Я помню чудное мгновенье

      Солнце медленно катилось к горизонту, придавая обшарпанным панелькам розоватый оттенок. Окрашивая в новые цвета и покосившиеся палисадники, и пустеющие к вечеру рынки-барахолки, и разбитые детские площадки.       В пакете болталась одна бутылка пива — на две денег не хватило. Даже на сухарики не хватило, пришлось стащить с полки на выходе из ларька.       Дверь, ведущая на крышу, как всегда не заперта. Она со скрипом распахнулась, выпуская незваных гостей на поблескивающий лужами рубероид. Бессовестно рыжий, размахивающий пакетом с провизией, и темноглазый, с кулоном на шее, виднеющимся в вырезе косухи.       — А потом Андрюха взял и сел на лавку! На покрашенную, прикинь! У него вся жопа в зеленых полосах была. Джинсам — пиздец. Не представляю, че ему от родаков будет, — живо, взахлеб рассказывал Волков, просвещая Серёжу в последние новости двора. Ведь тот все чаще стал пропадать в компьютерном кружке.       — Да Андрей вообще отбитый, — рассмеялся Серый, — помню, он как-то пытался доску рукой как Брюс Ли разбить. В травмпункт отъехал.       Усевшись на сухую перекладину, Разумовский выудил из пакета бутылку и протянул Волкову. Тот умело поддел крышку зажигалкой. Пиво вспенилось, чуть выплескиваясь из горлышка, Олег отвел руку подальше, чтобы не облиться. Слишком уж усердно Серый пакетом размахивал. Он отпил, скривившись, обтер вылившуюся жидкость с бутылки рукавом и вернул ее Серому. А тот тем временем уже раздербанил три корочки с томатом.       Оба уставились в сторону медленно клонящегося к горизонту рыжего солнца.       — Ну романтика, Серый, скажи, а? Как будто свидание, — усмехнулся Олег, присаживаясь рядом.       Вечно он так подтрунивал, да и Серёжа со всей присущей его характеру язвительностью в долгу никогда не оставался; — Ворчишь как будто мы в браке 20 лет. — Ага, в браке, где тогда мое законное кольцо с бриллиантом? — Ты Дашу отшил, потому что от меня предложение встречаться ждешь? — Жду с нетерпением, но без букета роз и белых голубей даже не подходи. — Ешь суп, девочки не собаки, на кости не бросаются. — А волки на кости бросаются, они же тоже псовые? Или ты меня откормить и съесть удумал? — Съесть, может, и не съем, но покусать могу.       Всем этим шуткам не было конца. Кто-то может подумать: локальные приколы двух лучших друзей. Но, по правде, они и сами, кажется, понимали, что это все больше начинало походить на навязчивые заигрывания.       В любом случае, смолчать Серёжа не смог и в этот раз:       — Да вообще, душа так и рвётся серенады петь, стихи декламировать и целоваться, — закатил он глаза, отправляя в рот очередной сухарик.       В каждой шутке есть доля правды. А эти насквозь состояли из искренних желаний и чувств, укрытых надежным слоем сарказма. Лучше, чем совсем ничего.       — С меня стих, с тебя поцелуй, — не задумываясь, огрызнулся в ответ Волков.       — Договорились, — усмехнулся Серёжа и отхлебнул пива, считая, что обмен колкостями прошел успешно и можно переходить к другим, менее будоражащим фантазию темам.       Он снова вернул взгляд к крышам до горизонта.       Хорошо. Солнце приятно грело. Лето только начиналось, последнее перед одиннадцатым классом, надо бы провести его с размахом. В лагерь их уже, конечно, не возьмут. Шестнадцатилетние лоси там никому не нужны.       Хотя Серёжу, может, и взяли бы за заслуги по учебе, а вот Олега с его учетом в детской комнате милиции — вряд ли. А без него ехать смысла нет. Да и в городе ничуть не хуже, чем у моря. Купаться и в карьере возле залива можно. А загорать Серёже никогда не нравилось. Куда ещё больше веснушек? Да и зная их умение находить неприятности себе на пятую точку – скучно точно не будет.       Серёжа отпил еще глоток и протянул бутылку подозрительно затихшему Олегу.       Он задумчиво хмурился, подперев кулаком щеку. Может, об экзаменах думает, может, о Светке из параллельного, а может, о бродячей собаке, которую они по дороге сюда встретили. Раз так сосредоточенно брови свел, точно о чем-то серьезном и приличном, не то, что Серёжа.       Все мысли только от том, какие же у Олега красивые густые ресницы, и брови, и скулы, да вообще все в нем притягивало, только и хотелось постоянно пялиться. Вот над кем природа постаралась, выложилась на все сто, двести, процентов.       Такой естественный, завораживающий, совершенный.       И ведь он же совсем ничего не делает, чтоб быть таким. Просыпается утром, лохматый, на щеке отпечаток от шва на подушке, зевает, тянется, а Серёжа глаз оторвать не может, пряча красные щеки под одеялом на соседней койке.       Ему надо в художку моделью или в Эрмитаж экспонатом, а не на крыше пятиэтажки пиво пить. Хотя так только Серёжа может им любоваться.       Олег, не глядя, взял из его рук бутылку, отпил и поставил рядом, начав нервно крутить крышку в руке.       Молчание затянулось. Серый поглядывал в его сторону недоверчиво, а когда уже было открыл рот, чтоб спросить, в чем дело, Олег вдруг тряхнул головой немного нервно, словно решившись на что-то. Откашлялся, приосанился, прикрыл глаза и резко выдохнув, как перед прыжком в воду, заговорил:       — Я помню чудное мгновенье... Что-то шутка затянулась, — подумалось Серёже, — неужели он правда стих вспоминал?       — Передо мной явился ты, Не так у Пушкина было. Он же какой-то даме его посвящал. Ну выдумщик.       — Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты. — На секунду даже показалось, что голос его подрагивал.       — В томленьях грусти безнадежной, — продолжал Волков.       Серёжа удивленно приподнял брови: сам он дальше первого четверостишья уже и не помнил.       Чем дольше продолжал Олег, тем быстрее начинало биться сердце. Казалось: вот сейчас он закончит строчку, откроет глаза, рассмеётся «мол, вот как я весело придумал, даже стих припомнил», но он всё говорил:       — В тревогах шумной суеты, звучал мне долго голос нежный и снились милые черты.       Олег, который минут пять назад ржал от того, что кто-то сел на покрашенную скамейку. Олег, который в учебниках из принципа всем поэтам ручкой усы подрисовывал, а в начале четверти еле на тройку без выражения этот стих Марии Петровне у доски протараторил. Этот самый, его Олег, в кожанке, берцах и футболке КиШ сейчас с самым серьезным видом читал ему стихотворение о любви.       Серёжа замер как загипнотизированный. То ли от разрыва шаблона, то ли от того, что даже в этих обстоятельствах Олег был до ужаса органичен, или это лишь потому, что говорил он с такой нежностью и трепетом в голосе, что верилось в каждое слово. Ну или хотелось верить, что он правда так думает. И, говоря про нежный голос и милые черты и перевирая форму слов, словно стих не к девушке, а к юноше, он правда представляет именно его. Что это не шутка и не просто слова.       Тут Волков перестал жмуриться, открыл на удивление серьезные глаза. На лице и тени улыбки не было. Хотя, обычно, глядя друг на друга, всегда на смех пробивало, но тут, наткнувшись на круглые от удивления голубые глазищи, он смущенно потупил взгляд, сбился:       — Шли годы... — и, стушевавшись перескочил через пару строк, — Твои небесные черты... Во мраке заточенья тянулись тихо дни мои... Без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви... – Безбожно пропуская слова и целые четверостишья, но безмерно искренне и открыто продолжал Олег. И смотрел так, что внутри все переворачивалось.       Ну не может это быть шуткой, не смешно. От шуток не бегают мурашки по коже, не дрожат коленки и не горит всё внутри огнем.       — И вот опять явился ты, как мимолетное виденье... и сердце бьется в упоенье, — Олег снова прикрыл глаза, соображая, как бы склепать из оставшихся в памяти строчек вразумительную концовку, как почувствовал чужие руки на своих плечах.       Серёжа, рвано дыша и чувствуя, как бешено колотится сердце, неловко, но самозабвенно, прижался губами, жмурясь, и замер, не зная, что делать дальше, но не желая так скоро отстраняться.       Как вдруг Олег аккуратно приобнял и стал отвечать, направлять, ловить хаотичные движения губ, воруя робкие поцелуи один за другим.       Внутри все трепетало, словно сотни птиц, напуганных чем-то, вспорхнули, разлетаясь.       Наконец отстранившись, Серёжа несмело приоткрыл глаза. Сердце никак не успокаивалось, а щёки горели. Он ни о чем не жалел, всегда мечтал, а тут такой шанс. Было не страшно, потому что даже после этого легко можно перевести все в шутку. Но этот поцелуй он будет лелеять в памяти как самое чудное мгновенье.       Олег, встретившись взглядом, густо покраснел и потупил взгляд. Но все же подал голос, почесывая растрёпанную макушку:       — Слушай, Серёж, — как-то виновато проговорил он, — тут такое дело, я, мне кажется, я больше стихов подходящих не помню. Только про всякие берёзы, сосны, да про грозу. Что делать? — Поднял он свои щенячьи глаза.       Серый расплылся в глупой улыбке. Искренне хотелось запищать, накинуться на Олега, сжимая до хруста ребер, вскочить и навернуть пару кругов по крыше, чтоб выплеснуть излишек того огромного счастья, что упало ему на голову.       Но он лишь подсел чуть ближе, отставляя недопитое пиво в сторону. Под вопросительный взгляд уткнулся носом в шею и, пропуская руки под косухой, крепко обнял, облегчённо выдохнув. Олег тоже расслабился, приобняв в ответ, и прижался щекой к макушке, нежно поглаживая по спине. Серёжа улыбнулся, чувствуя, как быстро бьётся его сердце, так же быстро, как и собственное.       — Я думаю можно любые или одно и то же, — вскоре подал голос он, не поднимая головы с плеча и кусая губы от предвкушения.       А потом искренне ахнул, поднимая голову и отстраняясь:       — А тексты твоей «Арии», они же тоже рифмованные! — словно все еще не веря, что стихи это лишь предлог.       — А еще ведь есть «Мумий тролль», и «Сплин», и «Би-2» , у них много песен про любовь, — заулыбался в ответ Олег, а в темных глазах чертята плясали.       — Про любовь? — переспросил, затаив дыхание, Серёжа.       Олег закивал, смущённо опустив взгляд и крепко ухватив за руки, словно боясь, что тот захочет сбежать.       Но Серёжа, наоборот, подсаживаясь еще ближе ехидно протянул:       — Песен про любовь много, можно хоть до утра все перебирать. У тебя губы не сотрутся?       — Скорее язык заплетаться начнет, — хмыкнул он, подняв бровь.       — Я расплету, — невинно похлопал глазами Разумовский. От накатившей эйфории говорить, соображать, да и стихи слушать, даже такие проникновенные и трепетные, совсем расхотелось.       — А может, и без стихов обойдемся? — не отрывая взгляда от губ, заворожённо предложил Олег.       — Да, можно и без стихов, — кивнул, соглашаясь Серёжа, оплетая шею руками и ероша темные короткие волосы, — только время зря тратить, — выдохнул он уже в губы.