На краю Земли

      Как ни посмотри — Мило был странным. Для городского тюхли, который не высунет нос за пределы своего дома, он был слишком любопытным и лёгким на подъём, а для Грибного стража, пусть и зелёного совсем, был уж совсем безбашенным, с особым удовольствием нарывался на неприятности сам, да и Биско в них втягивал. Как он вообще выжил до их встречи — загадка из загадок. Но Биско с кем угодно был готов поспорить, что так яро сражаться с Тецуджином на исходе сил мог только он и никто другой.       — Хороший у тебя напарник, сынок, — весело смеётся Джаби, помогая собрать самые нужные вещи для нового путешествия, и Биско гордо хмыкает:       — Ага. Странный он.       — Ну, другой занозу вроде тебя и не вытерпел бы.       Да, Джаби всегда зрит в корень и легко уворачивается от шутливого тумака.       Странный Мило, странный, да только без него представить себе пути-дороги верхом на Акутагаве и не получается, словно за пару месяцев он стал его, Биско, частью, продолжением, как вот тот же лук. Не то чтобы Биско хоть когда-то сомневался в себе, но порой кажется, что без серьёзного взгляда Мило, провожающего каждую его стрелу, в цель он и не попадёт.       Мило странный, такой восторженный чудак, и радуется он весело и ярко, когда Биско решительно выдаёт:       — Скоро окажемся в таком месте… Вот ты такого никогда не видел.       — Правда? Что за место, где оно? Хэй, может, намекнёшь хотя бы? — да, Мило заваливает его вопросами, сверкает глазищами и весело смеётся, когда Биско отмахивается от него, как от надоедливой мухи.       — Ладно, ладно! Оно на самом краю Земли, вот что! И больше я тебе ничего не скажу.       На самом деле это место далеко на Востоке, но это звучит не так красиво. Мило задумчиво затихает, привычно прикусывает нижнюю губу, и теперь Биско разглядывает его украдкой. В последнее время это уже его привычка, как и то, что ночью он порой крепко сжимает ладонь Мило, когда тот мечется в очередном кошмаре, хрипит его имя и плачет, не просыпаясь. Биско тогда его крепко обнимает, шепчет, говорит, иногда кричит, и тогда Мило открывает глаза, но смотрит в его лицо невидяще, словно не понимает, словно не узнаёт. Словно до сих пор спит, и это во сне он выдыхает:       — Я всегда буду любить тебя, Биско…       Так бывает почти каждую ночь, и каждое утро Мило об этом не помнит. А Биско… ладно, Биско просто не знает, как об этом сказать. Его научили сражаться за свою жизнь, а вот что с ней делать, как понять, что она переплетается с чужой, он учится понемногу только сейчас. И забывать пережитые ужасы и боль он учится тоже — как и Мило.       Такое, конечно, быстро не проходит, точно никогда не сотрётся из снов и не излечится на коже. У Мило свои следы — шрамы на спине, мозоли от лука на пальцах, собранные в хвост отросшие волосы и бойкий взгляд из-под рваной чёлки, которую ему Биско неумело подстриг ножом. И светлые волосы уже даже выгорели на солнце, скоро совсем белыми станут. Да, теперь Мило с девчонкой, как раньше, уж точно никто не спутает. Возмужал, даже немного подрос, стал сильнее. Да, пусть он уже по-другому странный, но Биско ни на кого другого его точно не променяет.       Особое место, которое Мило точно никогда не видел, пахнет солью и шумит тяжёлыми волнами о песок. Да уж, здесь и крошки ржавчины не видно, словно сюда она не добралась, словно время здесь остановилось давным-давно.       — Океан… Настоящий… — выдыхает Мило и на ходу скидывает обувь, а потом по колени забегает в воду. — Биско, вода такая тёплая! Давай, иди сюда!       — Если нас утащит на дно какая-нибудь океанская чудила, я знаю, кто в этом будет виноват, — привычно ворчит Биско и отмахивает от тёплых брызг. Мило готов рвануть в воду уже по макушку, и Биско успевает ухватить его, мокрого и счастливого, за ворот. — Вот стопудово же плавать не умеешь!       — Не знаю, — хохочет Мило и отплёвывает от воды, которой Биско пригоршней плещет ему в лицо: — Бууууу, солёная. Ладно, отпусти, не полезу я дальше.       — Да куда тебе, и так уже мокрый весь. Ладно, тут жарко, высохнем.       Рыжее солнце и правда палит жарой, и вода на лице уже высыхает солёной корочкой. Мило облизывает губы, чуть морщится, и Биско заворожено отводит мокрые, выбившиеся из хвоста пряди волос с его лица. Отнять ладонь от его лица так сложно, она словно магнитится к тёплой коже, ложится на неё правильным рисунком, и вдруг Биско понимает, что самого очевидного он и не замечал.       — Слушай, а ты… ты загорел же! У тебя даже нос немного шелушится!       — Последнее можно было и не добавлять, — бормочет Мило, прикрывая свои большие, нет, даже громадные на загорелом лице глазищи, и доверчиво накрывая ладонь на его лице своей, тоже загорелой.       И когда Биско прижимается к его губам своими, они всё же солёные. А, может, это его собственные такие. И всё это совсем не странно.       Это — правильно.