Свидание с заключённым

Ее мужа убили за два дня до того, как началось сражение под Мукденом. Русско-японская война на тот момент уносила жизни людей уже год с лишним, и эта битва, которую все третьим чувством ждали, должна была стать решающей. Эллу не удивило, что смерть ее Сергея мгновенно исчезла из поля зрения людей. Ее ранило только внимание, которое обратили на убийцу люди творческие. Умы политические остались далеко на востоке, но литераторы, жалующие террористов за их красивые речи, прониклись к убийце самыми патетичными чувствами. Элла решительно не принимала это. Они не собирали тело мужа или жены по кускам. Их любимым террорист не забрасывал бомбу в карету. А вечером, спустя часы после убийства, Элла услышала в госпитале, как две медсестры каламбурили в подсобке: «Наконец-то великий князь пораскинет мозгами». Эллу тихо ушла и только на выходе приказала, чтоб медсестры были заняты делом, а не сплетнями. «Это место построено под моим руководством при поддержке Сергея Александровича», — напомнила Елизавета и уехала обратно в Кремль. Москва холодно встретила гибель своего недавнего генерал-губернатора. Ночь Элла тихо проплакала в кровати нелюбимой племянницы Марии, которая была на их с Сержем попечении. Девочка, благослави Господи ее душу, могла спать сном ребенка после такого дня. В госпиталь Элла изначально пришла, чтобы проведать Андрея Рудинкина, кучера ее мужа. Он был смертельно ранен и ненадолго пережил Сержа. — Муж передавал, чтобы мы с Вами не падали духом! — вымученно улыбнулась ему великая княгиня. Бедняга умер, думая, что великий князь выжил и справляется о нем через жену. Следующие дни она провела в Чудовом монастыре, молясь над останками мужа. Решимость ее крепла. Не только про кучера и про детей Элла беспрестанно спрашивала в тот первый страшный день. Несколько раз с ее уст соскользнул вопрос об убийце. Окружающие решили, что это из страха, и убеждали, что побег невозможен и убийцу казнят обязательно, чем только сильнее мучили княгиню. У нее была ее вера, и эта вера требовала, чтобы она вела себя достойно Христа. Сергей ввел ее в православие, своим примером показывая немецкой принцессе прелести русской веры. Благодаря любви к нему Елизавета научилась любить бедную Россию. Она должна была показать себя достойной продолжательницей дел мужних. Хотя Элла и чувствовала, что конкретно это ее решение Серж не одобрил бы, но оно было в согласии с верой, которую они оба проповедовали. Сергей назвал бы это проявлением слабости, а русские уважают силу, им нельзя идти на уступки. При жизни Элла не посмела бы противоречить мужу, она боготворила его. Но сейчас увы, другой голос, авторитетнее, вел ее. Вечером седьмого февраля 1905 года Елизавета Федоровна навестила в тюрьме убийцу своего мужа, эсера Ивана Каляева. Ради этого ей пришлось вступить во всякого рода сговоры с градоначальником, чтобы он допустил свидание. Она знала, что разговор будут подслушивать, — в отличие от молодого человека, который ожидал от нее невозможной в таких условиях легкомысленности. Она зашла в сопровождении двух лиц. — Кто вы? — нервно воскликнул молодой голос из темноты. Элла бросила один взгляд на худого обросшего бородой человека в поношенной арестантской одежде, и поняла, что Бог послал ее сюда не зря. — Я жена его, — сказала Елизавета и отпустила охрану. Молодой человек не встал ей навстречу, хотя порывался, и просто смотрел с ужасом. Элла пришла к нему в траурном одеянии, пышные светлые волосы скрыты под черным покрывалом, и лишь бледный узкий овал лица оставался виден. Красота не покинула ее, но к ней прибавилась скорбь. Элла переоценила себя. Эмоции одолели ее почти сразу и пришли вместе со слезами. Она садилась на скамью, рядом с ним, уже не видя ничего за блеклой пеленой. — Княгиня, пожалуйста, не плачьте… Успокойтесь… — Да-да, сейчас, я… Я успокоюсь. Он прикоснулся было к ее плечу, но, как только Элла вскинула голову, рука мгновенно отлетела, а лицо Каляева залилось краской стыда. — Вы должно быть много страдали, раз решились на такое, — заключила Элла. Каляев был на добрых восемнадцать лет младше ее, а лохматость делала его и того моложе. — Страдал! Что с того, ежели и страдал? — Каляев неожиданно вскочил и начал ходить по комнате. — Мои страдания я соединил со страданиями народа. Он страдает в сто раз хуже меня, и горести эти испытывает ежечасно по вине царской фамилии и всех, кто им лоялен. — Неужели вы думаете, что и мы не хотим людям добра? Что нам незнакомо страдание? Перед глазами мелькнуло забытое лицо младшего братика Фритти, который умер, выпав из окна. Гемофилия, семейная болезнь, не оставила ему и шанса на выздоровление. Фритти не было и пяти. Сошедшая с ума мать водила остальных детей на могилку каждый день и праздновала любую мелочь в маленькой биографии своего любимца. Наконец, мать спасло рождение малышки Мэй. Златокудрой пухлощекой красавицы с ямочками на щеках точь-в-точь как у Фритти. Мэй прожила четыре года. Дифтерия, которую случайно занесли в дом, обрекла всех жильцов на долгие месяцы болезни, а младшую дочь и мать семейства отправила на тот свет. — Вы думаете, это идёт в какое-то сравнения с многомиллионными ужасами, которые происходят повсеместно, по всей России, всюду, только потому что это воля Николая Романова? — Голос Каляева задрожал. — Вы знаете, что произошло с рабочими пятого января. Они шли к царю с иконами, они «Славься!» пели, а брат Вашего мужа приказал стрелять. Вы судите меня за убийство вашего мужа, а кто будет судить за эту тысячу убийств? — Кто? — спросила Элла. — Народ! Он был словно и не человек, а персонаж, сошедший со страниц русского писателя Достоевского. — Ведь и Вам же было все равно на них! — Он осекся, но она поспешила согласиться: — Люди — эгоисты по натуре, это так, я с Вами не спорю. — А эта ужасная война! — уцепился Каляев за новую мысль. — Царское правительство развязало ее, чтобы заткнуть нам рты, а Вы посмотрите, какими методами они ее ведут! Она не слышала, что было там, на фронте, но видела, что было после. В бесконечным госпиталях, которым Елизавета состояла учредительницей, бесконечные раненые, безногие, безрукие, перешучивающиеся между собой несчастные солдаты, такие же молодые, как этой бедный замороченный юноша. Они с подругой и соратницей Зинаидой Юсуповой проплакали много слез, видя все, что им приходилось видеть. — Император делает то, что считает нужным для защиты своей страны, границ, — сказала она увереннее. — Как же честь родины? Это ничего для Вас не значит? — Честь родины! — скривился он. — Этим Вы оправдываете насилие, совершаемое над народом? Элле пришлось опустить глаза. Она долго подбирала слова. — Я не оправдываю ужасной боли, которую испытывают люди. Происходит непоправимое зло. А то, что совершил Владимир Александрович, я считаю чудовищной ошибкой, и молюсь за всех невинных жертв также, как и за то, что Господь простит его. Я во многом разделяю ваши чувства, но ваши действия я понять не могу. Вы считаете, совсем нет другого выхода? Его глаза почти вылетели из орбит, ещё немного, и Каляев бы схватился за волосы. — Почему вы раньше не говорили со мной? Почему до того, как я убил, никто не желал меня слушать?! — Он рассмеялся над собой. — Народ хочет, чтобы его услышали, княгиня. Скажите, что было бы со мной, если бы я пришел к Вашему мужу или к Вам со своими предложениями? Меня бы отправили в сумасшедший дом или на Сахалин! — Действительно, жаль, что мы не знали вас раньше, — с горестью сказала Елизавета. «Они считают нас за врагов, не знающих жалости». — Я верил в другой путь, — продолжал Каляев. — Но он невозможен. Есть только одна судьба для тех, кто проливает кровь народа. Смерть. И я бы потратил тысячу жизней, не одну. Россия должна быть свободной. — Но Вы убили не одного себя. Вы убили мужа, дядю, брата. Вы и меня убили. — Ну уж этого-то я не сделал, — всполошился Каляев, и какая-то гордость осветила его лицо. — Мое сострадание спасло Вас и Ваших племянников, Вы это знаете? — Она кивнула: ей говорили. — И я рад этому. Убийство должно было произойти на два дня раньше, у Большого, а не в Кремле, но я увидел Вас в окне кареты. Вы были в голубом платье. Я поймал Ваш взгляд и убежал. Я пощадил Вас, рискнул непониманием боевой организации, но они все признали, что я был прав. Все! Элла поежилась. — Я молилась за Вас, — призналась она. Он лихом кивнул и сел обратно. — Я за Вас тоже. «Нечего жалеть тех, кто сами никого не жалеют!» — с негодованием писала она Ники, Императору Николаю Второму, несколько лет назад и требовала, чтобы террористов судили по всей строгости закона, без жалости. Какие жестокие мысли, как стыдно ей должно быть при мысли о них. — Послушайте, мой муж, Сергей, он все понимал. Он предчувствовал, что скоро умрет. Он поэтому ушел с поста генерал-губернатора. И ещё раньше — Вы, наверное, помните? — он устраивал Зубатовские организации, он хотел говорить с народом, он понимал, как это важно. — Княгиня, я не буду говорить с Вами о Вашем муже. Все, что требуется, я скажу на суде. — И я не хотела спорить с Вами о политике. Я хотела говорить с Вами как человек с человеком. Он прощает… Послушайте. Я знаю его лучше себя. Он прощает Вас. Бог мне свидетель, я прощаю Вас. Мы понимаем, что Вами двигали чувства патриотизма — извращённые, ободранные, обманутые, но чувства благородные. Жизнь была к Вам несправедлива, а Вы так остро чувствовали справедливость. Молодой человек не отрывал от ее лица больших испуганных глаз. — Почему же Вы не слушали меня раньше! — снова с горечью сорвалось с его уст. Она взяла его руку в свои. — Вы верующий? — спросила Элла. Каляев неопределенно качнул плечом. — Возьмите иконку, — попросила Елизавета Федоровна — На память обо мне. Каляев принял иконку. — Моя совесть чиста, и я исполнял свой долг, — сказал он. — Но мне больно, что я причинил Вам столько горя, княгиня. Простите меня. Она перекрестила его и поцеловала в лоб. — Бог всемилостив. Прощайте. Они больше не виделись, хотя Каляев дважды просил о повторном свидании. На суде Иван Каляев произнес речь, в которой оправдывал свои действия и обвинял царское правительство в преступлениях против народа. Его казнили несмотря на ходатайство великой княгини Елизаветы Федоровны к Императору с просьбой о помиловании.