всё мирское, ведь он давно стал воплощением семи смертных грехов, нарушив все заповеди. Разве этого недостаточно, чтобы его жители страдали? В этом городе никто не должен так просто заполучить своё счастье, не каждому удастся найти свою пару среди сотен тысяч лиц, которые неустанно мелькают по улицам. С самого раненого детства каждый из жителей был с кем-то крепко повязан. Узнавали они об этом, стоило только одному из избранной пары упасть и разбить колено, порезаться, набить ссадин или просто неудачно упасть с дерева, как на теле второго появляется точно такой же шрам, заставляющий переживать ту, порой незначительную, боль и разочарование. Дети редко предавали тому значение, хотя некоторым из них удавалось сразу найти свою пару, но это было лишь везение… Они становились всё старше, а на теле виднелось всё больше следов: соулмейта кто-то избил в подворотне или школьном туалете, слетел с велосипеда, строгие родители до крови отхлестали ремнём, а порой он сам мог вырезать на себе слова и фразы, полосы, расчерчивая своё тело, переживая всю боль в одиночку. Но с возрастом найти свою пару становилось лишь невиданной и чудной сказкой… Многие ночами сидели на форумах и сайтах таких же отчаявшихся, как и они. Кто-то писал о том, где на его теле появился тот или иной шрам, в надежде найти его неуклюжую причину. А другой, наоборот, рассказывал, как неудачно он проходил мимо соседского двора и за лодыжку его цапнула злющая мелкая соседская собака, ведь это означало, что у его соулмейта теперь есть следы от четырёх небольших клыков. Вёл ли кто-нибудь статистику счастливых и воссоединившихся? Навряд ли тот человек существовал… Готэм испытывал каждого в своих играх на выживание. Некоторые находили на своём теле следы от ожогов и ножей, пулевых ранений, испытывая дичайшую агонию боли, ели сдерживаю силы, чтобы не сорвать с себя кожу. Но некоторым везло и того меньше. Кто-то просыпался в своих постелях среди ночи с безмолвным криком, ища подвох. Они с ужасом обнаруживали на своей шее тонкий шрам от, наверняка, ржавого охотничьего ножа, след от пулевого ранения в груди, на лбу, у виска… И они больше не таили надежду, что когда встретят того самого человека, с которым их связала судьба.Чужие голоса, Из памяти слова, Которые нельзя никому сказать. Глаза сменили тон, Ты отпусти ладонь, Мой дом теперь закроется навсегда.
Виктор Зсасз стал тем человек, чью грудь пронзила фантомная боль выстрела. Он сдирал с себя одежду в первом удобном месте, желая убедиться, что это неправда, до треска сжимал край раковины, кричал в собственное отражение, но вскоре, когда все ощущения стихли, подушечки пальцев обвели затянувшийся грубый шрам. Он проходился по нему вновь и вновь, не сводя взгляда с зеркала… Значит, единственный человек, который мог быть ему дорог, покинул его? Зсасз не верил в это, искал, ведь это его работа, выслеживать. Он позорно писал на форумах, искал среди сотен медицинских и полицейских отчётов постращавшего, или хотя бы известие о найденном теле. Но все было безуспешно. Ещё будучи мальчиком Виктор узнал, что у него есть раздражающий и очень неуклюжий соулмейт, который так и норовит споткнуться и разбить себе нос. Тогда он романтизировал это, представлял, как сможет защищать человека, который столь близок ему, ловить находу, спасая от очередного позорного падения. Но всё изменилось, волнение сменилось раздражением, и он начал ненавидеть это ощущение привязанности, испытывая нескрываемое удовольствие, участвуя в драках и оставляя на теле собственные следы. Травмы его избранника с годами становились всё серьезнее, кажется, что когда-то ему проткнули руку, а там и прострелили плечо, ногу… Наёмник поверить не мог, что этот человек всё ещё жив, пока не наступил тот роковой вечер. Освальд долго гадал, а есть ли у него соулмейт, постоянно спрашивая об этом свою маму, а ведь казалось, что на ней вовсе нет шрамов. Гертруда успокаивала сына, мальчика, который хотел быть нужным, обещая, что он найдёт того самого человека и попросит прощения за эти шрамы. Малыш Кобблпот верил и с нетерпением ждал, желая узнать это ощущение. И вот, спустя столько лет, он оглаживает тонкие шрамы на руках, которые стремятся заполонить всё тело, словно его соулмейт какой-то нерадивый подросток, так и просящийся к психологу. И если Виктору были чужды чувства взаимной любви, проявления заботы, то Освальд, практически отчаявшись искал того, кто одарит его лаской, пусть и столь отдалённой. Эдвард стал первым человеком, вселившим во всё ещё человечное сердце Пингвина надежду. Но на высоком, подтянутом и столь желанном теле не было и следа их связи…Одинокой быть ей – так судьба пророчит, Но лишь тень любви желанной сон тревожит ночью. Та выходит в люди, нежно руки тянет, А в ответ плевок на блюде, и никто не взглянет.
Столькие жители Готэма живут с другими, не обещанными им, не теряя своего счастья, однако судьба и здесь обделила Освальда. Может его смерть должна была стать уроком? Уроком, который который на всю жизнь отпечатался на двух телах. И теперь, пройдя сквозь муки выбора, осознания, он принадлежал лишь одному неизвестному, который мог уже жить своей жизнью. Пусть перед глазами, каждый божий день и возникала картина, как чьи-то пальцы берут какое-то странное лезвие, нанося на тело безмолвного незнакомца без лица новый порез, словно ноту на заполненный композицией расчерченный ряд. Наёмник готовился каждый вечер принять то, что стало неотъемлемой частью его жизни уже какие-то месяцы, может семь, а может и восемь, он не помнил даты. Каждую ночь его преследовал один и тот же сон: гулкий, разрывающий кромешную пустоту выстрел, а затем плотная, бордовая пелена, будто глаза застилали слои тонкого мягкого шёлка, который скользил, перебираясь складками, так и норовя окутать с ног до головы, забирая с собой в вязкую пучину боли. Каждый раз Виктор просыпался, словно это впервые… Это не работа, к этому невозможно было привыкнуть, только научиться вовремя открывать глаза, чтобы не утонуть в тёплой несчастной крови. Он не сберёг свою судьбу… Чувство вины, словно в детстве, неприятно кололо в сердце, более не давая уснуть.Мне б любви глоточек, горстку, хоть с обочин,
Страшной судной ночью руку протяну.
Я поставлю точку, прячься что есть мочи,
Час твой не отсрочу, я тебя найду.