Forte

~ʘ~ѻ~ﮦ~ѻ~ʘ~ В их отношениях мало что меняется с годами. Они — константа Пандоры. Величина, которой можно, как абсолютом, измерять степень напряжения между двумя людьми. Правда, в обществе напряжение выходит одного типа, а за закрытыми дверями — совсем другого, но это никому знать не нужно. Никому в принципе не нужно знать, что они встречаются не только в рабочее время и по рабочим вопросам. Что наедине вся их тщательно выставляемая напоказ ненависть служит лишь поводом для шуток и ленивых наигранных перебранок. В их отношениях мало что меняется — кроме них самих. Вернее, кроме Зарксиса. Руфус, с его первым и единственным, абсолютно легальным и безопасным контрактом, не чувствует ровным счётом никаких побочных эффектов собственного возраста — ни морщин, ни болей, ни прочих старческих бед. Он давно уже настроился, что умрёт либо от покушения, либо просто упадёт где-нибудь на улице, когда придёт срок. Может, с предчувствием или чем-то около того — а может, совершенно неожиданно. Но точно не так, как Брейк. В последнее время каждый вызов цепи даётся лучшему боевому контрактору Пандоры всё сложнее, а крови потом приходится выхаркивать всё больше. Герцог даже требует, чтобы сразу после миссий Зарксис шёл отчитываться лично к нему. Все думают, что это очередная попытка Бармы досадить ненавистному Шляпнику, и не обращают на странное требование ровным счётом никакого внимания. Однако правда заключается в том, что у Руфуса в кабинете теперь стоит небольшой диванчик, а под рукой всегда имеются и чистые платки, и кусочки льда, и даже шприц с морфином — на случай, если кашель не будет останавливаться, а боль станет невыносимой. Лучшего врачи Риверры, к сожалению, предложить не могут. Впрочем, Брейк предпочитает скорее терпеть, чем колоть себе эту дрянь. Герцог с ним солидарен, хотя ему очень сложно смотреть, как Шляпник мучается, и ничего с этим не делать. Вернее, не знать, что с этим вообще можно сделать. — А ничего, — говорит Зарксис в ответ на прямой вопрос и смеётся, — Это просто судьба, что с ней сделаешь? Остаётся жить и надеяться, что следующим утром я тоже проснусь. Барма в судьбу не верит точно так же, как не верил и пять лет назад, и фатализм Брейка его порой раздражает. Хотя в этом случае он прав — лекарств от разрушения тела двумя контрактами ещё не придумали, а отказываться от работы Шляпник не хочет. Не желает чувствовать себя бесполезным и беспомощным. Герцог его вполне понимает, потому и не настаивает. В конце концов, «жить» не равняется «существовать», а Брейк в любом случае выберет первый вариант, даже если он будет чуть короче второго. Зрение его тоже падает. Медленно, но абсолютно неумолимо. Зарксис больше не закрывает глаз, когда целуется. — Хочу видеть, пока могу, — как-то раз тихо говорит он, и у Руфуса сжимается сердце. — Сколько тебе осталось по твоим прикидкам? — тон всё ещё остаточно холоден, хотя они одни в кабинете, и можно не прятаться. В Пандоре герцог всегда разговаривает с Брейком подчёркнуто равнодушно — так, что кто-то иной в жизни не заподозрил бы его в небезразличии. Кто-то иной — не Шляпник. — Всё волнуетесь? — Зарксис ухмыляется, как обычно уходя от ответа, но Барма не настаивает — и так ведь всё ясно, вопрос был риторическим. — Рассчитываю, когда тебя нужно будет вышвырнуть с пенсией в конверте и забыть, как страшный сон. Он лжёт, и Брейк отлично знает об этом. Волнуется, конечно. Но тоже прячет тревогу и боль за давно уже не серьёзными, не искренними колкостями — точь-в-точь как один сахарный клоун. А оскорбительную для собеседника жалость и вовсе давит в зародыше. — Не дождётесь, ваша Растрёпанность, — Зарксис хихикает, — Я и в полнейшей темноте никому не проиграю, так что буду мозолить вам глаза до самого конца. Любить Шляпника непросто — ему не нужны чьи-то слёзы и сочувственные взгляды, ему нужно обычное человеческое тепло. Принятие — полное, безоговорочное и бескорыстное. Уважение и доверие даже со знанием того, кем когда-то был грустный белый шут Пандоры… Ему нужно всё то, чего Брейк не может дать себе сам. Руфус вздыхает. — Кошмар, — говорит он без какой-либо интонации. Конец, о котором в последнее время так часто шутит Зарксис, не столь уж и далёк, если верить прогнозам штатных врачей — слепых, глухих и немых, когда дело доходит до личной просьбы главы организации и завершённой печати контрактора-нелегала на груди её лучшего бойца. — Кошмар, — с фальшивой патетикой соглашается Брейк, продолжая спектакль, — Ну, к счастью, видеть ваше недовольное лицо я в конце концов не смогу, так что должно стать легче. — Должно… — эхом отзывается Барма. А потом подходит и целует его прямо здесь, в центре Пандоры, окончательно наплевав на все возможные риски — сначала легко и горько, а потом всё глубже, всё яростнее, будто отдавая с собственным дыханием капельку своего времени. Что с того, что дверь не заперта? Всё равно уже почти ночь, и, вполне возможно, они остались одни не только в этом кабинете, но и во всём здании. Если даже трудоголик Рейм часа два как ушёл домой. Засиделись с бумажками, называется. — Ох, господин герцог, прямо на рабочем месте… Какой разврат. А ведь это не входило в мой договор, — спустя маленькую вечность Зарксис судорожно вдыхает, разрывая поцелуй, и ухмыляется, — Быть может, стоит включить в него отдельную премию за… — Замолчи, — Руфус недовольно накрывает его рот ладонью, комкает окончание отдающей бордельными намёками фразы. Вот ведь шут. Над всем бы ему насмехаться, всё бы опошлять… Всё бы скрывать, что в единственном алом глазу тлеет та же горечь, что и у Бармы на губах, — не перебитая карамельной приторностью, невозможная, болезненная. — Дотянешь до августа — возьму тебя с собой в поездку. Пару недель Шерил и Шерон вполне переживут без своего рыцаря, — герцог не спрашивает, не предлагает — ставит перед фактом. Брейк хмурится. Расставаться с названной сестрой ему явно не хочется. Но и с Руфусом — тоже. — В какие края тебя на этот раз понесло? Они снова «на ты». Спектакль окончен. — В летнее поместье Барма. То, что у океана на востоке, — герцог незаметно улыбается краешком губ, наблюдая ошарашенную мечтательность, промелькнувшую на лице напротив, — У меня там уже несколько лет висит пара небольших дел, а тебе… Сойдёт в качестве премии. Если, конечно, будешь так же усердно работать и проявлять инициативу. — Мне начать прямо сейчас? — Зарксис вздёргивает бровь и с шутливым энтузиазмом подаётся ближе. Инициативу проявляет, да… — Изволь, — Руфус выглядит по-прежнему спокойно — только глаза блестят в весёлом предвкушении, — Я как раз собирался домой, и впереди у нас целая ночь, так что можешь показать всё, на что способен. А я уж оценю. Или не оценю… — И это говорит тот, кто бурчал на меня за крошечный намёк, — Шляпник хмыкает и дробно смеётся в такт сердцу, бешено колотящемуся где-то под ладонью герцога, — Оценишь, Ру. Уж это я обещаю. — Посмотрим, — Барма снисходительно усмехается, не находя в голове воспоминаний о том, когда он успел положить руку Брейку на грудь. А Зарксис, получив разрешение, действительно приступает к демонстрации собственных навыков, через шкаф утянув их обоих прямо в уже знакомую до мелочей спальню. И герцог действительно впечатлён. В очередной раз. Они вместе уже пять лет. Руфус теперь без проблем может быть в постели хоть сверху, хоть снизу, умеет вязать красивые узлы из алых лент, легко танцует вальс с мужчиной, любит запах роз и знает некоторые специфические трактаты почти наизусть. Сейчас его не так просто свести с ума. Но сахарный рыцарь дома Рейнсворт умеет удивлять. И не только врагов и неприятно, а ещё и любимого человека и очень даже… Даже, в общем. (Единственное, чего герцог пока не умеет — не краснеть, вспоминая, какие из его и Брейка новых навыков им пригодились и в каких случаях). — Ну что, — Зарксис падает на спину, обессиленно растягивается на постели, скидывает на пол сбившиеся к чертям простыни, — Я гожусь в кандидаты на премию? Барма недовольно цокает языком, выуживая обратно из влажного тканевого кома своё одеяло, случайно упавшее в пылу демонстрации навыков. Ему немного холодно, мокро и очень, очень хорошо. — Способности твои определённо выше среднего, — устало, но по-прежнему ехидно сипит он и откашливается в тщетных попытках вернуть себе сорванный голос, — Однако, конечно, есть и над чем поработать… Так что до премии пока не дотянул. Уж извини. Нужно больше тренироваться и повторять. Повторение — мать учения, знаешь же? Я даже великодушно готов тебе с этим помочь… — В таком случае, я ещё не раз тебя побеспокою, до августа много времени, — совершенно не расстроенно бормочет Шляпник в рыжую макушку, подгребая Руфуса к себе, словно плюшевого медвежонка. И засыпает. Ей-богу как дитя. — Буду ждать, — тихо отзывается герцог, накрывая его половиной одеяла, и тоже проваливается в серо-голубую дремотную дымку предутренних сумерек. До будильника остаётся три часа… Надо признать, он действительно планирует показать Брейку океан. Дикий, необузданный, яростный — совсем не такой, как море на южных пляжах, куда альбинос в прошлой жизни сопровождал маленькую госпожу, а в этой — леди Шерон. Совсем такой, как сам Зарксис — вплоть до обитающих в глубине чудовищ и ревущего над водной гладью ветра. Шляпнику очень пойдёт сидеть, бесстрашно свесив ноги со скалы и подставляя лицо надвигающемуся шторму. Правда, он наверняка станет ещё белее от осевшей на коже и волосах соли — но, говорят, при болезнях лёгких полезно дышать океанским воздухом, так, может, удастся хоть немного сгладить последствия использования цепи. А с солёными губами и кожей Барма вполне смирится — всяко лучше, чем уже привычные горечь и приторность… Надо только дожить. В том числе, ему самому. Дела Пандоры в последнее время идут как-то чересчур хорошо, и это настораживает. Руфус — дитя пустыни — отлично чувствует надвигающуюся песчаную бурю. — Что ты делаешь? — как-то вечером спрашивает Зарксис, украдкой и с трудом прочитав у него из-за плеча пару строчек, — И кто такая эта Лейси? — Женщина, жившая сто лет назад. Не ревнуй, — герцог улыбается, целуя его в уголок губ, — А что я делаю… Строю сухопутный корабль, который позволит нам всем пережить грядущую катастрофу. — Образно, но неприятно, — Брейк вздыхает, — И каковы шансы? — Не знаю. Я не пророк, Зарксис, — Барма разворачивается к нему, — И такие корабли строить тоже не умею, хотя по идее, должен бы. Но мы все готовимся. И я, и Шерил, и Оскар Безариус. И Гилберт. Возможно, его план с возвращением Оза не так уж и плох. — Ты серьёзно, — Шляпник скептически поднимает бровь. — При нашем содействии… Кто знает, всё может получиться. У юного Найтрея удивительно хорошо выходит ладить с Вороном. А мальчик Пандоре нужен. Брейк только фыркает и отходит. Руфусу вспоминается случайно подслушанный разговор между ним и Гилом. Зарксис тогда пытался убедить своего разбитого вдребезги протеже в том, что случившееся — не что иное, как воля судьбы, и противиться ей не нужно, а нужно жить дальше. Иначе можно сделать только хуже. Теперь истоки этой шляпниковой мудрости герцогу вполне понятны. Как понятны и опасения Брейка. Сложно тягаться с судьбой, если искренне в неё веришь. — Ру… — затихший было Зарксис снова роняет его имя в звенящую тишину, — А расскажи про песчаные бури. И сухопутные корабли… Пожалуйста. Недавно врачи запретили ему читать. Это, разумеется, не работает, как и любые другие запреты, но зато теперь у Шляпника гораздо больше поводов попросить Барму об очередной истории. Он всё-таки чудовищный шантажист и хитрец. Руфус откладывает перо. Смотрит на съёжившегося в кресле Брейка и думает, что сегодня действительно что-то не так. — Это всё ноябрь, — шепчет Зарксис, когда подошедший герцог ласково гладит его по голове, — Он такой тёмный, будто я уже ослеп. Скорее бы праздники. Пусть весь город будет в огнях. — Будет, обязательно будет, — Барма вздыхает и тянет его в постель, — Что там Шерил, говорит что-нибудь по поводу твоих ежевечерних исчезновений? — Мне кажется, она рада, что я ухожу. У Шерон меньше шансов наделать глупостей, — Шляпник кривит губы в усмешке, — Иронично выходит. Когда-то я был влюблён в госпожу Шелли. Теперь в меня влюблена её дочь, а я люблю бывшего поклонника её матери. Бульварные романы завидуют в стороне. — Действительно, — Руфус улыбается. В груди у него разливается привычное сладкое тепло от искреннего «люблю». Зарксис послушно вытягивается под одеялом, щурит глаз, фокусируясь на герцоге, севшем рядом с ним на краешек кровати. — Ты не ложишься? — Планировал ещё немного поработать. После того, как расскажу вечернюю сказку некоторым Шляпникам. — Сколько же их у тебя… — шутливо ворчит Брейк. И замолкает, стоит Барме прокашляться. В голосе Руфуса шелестит бескрайняя ветреная пустыня, готовая вот-вот взреветь раненой цепью и утопить во тьме мир вокруг — от обманчиво спокойной земли до так же обманчиво ясного неба. А загорелые люди в длинных белых рубашках, шароварах, тюрбанах и сапогах кричат друг другу что-то отрывистое на незнакомом Зарксису языке. И поднимают паруса у узких светлых яликов на тонких полозьях. Чтобы плавать по этой пустыне, надо знать воздушные течения так, как их знают местные. Без ветра не будет и движения — корабли практически парят над барханами. Но буря тоже добра не приносит — и люди спешат, пока песок не забыл о своём подчинении силе гравитации и не взмыл в воздух смертельной завесой. Брейк практически не дышит, когда герцог описывает растворившийся в охре и сепии мир. И выдыхает только тогда, когда в рассказе снова восходит безжалостное солнце. — Как-то так, — Барма улыбается и гладит его по руке, прежде чем встать и уйти обратно к своим бумагам. А через два часа случайно проснувшийся Зарксис возвращает ему этот жест, утаскивая не особенно сопротивляющегося Руфуса спать. Ноябрь тянется, тянется, тянется… Брейк меланхолично переругивается с Винсентом Найтреем. У них примерно одинаковое душевное состояние, но оба отчаянно этого не признают. Потом ему надоедает по вечерам безвылазно сидеть в спальне Бармы, не имея возможности шнырять по остальному поместью, и он начинает то и дело напрашиваться в гости к Рейму. Иногда с ночёвкой. Луннетт удивлённо поправляет очки, глядя на вполне себе мирно общающихся заклятых врагов, и незаметно выдыхает. Он-то уже настроился на нагоняй, случайно столкнувшись с герцогом в коридоре во время такого дружеского визита, а получил почти семейные посиделки у камина. Еле двигающийся, но всё ещё бодрый и решительно отказывающийся уходить с поста камердинера Каллум, обнаружив их, многозначительно кашляет и присоединяется. Руфус прикрывает волосами заалевшие уши. Неужели он столь очевиден? Нет, конечно, старый друг не выдаст, но подкалывать будет… долго. До конца жизни. Неважно, чьей из них. В декабре Шляпник практически соглашается на строгий постельный режим — вернее, просто кивает головой в глубочайшей прострации. Его последняя на данный момент миссия обернулась смертью ребёнка — девочка была нелегальным контрактором Гримма, и в миг, когда Зарксис её, наконец, нашёл, стрелка печати завершила оборот. Ему не оставалось ничего кроме как ударить на опережение, одновременно с этим развоплощая цепь. В итоге Бездна забрала только мёртвое тельце, а, значит, душа была спасена. Вот только… — Она была так похожа на Эмили, — Брейк кажется нечеловечески спокойным, когда сдаёт отчёт, немного отойдя от привычного приступа кашля. Пандору не интересуют причины и следствия, когда начинают страдать горожане. Даже герцог не знает, что побудило малышку заключить контракт — он и имени девочки не знает. Поначалу. — Её звали Амели, — сообщает ему Зарксис через пару дней и горько усмехается, — Прочитал сегодня на доске с объявлениями о пропавших без вести. Ищут отец с матерью. Неплохие люди, только задолжавшие много кому. Вот вам и причина. Помочь хотела, глупая. Наверняка ещё боялась, что придут плохие люди и всё у них заберут. И их самих тоже заберут. — Ты с ними общался? — Барма хмурится. Как бы грустно всё это ни было, обычным гражданским знать о тёмной стороне работы Пандоры знать не нужно. И уж конечно им не нужно думать о том, что «контрактор-нелегал» — это далеко не всегда незнакомое кровожадное чудовище, воплощённое зло, с которым героически борются люди в чёрно-белой форме. — Нет, не общался. Просто понаблюдал немного, поузнавал, — Брейк пожимает плечами, — А знаете, что самое страшное? Не она первая, не она последняя. И так будет, пока останется хоть одна чёртова цепь. Жаль, что с миссией по уничтожению Воли Бездны я, похоже, тоже провалился. К моменту повторного попадания туда у меня просто сил не останется… — Не загадывай, — Руфус только качает головой, — И ты не мог знать, что так выйдет. Как не мог знать и в случае с твоей семьёй. — Конечно. Просто такова судьба… А тогда ещё мой эгоизм, — Шляпник беззаботно улыбается ему в ответ и уходит. А вечером возвращается и просит заставить его забыть всё — даже собственное имя. В ту ночь их поцелуи горчат сильнее обычного, а на спине у герцога остаются кровоточащие царапины. Зарксис вцепляется в него, как утопающий в соломинку и умоляет не нежничать. Следующие два задания проходят легко — Брейк ограничивается катаной, не прибегая к помощи цепи, и к праздникам постепенно отходит. Барма выдыхает. Ни капельки не изменившаяся чудовищная эффективность Шляпника волнует его куда меньше, чем душевное состояние. Хоть это и абсолютно не рационально с точки зрения главы Пандоры. Праздники они как обычно встречают у Рейнсвортов — с огромной ёлкой, яблоками и орехами в золотой фольге, свечами, свитерами и подарками. Зарксис тайком вручает Руфусу очередную заколку для волос — это уже их маленькая традиция. Герцог ограничивается месячным запасом леденцов, подкинутым под дверь, а заодно с ехидной усмешкой обряжает Брейка на вечерний маскарад в пирата — чтоб уж точно дожил до океана. В ответ Шляпник его совершенно по-пиратски похищает, и, пока науськанная Шерил молодёжь в лице Шерон и Рейма идёт вызволять несчастного Барму из его собственного поместья, несчастный Барма топит своего похитителя в любви. Это их последний отдых перед новым годом, новой отчётностью и новыми миссиями — в холода нелегалов становится значительно больше, чем в тёплые времена года. Очевидно, от безысходности. Время летит, как умалишённый, сбросившийся с обрыва. Каллум умирает в феврале — его завещание оканчивается пожеланием Рейму. Не сдаваться, не лениться и жить по совести. А ещё высадить на могиле деда куст сирени и жениться по любви. Бледный Луннетт едва сдерживает слёзы во время чтения и тихо-тихо клянётся исполнить всё в точности. Большую часть времени Руфуса занимает расшифровка дневника Артура Бармы — сведения там содержатся настолько же бесценные, насколько шокирующие. Зарксис тоже кошмарно выматывается, дрессируя вверенный ему отряд, и приходит в поместье всё реже и реже. А потом и вовсе заводит моду пропадать с концами — порой они не встречаются даже в штабе. Весна, лето — перед глазами герцога всё сливается в череду лиц, встреч, разговоров, бумаг, событий. Возвращение Оза служит спусковым крючком для катастрофы, носящей имена Лео-и-Освальд-чёртовы-Баскервили и Джек-чёртов-Безариус. Барма сам не понимает, как выжил. Тщательно выверенный план из двух частей — максимально тайный и продуманный (из-за нежелания Руфуса рассказывать о второй половине они с Брейком однажды даже ссорятся. А потом мирятся — и новенькая служанка, не выучившая, что по вечерам прислуги у комнаты герцога быть не должно, ещё месяца два жгуче краснеет при виде господина) — даже такой план оказывается не в силах до конца сдержать буйство чужого безумного сознания. Хотя и сводит к минимуму количество жертв. Этим августом они, конечно же, ни к какому океану не едут. Как и следующим — Пандора рассыпается на кусочки, мир Руфуса тоже, да и сам герцог внезапно ощущает навалившиеся на плечи годы. Отчасти это вина его добровольного прыжка в пропасть, отчасти — того, что побочный эффект контракта развеялся с уничтожением Воли Бездны. Шерон, наоборот, уезжает к морю и не говорит, когда вернётся. Рейм срывается следом за ней спустя пару дней. У Бармы складывается ощущение, что подопечный влюблён в младшую Рейнсворт. — Им обоим нужно успокоиться и пережить случившееся, — вздыхает Шерил. — А что случилось? — Барма не вполне её понимает, — Ну, кроме упразднения Пандоры? Не могут же они оба так переживать из-за этого? — Ру… — подруга чуть хмурит брови, — Ах да. Точно. Ты же… был в беспамятстве. Хотя мог бы и догадаться. Шерон начала расти. А твой Луннетт к ней очень неровно дышит. Руфусу кажется, что она хотела сказать совсем не это. Ещё ему кажется, что он что-то забыл. Что-то очень важное. С другой стороны, уехавшая Шерон означает уехавшего Зарксиса — и это беспокоит герцога чуть больше, чем какой-то забытый факт. Тем более, что они не возвращаются уже год как. Писать Брейку письма почему-то не хочется — Барма сам не знает, почему. Он отчего-то твёрдо уверен, что не получит ответа. Точно так же, как никогда не получал его от Шерил, но ещё безнадёжнее. Додо удивлённо косит круглым глазом, когда Руфус лепит из праха Бездны свою последнюю и лучшую иллюзию — мираж-Шляпник ухмыляется совсем как уехавший оригинал, и охватившая герцога тоска немного отступает. Хотя обходиться без ласковых прикосновений Зарксиса и к Зарксису оказывается неприятно — но иначе всё сходство мгновенно разрушается. На ощупь иллюзия вполне… иллюзорна. На второе лето после победы Барма начинает седеть, на третье — седеет полностью и думает, что теперь они со Брейком немного похожи. Осталось разве что волосы обрезать. В июле его срубает неожиданной слабостью — врачи разводят руками, пожимают плечами (и вообще, по мнению Руфуса, гримасничают, как шимпанзе в риверрском зоопарке), но ничего сказать не могут. — Вот так и пролетает жизнь, — тридцать первого числа хмыкает герцог в темноту собственной спальни, ворочаясь в поисках удачной позы для сна. Сознание его царапает какая-то мысль. Солёная и ветреная. — Надо бы всё-таки Брейку написать, — шепчет он, ухватив её за хвост, — Завтра наступит август, океан ждёт, а от него ни слуху, ни духу. Когда Барма засыпает, ему почему-то снятся Сабрие и подозрительно знакомый окровавленный плащ. И собственный ломкий голос, называющий очередному подчинённому какой-то промежуток времени. — Всё стирать, ваше Сиятельство? — недоверчиво спрашивает подчинённый, — Прямо полный отрезок, с одной точки до другой? Это же будет сплошная темнота. Как беспамятство! За плечом у нахмурившегося юноши клубится коронованная белая цепь. — Пускай будет так, — отвечает он-из-сна, — Поверьте, Чарльз, есть вещи, которые не хочешь помнить — особенно если жить остаётся не так уж долго. А потом наступает темнота. Герцог снова падает в пропасть под бешеным взглядом мальчишки Баскервиля. И просыпается — не то от ужаса, не то от звука брошенного в оконное стекло камушка. Шляпник… мёртв уже три года? Но он ничего не помнит, потому что попросил стереть себе память об этом? Неужели это может быть правдой? Такое реалистичное видение. Пока Барма нашаривает ногами тапочки и бредёт к окну, его колотит нервная дрожь. А под окном у него… — Доброе утро, ваша Растрёпанность! Руфус моргает и щипает себя за руку. Ухмыляющаяся белая фигура никуда не исчезает. Значит это был просто сон?.. — Язык проглотили? — Зарксис насмешливо щурится, следуя их неписанному правилу на улице звать Барму «на вы», — А я вас тут жду, жду! — Ждёшь? Зачем? — герцог недоумённо поднимает брови, чувствуя, как сердце в груди снова начинает заполошно колотиться. — Имел смелость взять билеты на сегодняшний поезд до океана, — Брейк пожимает плечами, — Вы же не хотели терять время. Просто так уж получилось, что мне нужно было вас покинуть. Судьба, что тут сделаешь? Но вот я снова дома и думал, что вы обрадуетесь. Вы не рады? — Шутишь? — Барма всплёскивает руками и высовывается из окна по пояс, мгновенно забыв о всяких болях и слабостях, — Я счастлив! Сейчас соберусь и поедем! Зайди пока. И всё снова становится хорошо. Шляпник сидит на любимом кресле, насмешливо наблюдая, как Руфус укладывает в чемодан всё необходимое. Герцог пересказывает ему свой кошмар и с недоумением наблюдает на родном лице тень грусти. — Это просто сон, — говорит Зарксис после недолгого молчания, — Плохой сон. — Конечно, — Барма фыркает, — И он мне уже не страшен. Ты же здесь. — Ага, — Брейк опять улыбается, — Я здесь. А ещё я снова вижу. Хорошо, что Озу удалось уничтожить Волю Бездны, правда? — Ты… боже, Зарксис! Герцог почти сворачивает бедром тумбочку, когда бросается к нему — заглянуть в прозревший глаз и поцеловать смеющиеся губы. На поезд они успевают еле-еле. Впопыхах заскакивают в последний вагон и пытаются отдышаться от незапланированного кросса, пробираясь к своим местам. Шляпник добывает им чай и сахар. Руфус описывает своё поместье на самом востоке страны. За окном пролетают картины из пейзажной серии Каспара — восходящей звезды риверрской академии искусств. День сменяется ночью, ночь — новым днём, герцог надеется, что прислуга найдёт его записку и не станет поднимать панику, Зарксис поддразнивает его, называя «престарелым авантюристом», а потом они прибывают на станцию и ловят первый попавшийся экипаж. — Ощущение, будто ты меня снова похитил, — смеётся Барма, — Помнишь, как тогда… — Ну, в некотором роде так оно и есть, — Брейк в ответ озорно подмигивает и наматывает на палец длинную седую прядь, — Что-то ты совсем выцвел. — И выцвел, и расклеился, как старая фотография, — Руфус вздыхает, — Но хотя бы тело по-прежнему с виду молодое. Всё в волосы ушло. И внутрь. Вспоминать о том, как он чуть не рухнул с лестницы, потому что ноги неожиданно подкосились, неприятно. — Ничего, порыжеешь обратно — на солнышке-то. А выздороветь ты уже выздоровел, насколько я могу судить, — Шляпник как обычно болтает весёлую чепуху, вкупе с мерным перестуком колёс усыпляя надёжнее самого лучшего снотворного. Экипаж останавливается, когда кончается дорога. Герцог просыпается, помогает Зарксису разгрузить багаж. Извозчик — коренастый человечек в потёртой коричневой шапке кланяется им на прощание и взмахивает кнутом, разворачивая лошадей в обратный путь. Барма и Брейк остаются одни на берегу. — Смотри, океан… И мы совсем рядом, — тихо выдыхает Руфус, — А ты говорил — не судьба, не судьба, чёртов фаталист! — Когда я такое говорил? — Зарксис искренне удивляется. — Да тогда, когда… — герцог хмурится, неожиданно понимая, что Шляпник из его памяти действительно ни разу такого об их планах на поездку не говорил, — Тоже приснилось, что ли? — Интересные у тебя кошмары всё-таки, — Брейк хмыкает, — Все со мной. Даже обидно как-то. Я бы предпочёл быть хотя бы приятным видением — а лучше эротическим. А ещё меня беспокоит, что тебе снится только что-то страшное. — Да неважно, — Барма машет рукой, — Зато реальность такая, будто это она — прекрасный сон. Мы пойдём ближе или сначала забросим вещи в поместье? Вместо ответа Зарксис снимает сапоги, хватает его за руку и тащит к воде. Руфус едва успевает тоже скинуть обувь, не желая набрать полные ботинки песка. В босые подошвы неприятно впиваются осколки ракушек, но герцог терпит — итоговый результат того стоит. Океан сегодня непривычно ласковый, да и погода отличная. Воздух будто наполнен золотой пыльцой — видимо, отражаются солнечные блики на воде. — Эй, Ру, не засыпай обратно! А то тебя и камнем в стекло не добудишься! Я думал уже из мостовой булыжник выдрать, чтобы наверняка, — Брейк заходит в воду по колено и коварно брызгает Барме прямо в лицо. — Ах так?! — Руфус изумлённо отфыркивается и отвечает ему тем же. Хрустальные брызги искрятся в воздухе, разбрасывают вокруг маленькие радуги, попадают в глаза и рот… Герцог не может избавиться от странного ощущения неправильности. — Какого чёрта, — шепчет он и аккуратно дотрагивается языком до мокрого пальца, — Почему вода совершенно пресная? — Правда что ли? — Шляпник тоже облизывает палец, — О, действительно. Как будто жидкого света зачерпнули. Мистика! — А если серьёзно? У тебя есть объяснение? — Барма наклоняет голову. Ощущение неправильности усиливается. — Если серьёзно, то по дороге мы проехали реку. Просто кто-то проспал. Полагаю, здесь течение приносит именно воду из неё, — Зарксис пожимает плечами. Руфус облёгчённо выдыхает. Всё снова логично и понятно. Дальше им нужно будет только добраться до поместья — проезжая дорога никогда не вела до нужного места, поэтому всегда приходилось проделывать часть пути пешком, по узкой тропинке среди высушенной солнцем и просоленной ветром травы. Барма как раз оборачивается к Шляпнику, чтобы сообщить ему об этой замечательной детали, когда Брейк целует его на берегу океана. Не ответить ему невозможно. Не улыбнуться в поцелуй — тоже. Над сияющей водной гладью пронзительно кричит одинокая чайка. Зарксис обнимает Руфуса, время от времени отплёвываясь от лезущих в рот волос, и шепчет, как он ждал-ждал-ждал этого мига. Ветер качает травы и ещё сильнее ерошит счастливому, вмиг помолодевшему герцогу растрепавшуюся шевелюру. Вокруг — от горизонта до горизонта — расстилается прекрасный мир, полный золотого света.