Золотые бусины

- Ешь спокойно, я и не хотел, - отмахнулся Калеб от большей доли последнего пирожка. Вопреки его ожиданиям, Филипп, всегда сильнее голодный, чем он сам, отломил половину от своего куска и протянул брату обе части. - Я знаю, когда ты обманываешь, - Филипп трясет кулаком у своего уха. – Звенящие штуковины, помнишь? Когда ты говоришь неправду, они как колокольчики, - поясняет он попроще Калебу, который сделал очень обидное лицо. Калеб умный, но некоторые вещи понять не способен. - Когда я вру, мой голос выше? – переспрашивает он. На что Филипп закатывает глаза и отказывается говорить с набитым ртом. Тема «звенящих штуковин» закрыта. К огромному облегчению Калеба. Некоторые фантазии Филиппа очень уж… чудные, и поддерживать их утомительно. Филипп закрывает глаза и создает для своих штуковин форму. Пусть будут круглые и с дырочками. Тяжелые, как камни. Золотые! И звенят сами по себе. А самый приятный звук издают, когда Калеб говорит, что ему не больно. Например, что Филипп его не больно укусил, хотя Филипп очень старался и уверен, что получилось. След от зубов не сходил четыре дня! Но Калеб любит его и поэтому терпит. Звенят звенелки. У Филиппа их уже целая коллекция, он собирается сделать бусы. Конечно, брат не отдает сокровища за просто так, их нужно вытаскивать. У Филиппа полно работы. Когда Калебу больно иначе, Филипп честно расстроен. Он седлает Калеба, рухнувшего без сил на кровать, задирает на нем рубашку и с медленным старанием разминает ноющие мышцы. Каждый поход в лес заканчивается так. Каждое таскание воды и все другие рабочие дела взрослого Калеба приводят его под сильные ловкие пальчики брата. Филипп будто видит сквозь кожу, как протянуты по костям красные напряженные полосы плоти, его руки умеют облегчать боль. Калеб чувствует, как под ерзающим Филиппом в нем развязываются узлы и натяжение ослабевает. Он стонет от восторга и готов обцеловать брата с ног до головы. Что он обязательно и сделает, когда обретет себя чуть менее расслабленным. - Хочу много пирогов, - заявляет Филипп. Калебу так хорошо, что он слышит «хочу» и сразу готов пообещать все и сразу. – Правда, пастор Клауд напоминал, что пост, но Филипп тоже слышал. Значит, пирог может быть с капустой, или с яблоками, все в порядке. - Хорошо. Любые пироги для моего спасителя, - обещает Калеб. Филипп думает совсем не о капусте. В его мире слово брата стоит выше болтовни священника, но легкое сомнение все же остается. Поэтому он недоверчиво тянет – Обеща-а-а-ешь? Вместо ответа Калеб неудобно заводит руку за спину, чтобы брат мог сцепиться с ним мизинцами. Неловкая уязвимая поза, где там его мизинец? Но Филипп вдруг наваливается всем весом, толкая вверх, заламывая руку. И удерживает ее в ужасном положении. Резкая острая боль пронизала половину тела! Калеб уткнулся лицом в подушку, чтоб ругнувшись вслух, не испугать брата. Переживая недетский опыт, Филипп замер над ним, не дыша. Сердце заколотилось, уши превратились в угли, а зрачки сузились, хотя голубые глаза распахнуты от ужаса и восторга. Он взбудоражен, как никогда в своей жизни. Он смотрит на свои руки, подталкивающие локоть брата выше, хотя совершенно точно понимает силу причиняемой боли. Брат кричал под ним, страдая, при этом не шевелясь. Любовь его плещется у шеи, поднимается до губ и Филипп слизывает злую сладость. - Филипп! – голос брата звенит в ушах тонко, высоко, золотая игла пронзает сердце, сшивает его с душой. Филиппу уже так сладко, что тоже больно. Внутри катаются звенящие штуковины и гомон их оглушителен. Потрясающ. Сквозь него Филипп слышит всхлип. Калеб под ним задышал часто-часто, так неправильно и вместе с тем – правильно. Но Филипп уже стряхнул с челки наваждение и отпустил руку брата. С перепуганным рёвом он скатывает Калебу под бок. - Извини! Извини!! Калеб! Брат смотрит на него без злости, очень грустно смотрит, шмыгая носом. Это тихое разочарование в его голосе сводит Филиппа с ума. – Фил. За что? Мальчика бьет истерика. Он завывает в голос и не может перестать. Сквозь всхлипы он выдавливает из себя страшное признание, искренней которого никто от него никогда больше не дождется. - Я люблю тебя! К ужасу Филиппа, это – еще одна простая вещь, неподвластная пониманию брата. Калеб кивает. Кивает. Ничего не понимает и говорит: - Я люблю тебя. И всегда буду любить. Я никогда не сделаю тебе больно. Но Филипп слышит «поэтому не сделаю» и «и ты мне не делай». От поставленных условий Филипп рыдает горше. Он трет кулаками покрасневшие глаза и отчаяние его лишь растет, ведь Калеб не утешает его, и совершенно не понимает, что Филипп ему сказал. Он втыкается в Калеба, обнимая его так сильно, как умеет. Но Калеб отстраняется и на сердце у него тяжело. Немного позже, когда прощение вымолено, и даже пироги съедены, мясные, как положено, Филипп прощается со своей звенящей коллекцией, без сожаления высыпая ее в розовые воды одной лишь ему видимой реки. Обойдется он без бус, без Калеба обойтись не сможет. Если такова плата, ерунда. Золотые кругляши послушно идут ко дну, выпуская жемчужинки воздуха из придуманных дырочек. Калеб все еще немного напряжен из-за произошедшего, но и рад, потому что брат стал нормальнее. Калеб хмурится и поправляет себя – Да нормальный он и так был. Перерос свою избыточную до агрессивности нежность. Больше не кусается, не щипается до синяков, и Калеб смело закатывает рукава рубашки, уже не опасаясь неприятных вопросов. Филипп обожающе следит за успокоенным Калебом. Внутри звенит одна последняя золотая бусина.