Скажи, я всё ещё жив?

Одного взгляда на свитки хватало, чтобы понять: вечер перестал быть томным. Котецу вымученно вздохнул: в архиве проводилась реорганизация, поэтому часть работы пришлось забрать с собой. Ничего из того, чего чуунин не делал бы ранее, однако дом для него всегда был местом, свободным от рутины. Ох, ками милостивые, дайте ему сил! Стрелка часов близилась к одиннадцати. Хагане отложил один из отчётов и посмотрел в окно — Изумо всё не возвращался. И где его только носило? Они договаривались расправиться с этим вместе и пойти развеяться со спокойной душой. А сейчас со спокойной душой Котецу и уснуть не мог. Вечного напарника нет, какое тут спокойствие?! Кофе в чашке заканчивался, а вот бумаги — наоборот. Чуунин проверил один свиток, второй, третий; на седьмом принципы взяли верх. Эх, ему бы трудоголизм Ируки... ...когда Изумо открыл дверь, дом встретил его тишиной. Часы мерно отсчитывали минуты до двенадцати; в наплечной сумке ещё теплился ужин, ради которого пришлось переждать очередь, — дайконовый салат и тунец, тот, за которого напарник и душу мог продать. Последнего нигде не было видно. Камизуки ни на секунду не сомневался, что найдёт того спящим, — и спящим, надо признать, достаточно забавно. Развёрнутый свиток закрывал лицо, едва трепыхающийся от дыхания, рука свесилась с дивана, так и не дотянувшись до почти пустой чашки кофе. Наверняка ведь ждал. И высказал бы всё своё негодование, не смори его усталость. Изумо не смог сдержать улыбки. Котецу никогда не отличался особым трудолюбием, однако оставался его лучом света в полумраке кабинета. Хватало только услышать усмешку или уличить чуунина в очередной глупости — на душе становилось легче. В груди резко потеплело: он почему-то ощутил, насколько соскучился за эти несколько часов порознь. Камизуки выложил всё из сумки, расставил по местам — что порой доходило до мании — и вернулся к Хагане. Тот так и не пошевелился, видно, до утра его трогать не стоило; однако оставить напарника в подобном состоянии чуунин не мог. Присев рядом с диваном, он плавно потянул свиток, чтобы не нарушить чужой покой, и беззвучно усмехнулся, когда Котецу что-то пробормотал. Их лица разделяла всего пара десятков сантиметров. Изумо видел, как подрагивают губы во время дыхания, как взлохмаченная прядка стелется по щеке, едва щекоча кожу; видел и не мог удержаться от касания. Пальцы безвольно потянулись смахнуть её, голова чуть склонилась, и... Хагане накрыл его губы своими. Магия момента то ли развеялась, то ли в разы усилилась; Камизуки широко раскрыл глаза — и в момент замешательства чужая рука, подхватив подбородок, привлекла его ещё ближе. Касание не затянулось надолго, однако таило в себе столько нежности, что Изумо показалось, будто спал сейчас он. Ками милостивые, как это понима... — О, Зумо. Ты уже вернулся. — глаза раскрылись мгновением позже, и это мгновение показалось чуунину бесконечно долгим. — Почему не разбудил меня? Невозможный дурак. — Ага. Ты слишком сладко спал, — Камизуки протянул между их лицами свиток, закрывая алеющие щеки, — вот с этим прямо на твоём бездельническом носу. Котецу хрипло усмехнулся. Похоже, он не притворялся — в сонном взгляде не было ни капли озорства. Изумо слишком хорошо знал все тонкости его поведения и оттого запутался ещё больше. Долгий зевок дал время на передышку. Камизуки отодвинулся, не без теплоты в глазах смотря за тем, как напарник потягивался. — Тут-то ты прав! Представляешь, во сне ко мне явилась неземной красоты фея и подарила свой поцелуй. — Интересно, — чуунин покачал головой, одновременно успокаиваясь и чувствуя оседающую в душе горечь. — И какова она, та, кто приходит тебе в мечтах? — Ну, у неё было твоё лицо. Нет, ощущения тогда обманули Изумо. Вот оно — то самое, бесконечное мгновение. Пол, казалось, задрожал; он был бы не против провалиться сквозь землю — лишь бы смущение больше не сжигало его заживо. Эмоции на лице Хагане менялись со скоростью звука. Камизуки сумел распознать только одну — всепоглощающую неловкость. — Только не говори мне, что мы... Нет, не могло же... опять?! — Котецу разговаривал сам с собой. Пальцы его отчаянно хватались за растрёпанную макушку, в глазах стыл ужас. Он повернулся к напарнику и с мольбой взвыл: — О ками, Зумо, скажи, пожалуйста, скажи, я всё ещё жив? Камизуки потерял всякое понимание ситуации. Связь с реальностью — тем более. —...да, полагаю? И о чём ты там говори... Губы сомкнулись вновь. В этот раз Котецу был здесь, с ним — разве что умом тронулся — и целовал Изумо по своей воле. Взбалмошно, отчаянно, но всё ещё нежно. Цепкие ладони не давали вырваться (будто тот вообще собирался). Когда приступ прошёл, Хагане прижался к чужому лбу своим и выдохнул вердикт: — Я точно жив. — Т-тецу, это поправимо. — Прости! — чуунин отстранился и поднял руки в примирительном жесте. — Если тебе не понравилось, давай забудем и... — Что значит "опять"?! Хагане надул губы. Он никогда не любил долгие объяснения, выяснение отношений и всё, что требовало сколько-нибудь серьёзного подхода. Но недосказанности достигли своего предела здесь и сейчас — и óни бы побрал этот сон, из-за которого долгая и, какой тот хотел её сохранить, светлая дружба могла разрушиться. — Помнишь миссию по поимке Кондора? — от имени его передёрнуло. — Мне тогда здорово прилетело. И когда казалось, что надежды нет, я видел тебя. А потом просто обдумал, сопоставил и... Честно, Зумо, если я тебе противен, скажи мне! Я больше не подниму эту тему! Лёгкое касание к чужому носу стёрло все противоречия. Камизуки рассмеялся, наблюдая за озадаченным выражением в глазах напарника; пришло понимание: дурак здесь не один — их двое. Вместе. Как было и будет всегда. — Поднимайся, ужин уже наверняка остыл. — Ты что? Ах, Зумо, мне так повезло с тобой. Я даже и подумать не мог... — Не мог, не твоё это. — они столкнулись плечами, и на душе стало непривычно свободно. — Поторапливайся, нас ждёт работа. — Умеешь же ты испортить вечер. — А ты – жизнь. — Изумо и моргнуть не успел, как оказался захвачен в кольцо рук. В тёмных глазах Котецу плескались задор, остатки сна и что-то ещё, чего он не замечал ранее. Вечер вновь обрёл краски. —...может, ну их? — чуунин тоскливо взглянул на стопку бумаг, которая уменьшалась не с той скоростью, с какой ему бы хотелось. — Только время у нас отнимают. — Тецу, брось канючить. Осталось совсем немного. Вдвоём работа спорилась. Камизуки почти разобрал свою часть, попутно стараясь помочь и напарнику. Как-никак точку зрения Хагане он разделял — исключительно на сегодня. — Дай мне десять минут, и мы разберёмся. — А потом уснём в обнимку? Изумо снова поймал себя на улыбке: — А потом уснём в обнимку.