migraine

В моей руке твоя ладонь, Вокруг беснуется огонь, Сжимает горло пьяный дым. Свистишь прилипчивый мотив, Свои лекарства проглотив И обозрев труда плоды. Твой тихий свист и стёкол звон, И пламя рвётся из окон, Стелясь по вертикали стен.

      Мигрень была частой незваной гостьей в жизни доктора Дотторе. Она, нарастающей бурей, губительным смерчем переворачивала все в голове предвестника. Сознание туманилось, а свет от люминесцентной лампы, казалось, бурил голову до самых мозгов.       Таблетки, ебаные таблетки, которые, как назло, затерялись где-то в ящике стола среди мятых бумаг. Дотторе беспорядочно ворошил их, в попытке отыскать лекарства. В этот раз приступ был особенно сильным, и предвестник клял себя за то, что вовремя не прекратил работу. Голова раскалывалась, а перед глазами плясали яркие пятна света.       Синьора! Где сейчас Синьора? Казалось, стоило лишь ее позвать, как она тут же исцелила бы доктора. Синьора, ее тонкие, но в тоже время могущественные руки, бархат черных перчаток. Ее пальцы бы нежно прошли путь от ключиц к шее, затем к подбородку, после чего остановились бы на щеке.       В конце концов, пальцы предвестника бессильно разжались, и очередная папка глухо упала на пол. Дотторе, зажмурившись и крепко сжав зубы, с огромным трудом клацнул по выключателю. Лаборатория погрузилась во мрак, после чего он, осев на пол, безмолвно замер.       Синьора не придет. Она не проведет по его волосам своей рукой, не оставит обжигающе-нежный след губ на его лбу, не откроет его глаз. Синьора мертва. Синьора была убита куклой, такой же бездушной марионеткой, как и шестой предвестник. Кукла не чувствует боли и жалости, кукла лишь исполняет приказ своего родителя-архонта.       Дотторе хотел провести для нее нормальные, человеческие похороны. Но ее тело распалось на тысячи маленьких кусочков, превратилось в пепел и навсегда исчезло. Каково ей было, когда сегун исполосовала ее своим мечом? Что она чувствовала? Быть может, страх? Или отчаяние? Или же покорное смирение? Нет, она бы никогда не смирилась, доктор был уверен. Она боролась, боролась до последнего, она была готова разбить руки в кровь, цепляясь за ускользающую жизнь.       Звон в ушах, детский плач, отчаянный крик. Перед глазами — пламя, в голове — нарастающий рокот. Тошнило, сжимало горло спазмом, будто крепкая рука, так, что невозможно было даже вздохнуть. Глаза непроизвольно начали слезиться, а рот наполнился слюной. Стук сердца мерно отдавался в висках. Внезапно лицо Дотторе обдало едва уловимой прохладой, и он понял — в кабинете он не один.       Она шла тихой поступью, приближаясь к нему, и доктор мог уловить каждый ее вздох. Шелест невесомой ткани, едва слышный шаг легкой босой ноги по холодному полу заставляли сердцебиение участиться. Но вот, еще мгновение — и она замерла прямо возле него. Молчит — слышит стук его сердца. Рассудок полностью затуманился, и Дотторе обессиленно потянулся дрожащими пальцами к кружевному белоснежному подолу. Кружево ощущалось пальцами как паутина, а нежнейшие шелка ласкали уставшие ладони. Он по-детски сжал ткань в руках, когда почувствовал на своих волосах легкое прикосновение. Она дотронулась до подбородка доктора, и тот поднял глаза.       Золотые кудри обрамляли ее лицо, на фарфоровой коже играл легкий румянец, холодные глаза-льдинки по-прежнему глядели прямо в душу. Склонив голову на бок, она вздохнула, разомкнув алые губы.       — Скверно выглядишь, — констатировала она, — белее мела стал. Совсем тебе здесь плохо без меня?       Язык не слушался, и предвестнику оставалось лишь слегка качнуть головой в знак согласия.       — Я вернулась, Дотторе. Я пришла к тебе, — легкий поцелуй запылал на его щеке, — нельзя мне оставлять тебя.       Доктор робко, до конца не приходя в себя, коснулся губами женской шеи, а затем, смахнув локоны с груди, остановился в области ключиц. Кожа ее казалась неестественно холодной, тонкой и почти прозрачной — кое-где проглядывались вены. Руки потянулись к шнуровке на корсете платья, осторожно развязали бант и оттянули ленту.       Она нетерпеливо откинула подол платья, опустилась на колени предвестника, подтянулась ближе — ее дыхание опалило губы. Взяв руку доктора, она накрыла ею свою оголившуюся грудь. Дотторе сжал пальцы, не заметив того, насколько легче становилось ему с каждой минутой. Она продолжала размеренные движения, покачивая бедрами в такт. По щеке предвестника скатилась одинокая слеза. Холод ее тела был таким неожиданно пугающим и одновременно с этим таким желанным. Доктор до боли точно помнил каждую деталь в женщине — от запаха белокурых волос до тепла мягких бедер. Сейчас же он не ощущал абсолютно ничего столь знакомого и родного. Это просто фантом, видение, сладкий мираж в предсмертный час — и оттого мозг тонул в сладкой дурманящей иллюзии.       Дотторе жадно хватался напряженными пальцами везде, где только мог дотянуться, словно пытаясь растворить чужое тело в своем. Слезы капали на грудь и ключицы женщины, и доктор не замечал, что они словно испаряются на холодной коже. Она в ответ зарывалась пальцами в растрепанные кудри, прижимая Дотторе к себе еще сильней. Шептала, что теперь все будет хорошо, что будет рядом — навсегда. А доктор лишь рвано выдыхал — абсолютно молча.       Он не проронил ни слова, а хотелось отчаянно кричать.       Внезапно ее руки переместились на щеки, заставляя Дотторе поднять голову и взглянуть в глаза. Ему хотелось отвернуться, снова уткнуться ей в плечо, но только не видеть ее холодный взгляд. У него не получилось — все тело словно оцепенело от холода. Губы задрожали, а пальцы стиснули мягкие бедра.       — Как ты только мог подумать, что я тебя бросила? — в спокойном, некогда твердом голосе слышалась печаль, — я не хочу видеть тебя таким. Не хочу видеть этот страх и отчаяние. Я всегда буду рядом, помни это. Я навсегда с тобой — здесь.       После этих слов тонкие пальцы скользнули от подбородка доктора к груди — к самому солнечному сплетению.        — Я помню, я помню, помню, — рвано втянув воздух в легкие, Дотторе потянулся было, чтобы коснуться ее руки — но не смог.       Она таяла, будто в оттепель, исчезая на глазах. Доктор успел лишь легко коснуться ее щеки. Она прикрыла глаза, а ее губы растянулись в умиротворенной улыбке, после чего она исчезла. Исчезла навсегда.