дерби в гойсане упадочно и порочно

Темный Континент напоминает Гону чей-то больной сон. Чем дальше он продвигается, тем более сюрреалистичным становится окружение. В этом нет ничего плохого, если так подумать; ему нравится некоторая загадочность мира вокруг, когда ты не можешь предположить, куст ли с тобой рядом или просто замаскировавшийся криптид. Он выбирается в это злачное место вместе с одной из множества экспедиций Ассоциации (Чидль весьма уперта в своем стремлении добраться до истины), в родном мире ему становится скучно — а еще там домашнее задание по математике, которое Гон терпеть не может. В общем и целом, у него нет каких-либо иных вариантов. Он терпеливо выполняет домашнее задание, пока ему не исполняется семнадцать, а потом срочно сбегает. Только Мито-сан его и видит. Она кричит ему вслед, что он козел, прямо как Джин, но потом звонит и просит хотя бы связываться, и Гон понимает, что она на него не в обиде — просто считает таким же безнадежным, как и отец. Яблочко от яблони, как говорится. Поэтому Гон направляется на Темный Континент, даже без нэна. Затем, разумеется, отделяется от экспедиции, потому что наука — это что-то далекое и размытое, а душа жаждет приключений. Ему бы присоединиться к Джину, но Джин шатается где-то в таких далеких землях, что тащиться туда довольно долго; можно воспользоваться новенькой выстроенной Какином маглевой системой транспортировки, работающей еще и на чьем-то нэне, но Гон примерно представляет себе, что поезда и Чудесные Путешествия За Десять Секунд добром не кончаются (потому что на такое хацу нужно много ограничений, и, если их не несет хозяин способности, то вся отдача уходит пассажирам), а потому отказывается. У него есть более интересные планы, чем быть жертвой чьих-то испытаний, пусть все на Темном Континенте так и располагает к различного рода опытам. Первый город на его пути — Гойсан, жаркое неприятное место, где от влаги моментально портится бумага. Он выстроен в спешке, а потому не так уж и велик, но это местечко — целый рассадник разного рода притонов и мест, где о законе даже не слышат. Сначала Гон немного приключенствует, но потом деньги кончаются и происходит закономерное «ой». Поэтому он тащится в притоны; там ему весьма рады, потому что в Гойсане идет грызня между людьми из первой экспедиции, с того самого «Кита», и некоторые выжившие в диком ритуале принцы вовсе не прочь продолжить истребление родственничков. Партизанит тут каждый второй. Тропы Хо Ши Мина пронизывают Гойсан насквозь. Безумное место, хуже Восточного Горуто, но Гону нравится — тут, хотя бы, царит атмосфера свободы, а не тесной клетки диктаторского режима. К счастью, Гону везет наткнуться на Третьего принца с непроизносимым именем, который знает Курапику и довольно адекватен на фоне первой двойки и Четвертого. Гон работает на него… Но это тоже немного скучно, поэтому он оттягивается в подпольных боях. Правила проще, чем на Небесной Арене — никаких штрафов, бей морды всласть. Он здорово развлекается, когда мутузит противников со слабыми хацу, сам же пребывая все еще без единой крохи нэна, и в какой-то момент ему предлагают рыбку «покрупнее»: какую-то местную легенду, что обитает где-то там поглубже на континенте. Как охота на криптида, только экзотичнее. Для Темного Континента: тут на людей нападают редко, это уже моветон и как-то не интересно. То ли дело огромная креветка, размером с пятиэтажку. Вручают камеру. Трясут пальцем, назидательно: — Не забудь заснять! Гон искренне пытается запомнить, как ее включать, но кивает. Ему, в целом, нравятся такие приключения, пусть он и опять бегает по чьей-то указке. Третий принц поручает попутно собрать информацию на грызню своих старших родственничков (Бенджамин и Камилла жутко увлечены этим делом, и весь Гойсан гадает, дойдет ли дело до «Роз»), и Гон отправляется в путь… И находит. Пещеру. Или что-то похожее. Все заросло ветвями, поэтому часть дороги он торчит, прорываясь через кусты. Не самое интересное занятие, народ, смотрящий трансляцию через камеру, наверное, негодует; но кусты доставляют целую тонну проблем. Когда он выбирается на поляну, то колючек на нем столько, что Гон начинает напоминать ощерившегося дикобраза. Он не слишком заботится о конспирации, а потому спокойно выходит в центр импровизированной арены для сражений и замирает, когда натыкается взглядом на фигуру впереди. Сгорбившуюся, сидящую к нему спиной. Явно человек. Мужчина. — Он болен зобаэ… — говорят ему в наушнике. Болезнь бессмертия. Ага, посылают его против неубиваемого. Ну, Гону все равно — начистить чью-то морду ему это не помешает. Шаг, еще один. Второй. Хрустит пожухлая трава. — Где вы его откопали? — Один из бывших бойцов. Заразился, а потом свалил. Думаю, он чокнулся. Гон знает о чокнутых не понаслышке, а потому уверен, что на том конце ошибаются. Но молчит. Ему платят за развлечение толпы (и собственное), а не за умные слова, тут вообще умных не шибко жалуют (Чидль тому лучший пример). Спит ли? Или прислушивается? Гону любопытно, но он пока терпит. Это важная часть представления: немного подразнить зрителя, накалить обстановку. Он не видит десяток глаз, голодно наблюдающих за его движением, но вполне себе чувствует. Это что-то само собой разумеющееся. Скорее всего его тоже видят. Мужчина перед ним не оборачивается, голова опущена низко. Волосы длинные. Местами цветные; наверное, крашенные? Даже почти алые. Кожа белая. Гон замечает шрамы, много, но они выглядят тускло, словно очень старые. Но зобаэ такая вещь — может, были получены недавно, а уже зажили. Во всяком случае, так ему кажется. — Если он станет серьезным, я свалю, — замечает. Искренность в их деле — важная вещь. На том конце провода издают ехидное хе-хе. — Да ладно, поц. Мы же не звери. Все понимаем. Между прочим, эти люди владеют боями, где помирает куча народу. Просто факт. — Смотри, какая дичь. У него точно ноги не было. А сейчас все на месте. Иногда я думаю, а нахер мы сюда, на этот континент, приперлись? Раз тут такое. Он это «такое» произносит с таким придыханием, что Гону почти смешно. Пожимает плечами. — Ради бизнеса? — Ну… — И денег. — Ну, может и ради денег. Вот и вся грязная суть бизнесменов, они даже не скрывают свою натуру дельца. Но кто Гон такой, чтобы осуждать? Охотники эгоистичны сами по себе. Им никто не указ, даже мировое правительство. Нет смысла осуждать кого-то за тягу к деньгам, когда он лично помогал Цезугерре и его команде на Острове Жадности, где они именно за платой и охотились, не имея какого-то шибко обстоятельного интереса к самой игре. Плюс, Гон знает Киллуа; а Киллуа сейчас тоже занят заработком вместе с Аллукой (но он считает идиотизмом соваться в такие дебри, поэтому пока что они не вместе; но потом обещал приехать и дать по шее). Да и сам он дерется за деньги, как и работает на Третьего принца… Ну, еще и из-за скуки, но. Гон заинтригован; он не боится зобаэ, хотя от нее сходят с ума. Но воспоминания о бою с Неферпито еще свежи, и, помимо ярости, он помнит тогда и ужасающее злое удовольствие от доминирования над этим ублюдком. Нет ничего лучше хорошей драки, щекочущей нервы. Это он уяснил давно. У него был хороший учитель в этом. Та еще бестолочь, если подумать. Гон все еще зол, что этот придурок опрокинул его с реваншем, но, опять же, как он может злиться? Все охотники эгоистичны. И он в том числе. Поэтому Гон касается плеча бессмертного. Тот поднимает голову. Затем, разворачивается. Душа трепещет. Зрители в экстазе. Гону думается, что это — знание, как грамотной постановкой раззадорить толпу — он тоже подчерпнул у все того же, с придурью. Жаль, что помер. Жаль, что Куроро добрался раньше. Логичное завершение, но как же жаль. Жаль, потому что не успел схватиться с ним вновь. Жаль, потому что Гону не нравится терять людей, что нравятся ему. Опять же, охотники эгоистичны. И он такой же. Точная копия отца, по словам Мито-сан. Глаза у бессмертного шальные, дикие. Гону даже думается — нет, все же, чокнулся, как и говорили, но они смотрят друг на друга какое-то время, не двигаются… Бессмертный уже поднимает руку, чтобы нанести удар, но вдруг останавливается, в самый последний момент. В эту же секунду в его взгляде проявляется неожиданная осмысленность, и, вместе с ним, Гон понимает. Вспоминает, точнее. Вот что отсутствие косметики делает. Кто бы подумал! Он смотрит на то, как фигура перед ним выпрямляется и встает на ноги, рассматривает шрамы, а потом просто — потому что весь этот фарс не стоит ничего — преданным голосом выдает: — Ну ты и засранец! Я думал, ты сдох, а ты на Темном Континенте! И без меня — не добавляет. — Здравствуй, Гон. Знакомый голос тянет гласные, на лице — лисья ухмылка, и первая реакция Гона — непроизвольная, просто рефлекс — удар в челюсть. Они дерутся. Похоже на собачью схватку. Камера ломается где-то на третьей минуте, но зрители в экстазе. Хисока — это он, кто же еще, Гон постоянно на него натыкается — опасен, и почти сворачивает ему шею. Гон понятия не имеет, как и почему он вообще получил это свое бессмертие, но ему немного не до глубоких размышлений. Впрочем, он уже не мелкий пацан, чтобы его было легко убить, а бессмертие явно ослабило чужие рефлексы, ведь с ним нет необходимости защищаться: Хисоку проще подловить, Гон это чувствует. Он парочку раз отрезает тому руку припасенным ножом — не пошел бы в бой безоружным, не без нэна — и на месте обрубка почти мгновенно вырастает новая. Оторванные же никуда не исчезают; валяются на земле. Зрелище просто жуть, под стать Темному Континенту. В конечном итоге Хисока до него добирается. Очевидно. Чужие пальцы смыкаются на глотке. Вот сейчас он меня и придушит, размышляет Гон, когда кислорода начинает не хватать. Хисока — мастер нэна, он близок к усилителю, у него стальная хватка. От перелома шеи Гона спасает разве что… Да он и не знает. Чудо? Он видит, как тот сосредоточен, пальцы не разжимает, в глазах почти темнеет… Это напоминает их первую встречу, тогда, помнится, Хисока тоже схватил его за глотку. Все как тогда. Туманная поляна, один на один… Но сейчас не будет Леорио. На самом деле, он не то, чтобы удивлен. Всем происходящим. Точнее, действительно удивлен лишь наличием Хисоки тут. Тот же весь из себя жутко непредсказуемый, и так далее, но то, что их бой кончается этим — что его душат..? Это разумно. Гон не боится смерти, потому что ходил по лезвию слишком часто. Ему должно быть стыдно, почти. Но Гону все равно. Грань между жизнью и гибелью тонка, но тем она сильнее манит. Острые ощущения как наркотик. Гон, думает он, прекращай страдать херней и бери себя в руки. Абсолютно логично, соглашается он сам с собой, а потому следом резко подается вперед. Хисока такой наглости не ожидает, как и удара лбом в нос. Отшатывается, стонет. Брызжет кровь. Его швыряют на землю — тяжелый, конечно, но не после тренировки у Золдиков — Гон седлает его сверху и начинает бить. Беспорядочно. По лицу, ломает нос, кажется. Все это не столь важно, потому что зобаэ откатывает все назад почти моментально. Как сраная точка сохранения. Кровь пылает. Черт! Как же хорошо! В эту секунду он понимает, что стоит у него колом. Невовремя. О, блин. Это же как тогда, на Небесной Арене. Хисока же… Осознание настолько поражает Гона, что он замирает. — Маленький… извращенец. Нос пусть и целый, но крови на лице полно — и с ней Хисока выглядит дико. Ухмыляется, за что получает по лицу еще раз, но уже так, для проформы. Гон тяжело дышит. Он чувствует, как ходит мясо над мышцами, как адреналин бьет в голову, хрипит почти. Чувствует, что под ним уже никто не шевелится, Хисока сдается, и они оба только и делают, что пытаются прийти в себя. Внизу закашливаются. Затем, когда в голове немного проясняется, Гон обозленно бросает: — Уже не «маленький». — А с извращенцем он согласен, гляньте. Хисока хрипло смеется, и, затем, с громким хрустом вправляет нос. Синяки исчезают почти мгновенно. Он тяжело откидывается назад, закрывает глаза, и некоторое время они молчат. Гон думает. Размышляет: не про согласие со статусом «извращенца», но про то, как быстро Хисока прекращает возню. Это на него не похоже. Это не так, как поступил бы Хисока. Гона это злит — потому что его Хисока так бы не поступил, и он хватает того за глотку и встряхивает, отчего голова болтается, как у болванчика. И низко-низко рычит: — Нобу сказал, что они тебя прибили. — Нобунага обожает говорить по поводу и без, — голос Хисоки полон яда. Приоткрывает один глаз. — Что ты здесь забыл? Решил вытащить меня с того света? Меня туда теперь и не загонишь. Он явно недоволен. Зол даже. Гон его никогда таким не видел, а потому впадает в ступор, потому что такой выход из образа — это явно что-то новенькое. Злость, вот это все. Он некоторое время сверлит Хисоку взглядом, жадно рассматривает. Не особо изменился. Только волосы длиннее. И шрамы… Но, наверное, одно из его дебильных хацу скрывало их раньше. Гон иногда задумывается, почему Хисока вообще не придумает себе какое-то более интересное хацу, но как он может судить кого-то, когда у него самого в свое время в арсенале был разве что «ка-камень»? Ага-ага. Вот то-то и оно. Садится ровнее. Ерзает. Вообще, слезть бы, но у Гона слишком много мыслей, поэтому он не задумывается даже, как это выглядит со стороны, зато чувствует Хисока. Улыбка у того плотоядная, все шире и шире. Потом вдруг Гон выдает: — Значит, ты теперь… типа… несмертный? — Без «типа». — И как оно? — Ты спрашиваешь, каково мне быть неспособным умереть? — Хисока звучит вкрадчиво. Голос звенит яростью. — Даже если я захочу? Чувствовать, как сознание ускользает? Знать, что возьмись я за любую схватку, я выйду победителем, но не благодаря своим имениям, а просто потому, что в крови плещется вирус? В этом нет никакого интереса, это чушь. — Ты говоришь бессвязно. — Гон, быть бессмертным — самое отвратительное, что может с тобой случиться. Переводя на более простой язык: полный отстой. Гон так и выпадает от этого последнего, потому что молодежный сленг вместо привычного мурчащего тона с уймой намеков Хисоке вот вообще не идет. Он некоторое время размышляет, после чего смущенно — потому что не знает, что бы такого сказануть — замечает: — Вау. Отстой. — Как я и говорю. Хисока вновь закрывает глаза. Уже даже не улыбается. Гон решает, что теперь сидеть как-то даже неуютно, и поднимается. Опускается рядом, на траву. Место здесь странное, причудливое, он некоторое время смотрит на странной формы деревья и гадает, почему именно эта дыра, но затем решает перестать мучить себя гаданиями и тупо спрашивает в лоб. Хисока молчит некоторое время, складывает руки на груди, затем разочарованно бросает: — Вот так. Без сладкого голоса и тонны двусмысленностей Хисока ведет себя в целом не очень приятно — бесит, проще говоря — и Гон начинает понимать, почему он раздражает Мачи. — Это что еще за ответ? — А где еще? — Пацаны из Гойсана говорили, что ты там шлялся. Приоткрывает глаз. Смотрит. — Да, я там был, и правда. До зобаэ. Потом… — Как вообще умудрился? — Увлекательная гонка за Куроро по Темному Континенту. Учитывая, что Куроро жив и весел, Гон начинает смутно догадываться, что в отвратительном настроении Хисоки виновато не только внезапно свалившееся на голову бессмертие. Но, видимо, в основном оно. Он же живет от боя до боя, наслаждается риском, а сейчас риска нет. Только разве что боль, но ее он тоже, небось, давно не чувствует. Выходит, никакого интереса драться теперь нет. А учитывая, что это единственное известное Гону хобби Хисоки (помимо карт; но он уверен, что это тоже просто хитроумная тренировка), то теперь все становится на свои места. Кроме одного. Такого небольшого забавного «но». — Разве после зобаэ не сходят с ума? Это такой мелкий забавный факт: кто бессмертен, тот теряет рассудок. Зобаэ опасная шутка. Хисока некоторое время кокетливо потирает руки, насколько возможно, потом бросает: — Ох, Гон. Ему определенно нравится называть Гона по имени. Так часто звать его нет нужды. Но Хисока все равно это делает. Такое у Гона — с Киллуа. Что-то такое, неописуемое… Приятно катать на языке. — Я серьезно. Ты только что совершил научное чудо. Из всех больных ты единственный не… э-э-э… Короче вменяемый. Не попадайся на глаза Чидль, она тебя распотрошит. Без шуток. Она серьезно настроена покорить это место. — Вменяемый? Ухмыляется. Помнит, значит, как Гон с Киллуа отговаривали Биски не сотрудничать с ним на Острове Жадности. Злопамятная пакость, вот ты кто. Но этого Гон не озвучивает. Хватит компромата, Хисока и так может его шантажировать целой тонной дебильных фактов, копящихся со старта их миленького знакомства. — Нельзя сломать уже сломанное. — Да ладно, я же знаю, что ты врешь. И ты адекватный. То есть, неадекватный, но в рамках приличного. Как я, или Киллуа. — Мне сейчас надо обидеться. Не вопрос — факт. Затем, Хисока улыбается. Уже добродушней. Это очень странная улыбка, похожая на ту, что Гон однажды видел на Острове Жадности, сразу после матча в вышибалы. — Ты за меня так беспокоишься? — Ты свалил в какую-то дыру и просто сидишь тут, алло. Написал бы мне… — Гон возмущенно поджимает губы. Вообще-то, если уж и обижаться, то ему. — Мы бы подрались. Или поговорили. Или выпили! Я теперь технически совершеннолетний, не по всем законодательствам, но тут никаких законов нет. Да ладно, будто тебе совсем нечем заняться. Найди себе новое хобби, не знаю? Не верю, что тебе вот настолько плохо от внезапного бессмертия. — В телесном плане — не так уж и плохо, — кивает. — Хотя весьма неприятно. — Но разве это не круто? Помимо лишения всякого… э-э-э… риска. Ставь себе цель, чтобы не убили там, один раз. И вуаля. Гон искренне не понимает, в чем проблема. Сам он бы руку отдал за бессмертие. Тем более такое. Даже голодать не надо. Черт, да зобаэ — идеальный спутник любого путешественника, не надо ничего брать с собой в экспедицию и волноваться за сохранность… чего либо. Но это для него. Но Хисока качает головой. Не улыбается. Непривычно серьезное лицо. Уставшее. — Я же сказал, в телесном плане. Гон издает глубокомысленное э-э-э. Иногда Хисока весьма загадочен в своих изъяснениях. Когда он потягивается, словно огромный кот, лениво, что-то похрустывает, Гон замечает: — Физически? Молчание. Нет, неверный вопрос. И дело даже не в бессмертии. Наклоняется ближе. Ложится на траву, совсем рядом. Подмечает мелкие детали: совсем короткие вьющиеся на затылке волосы; тонкий шрам на мочке уха; поломанные ногти. Тянет руку. Теплый. Но кожа не гладкая. Рубцы все портят. Тот же лежит на спине. Сверлит взглядом что-то далеко вверху. Очень странное зрелище. — Тебе плохо. — Да. Мне плохо. — Это из-за Куроро? — Куроро лишь одна ступень из многих. — И бессмертие. — И бессмертие. — Когда плохо, чем-то лечатся. Ты ищешь лекарство? — Таких не делают. Гон замолкает. Прислушивается. — Это связано с прошлым? — Может быть. — Слабо ответить нормально? Хисока вдруг скалится в ухмылке. — Гон, ты маленький грубиян. Ах да, прости. Уже не маленький. — Ага, такой. Отвечай, гнусная козлятина. Ерзает рядом. — Я тоже хандрил, когда просрал нэн. В этом нет ничего плохого, ты знаешь? Скорбеть по ушедшему. — Это лишь отчасти связано с ним. С ушедшим… Потому что… — обреченно вздыхает, вскидывает руки. — Знаешь? Оно уже случилось. Не так давно, но… В чем вообще смысл? В итоге все мои старания пошли насмарку: с Куроро не вышло, теперь мне не ощутить удовольствия от боя, а для публики я умер. Даже Иллуми отказался выполнять заказ, потому что не может меня убить. Раз за разом я бросался в бой, это было восхитительно! — сжимает кулаки, — Но, в итоге, все это оказалось… Пустым? Бессмысленным? Не знаю. Возможно, я просто устал. Нужная тишина. Покусывает губу. — Ничего не осталось… Все уходит… — А как же я? — А что — ты? — Я же остался. Их взгляды пересекаются. Вполне серьезно; Гон все еще здесь. Ему плевать на странные привычки Хисоки, его двусмысленные реплики и глупости, что тот делает настолько страшно, что никому не нравится. Гону нравится Хисока именно таким: потому что его отнюдь не пугает неизвестное, а наоборот — влечет. А Хисока подобен огромной коробке с загадками, где за одним слоем прячется другой. И каждый раз находить в нем что-то новое, что-то делающее его более человечным… Пожалуй, это самое интересное. Киллуа считал это глупостью. Но Гону плевать. Тот, конечно, несомненно, прав, но… Что за жизнь без загадок? Тем более таких замечательных. Открывающихся лишь в самых необычных обстоятельствах. Во взгляде Хисоки на секунду мелькает замешательство. Но даже без нэн Гон способен почувствовать: это не столько его обескуражило, сколько заставило задуматься о чем-то. В этом давлении ауры, невольном, напоминающим их встречу на Небесной Арене, нет вражды. Он весьма быстро берет себя в руки. Но время хандры кончается. Добавим немного шуток. — Ого. Гон подпирает голову рукой. И смотрит на Хисоку пристально, подозрительно. Щурит глаза. Такие откровения — что-то новенькое, и правда, но они оба знаю, что вылезать из панциря — самое трудное. И неприятное. — Что я вижу? Что я слышу? Это что, что-то искреннее? Его пихают в бок. Локтем. Очень подло! — Гон, ты рушишь мою веру в тебя быстрее, чем падают карточные домики. Просто кошмар. Хе-хе-хе. Они оба улыбаются, очень глупо. Став старше, Гону становится проще понимать Хисоку. Что-то вроде осознания, как что работает. В детстве тот казался ему далекой и неясной энигмой, но сейчас? В чем-то Киллуа прав. Хисока — придурок. В хорошем смысле. Он нормальный, если того захочет, а эти свои образы явно использует лишь для того, чтобы вывести людей из себя. Но в нем еще столько загадок… Интересно, как бы пошла жизнь Гона, не встреть он Хисоку? Вероятно, он не стал бы охотником — значок на экзамене бы никто не вернул. Не дал бы повод учить нэн. Странно даже представить. Гон всегда полагал, что у него, в общем-то, три самых близких друга, но, видимо, как-то неосознанно туда проник кое-кто еще, со своими дурацкими дразнящими намеками. Но не как друг. Что-то вроде странной влюбленности… Как когда встречаешь очень похожего человека. — Ты прямо как луковица, — глубокомысленно выдает Гон. — Столько слоев загадки, а до центра лезть и лезть. — Я знаю из какого это фильма. Да блин! Кто бы мог подумать, что Хисока увлекается подобным, ну? Он вскидывает голову, когда вдали что-то начинает трещать. Знает звук — вертолеты. Новенькие «хьюи». Какой-то охотник из «Зодиаков» собрал механического монстра с кучей лапок, напоминающий жучка с пропеллером, и теперь это самое быстрое средство передвижения на всем Темном Континенте, не считая варп-поезда. Но кто в здравом уме сядет на этот варп-поезд, ага? — Блин, эти придурки, наверное, думают, что ты меня грохнул. Наверное, надо было им позвонить… А еще ему, кажется, разбили нос. Напоминает чье-то угрюмое молчание после встречи с Неферопито, да, Гон? Необдуманные решения… Что-то не меняется. С каких пор его эго самого же его и критикует?! — Было бы грустно, — со смешком фыркает Хисока, и в этот раз локтем получает уже он. Гон поднимается на ноги, отряхивается, а затем смотрит сверху. Он все еще ниже Хисоки, чертово наследие Джина, но теперь, хотя бы, не запрокидывает голову, глядя на него. Фыркает. — «Отстойно», ты хотел сказать. — Хватит молодежного сленга на сегодня. Я не в том возрасте. Сделай поблажку старшому. С кряхтением садится на земле. Придирчиво осматривает кровь на руках, так, будто это просто досадное пятно из грязи. — Но в возрасте носить всякую кошмарную одежду, ага? — Гона смеряют взглядом. — Да ладно, ты знаешь, что она «отстойна», я даже слушать оправданий не хочу! — Если ты не способен понять мое чувство стиля, это еще не делает тебя модным экспертом. Так что не умничай, мальчик из лесов. Не я проходил все наше знакомство в одних и тех же шортах, — затем, вдруг, кривит губы. В улыбке? Или что это? — Но я рад. — Непониманию вкуса или шортам? Гон ойкает, когда в него швыряют карту. Не острую, как лезвие, но весьма ощутимо ударившуюся в переносицу. — Рад… что ты тут. Что ты остался. И замолкают. Время течет. «Хьюи» все ближе. Скоро обратно в город; а там очередные задания от Третьего принца, наблюдение за враждой Бенджамина, Камиллы и гойконговцами. Странно уходить из этого места, но Гону не хочется быть тут — в месте, где время словно остановилось. Он не любитель стабильности и застоя. У него есть планы, и он уверенно следует им — вперед, к будущему. Но Хисока… Ему, видимо, нравится свое неопределенное зависшее состояние? Гон оборачивается. Ему смотрят прямо в глаза. Взгляд у Хисоки цепкий, неприятный. Словно лезет в душу. Этот человек, напоминает себе Гон, убил множество людей. Его нельзя жалеть. Он — злодей. Но Гону все равно, потому что мальчик, спрашивавший Куроро, почему тот убивает невинных, уже успевает достигнуть точки, где сам обещает убить слепую беззащитную девушку. Проще говоря, не Гону судить. Противоположности притягиваются, но и похожие люди тоже. — И что ты собираешься делать? Некоторое время они смотрят друг на друга, и Гон молчит. Потому что раздумывает. Лопасти «хьюи» позади вращаются с неприятным тыр-тыр-тыр, ветер обдувает шею… Трава качается. Но все его внимание поглощено Хисокой, который смотрит на него так же пристально. Подозрительно. Хисока ждет от него того, что должен делать только и только Гон, а Гон, как известно… Ну в самом деле, кто в здравом уме пойдет на Темный Континент без нэна, станет звездой Гойсана и начнет планировать путешествовать еще глубже в мир, где каждый куст способен тебя убить? Только полный безумец. Но Гон не слишком заинтересован в том, чтобы озадачиваться настолько не насущными проблемами. В конце концов, он охотник, а охотники, как известно, весьма и весьма эгоистичны. Поэтому он просто пожимает плечами. — Понятия не имею что конкретно. Но шумихи точно наведу. Присоединишься? Это, в общем-то, вопрос, не требующий ответа. И они оба это знают. Новое хобби. Новый повод делать… что-то. А не задаваться вопросом «а стоил ли пройденный путь того?» Но Гон, для проформы, добавляет: — Думаю, где-то в этой дыре можно найти способ вылечить бессмертие… Поверить не могу, что ты вынуждаешь меня это говорить. Чидль меня загрызет. Протягивает руку. И чувствует, как губы искажаются в чужой лисьей ухмылке, когда за ту хватаются. Да. Вот так и надо.