Доказательство вины

Знаешь, мне приснился странный сон. — Лиам! Лишенный надежды кошмар. — Идиот! Трусливый идиот, что ты наделал... Казалось бы, никаких монстров и мрачной тревоги, которая на пике нервозности вынуждает резко проснуться и мешает обратно уснуть. — Что еще мне нужно было сделать. Тебе следовало только сказать. Только одно твое слово, Лиам. Лиам... Я звал тебя Лиам. Диковинное имя, но красивое. Совсем тебе не подходит. Не думал, что убийство по собственной воле, своими руками, а не веленьем Сивиллы, так нелепо отпечатается в моем сознании, скатившись в надрывную сентиментальность. Убери с лица эту сладкую улыбку, иначе мне снова захочется тебя пристрелить. Когда-то я и правда был таким эмоциональным. Во снах все утрировано, но доля правды в них неизменно присутствует. И какая-то часть меня, вступая в отчаянный конфликт с другой, все-таки по тебе скучает. Мне скучно. Но твоя смерть ощущается финальной точкой, настолько правильной, что мне хочется вернуться назад и дать себе больше времени, чтобы разобраться в происходящем. Я очень на тебя зол. — Ненавижу. Зачем я вообще тебя встретил... Когда я увидел тебя впервые, мне показалось, что мы знакомы уже много веков. Ты думал о том же? А может, и знал. Точно знал. Во сне черты твоего лица были мягче, волосы — теплее оттенком, а вот в глаза мне так и не довелось заглянуть. Даже то имя — Лиам — казалось предельно уместным. Таким же легким, как твоя улыбка, мало схожая с тем, что приходится лицезреть сейчас. Помню скрипучую лестницу, стойкий запах древесины — откуда только взяться такому чуду, — помню, как задыхался, взбегая по ступеням вверх, спотыкаясь и чуть не падая в спешке. Как тяжело дышал и едва не ударился лбом о дверь, когда открывал ее, стремясь быстрее попасть внутрь. Тот ты, с волосами подобными оттенком спелой ржи, в которой ты нынешний уснул вечным сном, стоял у окна спиной ко мне. Твоя рука поднялась, приставляя дуло старинного револьвера к виску, палец стремительно надавил на спусковой крючок. — Я никогда не прощу тебе этого. Никогда не прощу. Никогда бы не стал оплакивать такого, как ты. Но что-то подсказывает, что тот ты заслужил мои слезы. Что-то нематериальное, непонятое ломалось внутри меня с треском, с каким ломаются кости, если пустить человека под пресс. И я проснулся полностью опустошенным, еще не до конца расставшись с ощущением тяжести твоего лишенного жизни тела, нашедшего покой в моих руках. Ты улыбался сожалеюще, но умиротворенно. У тебя была веская причина. Тот ты сделал это, прекрасно зная, как сильно ранишь того меня. Ты даже не повернулся ко мне лицом, чтобы встретиться на прощание взглядом, будто был зол на меня, хотя это я — я должен был злиться, и я злюсь до сих пор, хоть это был всего лишь дурацкий сон. Теперь ты выглядишь виноватым. Ты так не любишь, если что-то идет не по твоему плану. На этот раз все было правильно? Ты добился своего? Какой ценой, Макишима. Лиам. Какой ценой? Я вряд ли вспомню все. Вряд ли хоть еще один эпизод из прошлого так же четко всплывет в моей голове. Но я знаю точно, что тот ты был. И был другим — настолько, что тот я не смог тебя оставить лежащим в луже крови, осудив так, как ты того хотел. Местью простого человека, имеющего на это право. И тогда ты изменился, пронеся сквозь время глупую обиду. И очень сильную ненависть — к себе. Возможно — я почти абсолютно уверен, — ты пытался доказать не мне, а себе самому, насколько ужасен. Насколько достоин смерти. И если бы я только понял это тогда... Нет, все равно было бы уже слишком поздно. Ты слишком далеко зашел. — Этот мир изменился благодаря тебе, Лиам. Самую малость, но ты мог бы сделать больше. Мы могли бы сделать больше. Если бы ты дал себе шанс. Если бы дал его мне. И признай, на этот раз ты потерпел полный крах, увлеченный в большей степени доказательством своей правоты. Своего несмываемого греха. — Этот мир уже не изменить, Когами Шинья. Это отчаяние. Это предел. Но ты продолжаешь вызывать в памяти мой размытый образ, терзая себя. Зачем? Не знаю. Не могу тебе сказать. Forget me, if you can, Sherly.