Больше нет

Джихва дрожит в самом тёплом углу хижины и похож на маленькую птичку, свалившуюся в мокрый весенний снег. - Да… мне жаль вас. Его слёзы блестят в тусклом свете и кляксами расплываются на чужом грязном тряпье, когда он вдруг начинает тихо смеяться и качает опущенной головой, робко улыбаясь. Губы сжимаются в тонкую напряжённую полосу, и прерывающимся голосом, словно стыдящийся своей просьбы ребёнок, Джихва медленно произносит: - Ты был когда-нибудь с другим мужчиной? Повисает тишина, и он не глядя бросает связку монет обратно к ногам человека в маске. Кивок негласно довершает заключение ещё одной сделки. Отнести бесчувственного мальчишку, совсем невесомого, на склон горы и положить в снег – дело нескольких десятков минут, и Джихва отмеряет их своим загнанным дыханием, перебирая в постепенно оттаивающих пальцах складки грубой коричневой ткани. До чего он дошёл – спать с грязной свиньёй, с простолюдином, с собакой… Точь-в-точь как Юн Сын Хо, будто и так недостаточно многое напоминает о нём. Безымянный уже приближается к хижине тяжелыми шагами, толкает дверь и выжидающе глядит на Джихву: на то, как тот сглатывает, впервые стыдясь своих намерений, и раздевается, мешкая, не сразу справляясь трясущимися руками. Поворачивается к стене и настороженно смотрит через плечо. Человек в маске не помнит ничего настолько беспорядочного и шумного. Ни одна женщина не кричала так, не давилась стонами, не захлёбывалась в слезах. Джихва бессильно падает на пол, пачкаясь в белом, и вперяется отчаянным взглядом куда-то в закопчённый, чёрный от дыма и гари потолок. Его глаза опять становятся красно-воспалёнными, и, пока он собирается уйти, на одежду падает ещё восемь солёных капель. - Через неделю, - хрипло произносит он и словно случайно роняет на пол ещё денег слабыми дрожащими пальцами. Дверь скрипит и не поддаётся, словно не хочет выпускать, и через щель просвистывает поток холодного воздуха. Джихва, едва переставляя ноги и не оглядываясь, медленно пропадает в снежном тумане и превращается в непонятную серо-синюю тень. Безымянный сверлит эту тень напряжённым взглядом, пока может различить. Потом он долго сидит, под треск костра неторопливо перебирая тусклые монеты, и перед глазами мелькают кудрявые пряди и искривлённые губы. Джихва просыпается разбитым и едва способным двигаться, и плавные, как течение реки, полусонные мысли в его голове огибают всё серьёзное без всяких сомнений и трудностей. Вино этому только способствует, хотя, наливая его, тонкая рука чуть дрожит. Волосы растрёпаны сверх меры, и он, кажется, так и лежал в этом тряпье целую ночь. Чтобы забрать свою одежду, нужно вынести взгляд свидетеля своего позора, и Джихва, опрокидывая в себя последний глоток алкоголя, решает, что это слишком. Напиваться с утра – противно, но того стоит: в голове сейчас же проступает лёгкий звон и своей прозрачной завесой прикрывает всё ненужное, стыдное и тоскливое. Тупая боль ощущается заметно и немного мешает сидеть, но и она трансформируется во что-то приятное и ненавязчивое. - Зато я напрочь забыл о Сын Хо… Горькую улыбку наяву видят только безмолвные стены господской спальни. В мыслях безымянного она появляется исподволь, когда он, выходя в холодное промозглое утро с кинжалом в руке, бережно проводит рукой по забытой дорогой одежде и проверяет бегло, непонятно зачем, не оставил ли пятна. Джихва для себя самого всё более отвратителен и жалок, потому что вновь и вновь плетётся на рынок в мягкой сиреневой темноте и сбрасывает с себя платье, прикрывая глаза, и его держат тёплые грубые руки, и на коже чувствуется жаркое дыхание. Это постепенно заполняет горестную чёрную пустоту, вытесняя Юн Сын Хо и пряча безвозвратно всё, что о нём напоминает. Снега больше нет, с удовлетворением отмечает человек в маске, а значит, и следов. Кровь впитается в землю, отпечатки ног не будут заметны. Для этого нужно лишь открыть отсыревшую дверь и отправиться сквозь улицы, накрытые остатками ночи, спокойно оглядываясь вокруг и ощущая на бедре тихую до поры до времени прохладу лезвия. Только что делать с отпрыском благородного семейства Ли, который спит в углу? Он нескоро проснётся после вчерашнего. А проснётся – всполошится, начнёт искать его, пытаться выломать запертую дверь, плакать. И всё сразу. Головная боль, как будто желающая заполучить его в собственность. Иногда кажется, что Джихва готов лично выбросить из хижины на улицу женщин. Последнюю, совсем молодую хорошенькую жену какого-то местного чиновника, он провожает едва слышным презрительным шипением и хмурит брови, морщится, словно собираясь опять заплакать. Безымянный, тяжело выдыхая, внимательно изучает его непонятное выражение лица, и в груди стынет что-то горько-сладкое. Дверь опять скрипит, когда он выходит, бросая последний быстрый взгляд на Джихву. Тихий и спокойный, никаких мокрых ресниц, красных глаз и криков. Губы невнятно улыбаются чему-то во сне, волосы растрёпаны. Он красив, даже лучше, чем когда они… Жертва ждёт. Ли остаётся в хижине, что вызывает тревогу, но пусть. Грубая ткань неприятно касается щеки, по телу разлита усталость, воздух влажный и тяжёлый. Он привстаёт – голова кружится. Вокруг полумрак, из единственного крошечного окна едва просачивается по-утреннему сонный свет. Шею покалывает: этот, в маске, не сдерживает себя. Сын Хо тоже любил укусы. Снова накатывает грусть, но какая-то притупившаяся, эфемерная. Джихва делает несколько шагов до противоположной стены, стоит так, в тишине. Снаружи завывает ветер, слышны чьи-то торопливые шаги, лёгкие, девичьи. - Эй, ты! – мелодичный юный голос. Закипает злость. - Его нет, - Ли отвечает прежде, чем успевает подумать. - Ах, мужчина? – отвращение пополам с удивлением, опять шаги – удаляются. Разве его денег недостаточно, чтобы жить лишь на них, не приглашая к себе никого другого? Он повторяет это вслух, пока никого нет вокруг, и глаза начинает щипать. Они опухнут, безымянный вновь посмотрит на него с укором и насмешкой. Мужчина плачет, как избалованная девочка. Джихва сворачивается клубком на куче тряпья, заменяющей постель, и не моргая смотрит на тлеющие угли. Искры едва теплятся, холодно, горько. В голову лезет человек в маске. Его могут поймать, избить плетьми, посадить в яму, убить. Тогда ему останется чахнуть в своём поместье, смотреть в лицо своему отражению, потерянному, тоскующему и измученному. Сын Хо освещал его юность, в которой Джихва был единственным. Он лез через заборы, смотрел в его глаза, будто заворожённый, заставлял челядь молчать о звуках из спальни юного господина. Ему оказалось мало – он привёл ещё красавцев из важных семей, но Ли остался особенным. Поцелуи всё ещё предназначались только ему, и всё внимание, и по-настоящему нежные ласки. Он привёл художника, невинного, почти ребёнка, бросил на него разгорячённый взгляд – и всё было кончено в одну секунду. Безымянный его презирал, но вытирал слёзы, приносил пьяного к себе, позволял греться, давал одежду, слушал капризы и проклятья. Согласился, окинув взглядом сначала плачущего Джихву, затем деньги на полу. Он думает, наверное, что Ли не ловит каждый его жалостливый взгляд с трепещущим сердцем, и дыхание не перехватывает от шершавых ладоней на голой коже. Он устал страдать. Как же он устал. Тело тяжелеет с каждым шагом, но нужно быть тихим. До сих пор спит – уже заплаканный, губы кривятся, пальцы конвульсивно сжимают край рукава. Безымянный снимает маску, вздыхает, аккуратно садясь на полу рядом, и кладёт руку на горящий лоб Джихвы, поглаживает, прикрывая глаза. Хоть бы не проснулся, иначе опять будет ходить потерянный, краснеющий. Его одежда на Ли висит мешком, и это заметно даже сейчас, когда он лежит. Грязная, потёртая, в пятнах, но хотя бы согревает. Он словно забыл о том ханбоке, который оставил в первую ночь, искусно сшитом куске дорогого жёлтого шёлка. Платье до сих пор пахнет богатым домом, чистотой, трудами стирающей горничной и немного самим Джихвой. Неуловимо сладко, свежо. Губы так искусаны. Он всегда просит больно, чтобы забыть всё. Глаза приоткрыты, взгляд из-под ресниц мечется по хижине, останавливается на безымянном. Тот ничего не замечает, продолжая шептать что-то и гладить его по волосам самыми кончиками пальцев. Будто бы боится испачкать, сломать или сделать неприятно. Он не сможет взять силой уличного убийцу и запереть его у себя в поместье, как Сын Хо сделал с художником. Они никогда не будут ходить к каллиграфу и за сладостями, вызывая сплетни, улыбаться друг другу, есть вместе, за одним столом, в его спальне. Безымянный – не мужеложец. Ему нужны деньги. А Джихва – снова глупый влюблённый мальчик. Он скребёт ногтем по штанам человека в маске, прикрыв глаза, и сжимает губы. Никогда-никогда. Чувствует, как внутри всё в очередной раз осыпается осколками. Отец был прав тысячу раз, говоря, что его мерзкий сын никогда не будет счастлив на пути греха. Он мог бы жениться на Исыль. Она была милая, кроткая, любила смеяться. В полузабытье Джихва слышит её, но смех хриплый. Смеётся мужчина – безымянный говорит что-то, и Ли не верит своим ушам, поворачивается и поднимает глаза на слегка встревоженное лицо. Человек в маске вздрагивает, когда его гость изумлённо смотрит на него, но быстро приходит в себя. Уголки губ ползут вверх, он наклоняется и целует Джихву. Наконец-то, думает он, и скользит языком по его шее, чувствуя частое сбитое дыхание сверху. Та женщина осторожно приоткрывает дверь, заглядывает и тут же жалеет об этом. На бёдрах безымянного в такт тяжёлым вдохам-выдохам медленно двигается стройный мужчина, кудрявые тёмные волосы которого гладят острые плечи. Тихий стон довершает картину. Случайная свидетельница на секунду обмирает – и поскорее бежит прочь. Джихва позволяет себе тонкую улыбку и крепче цепляется за чужие плечи. Сын Хо нет. Больше нет.