Я (не) реален

Осаму Дазай, 22 года. Диагноз: шизофрения, депрессия, панические атаки. Тик-так. Тик-так. Тик-так. В моей палате нет часов, но я представляю их. Иногда это успокаивает, но часто бывает так, что то, что мне нравилось пару мгновений назад начинает вызывать неконтролируемый приступ агрессии. Так было всегда, и я всегда был таким. Нездоровым. Не таким, как все. За размышлениями о себе и об этом мире проходят смутно сменяющие друг друга дни и ночи, во время которых я впадаю в бессмысленное ничто, называемое сном. Он полон иллюзий и галлюцинаций, чьих-то бессвязных шепотов и страдальческих взглядов. Я не знаю, кто все те люди и не люди, что являются ко мне во сне и наяву. После принудительной госпитализации и постоянного приема лекарств, прекратить который я просто не могу, они стали появляться реже. Но иногда эти явления учащаются. Мы называем такие случаи приступами. Так вот, прекратить приём препаратов не в моих силах. Даже если бы и хотел. А после четырёх лет в психбольнице я уже ничего не хочу, и мне остаётся лишь наблюдать за тем, кто я есть и кем был раньше. И думать, просыпаясь от очередного горячего бреда, было ли все это реальностью или плодом моего вечно воспалённого, больного воображения? По ночам в углах палаты всегда пляшут безмолвные тени, с укоризной наблюдающие за мной. Иногда появляются такие же молчаливые образы, и я нахожу в них спасение... правда, они не очень хорошие собеседники. В одну из таких, ничем на первый взгляд не отличающейся от череды других ночей, ко мне и явился он. Он. Тот, кто приходит каждую ночь и маячит рядом каждый день. Тот, кто за долгие годы заставил меня искренне рассмеяться и искренне зарыдать. Тот, кто назвался новеньким работником. Тот, у кого ледяные фиалковые глаза, пылающие загадочным огнём. Тот, кто пятном своего белого медицинского халата избавил от мрачных отблесков мою палату. Тот, чьи тонкие длинные пальцы умело перебирают мои волосы. Тот, кто тихо нашептывает мне то, о чем просто не может знать и говорить человек. Тот, о чьей реальности я гадаю, когда не могу тихо позвать его. Тот, кого зовут Фёдор Достоевский. В те моменты, когда судорожно я цепляюсь за рукава его халата и без конца задаю один и тот же вопрос: «Ты настоящий? Скажи, скажи, ты реален?», он лишь задумчиво улыбается и мягко гладит меня по голове. Он ни разу не дал ответ на этот вопрос. И эта загадка мучает меня все сильнее. Но когда он снова приходит ко мне ночью, спрашивает обо мне так, словно все уже знает, когда долго и интересно рассказывает что-то. Он не может быть нереальным. Или… может? Из ленивых раздумий меня вырвал неожиданный стук в дверь. Стук. В дверь. Единственным человеком, который мог в неё постучать, была Коё. Озаки Коё, или мой лечащий врач. Она никогда не заходила ко мне без стука и всегда ждала разрешения войти, и зачастую была единственной, кого я был хоть сколько-то рад видеть. —Входите.—голос всегда звучит странно после долгого молчания. Точнее, звучал… в последнее время у меня появился собеседник. Дверь распахнулась, и мне показалось, будто в мою мрачную обитель впустили лёгкий, ласковый весенний ветерок. Изящная фигура легко впорхнула в мою палату, взметнулись прямые пряди цвета фуксии, медицинский халат с вышитыми на подоле яркими цветами, напоминающими орнамент на кимоно идеально сидел на стройной фигуре. —Ах, О-тян*, как поживаешь?—девушка присела перед моей кроватью на корточки, она часто делала так. Создавалось впечатление дружеской беседы, а не проверки состояния пациента врачом. Я пододвинул ближе к груди ноги и крепче обнял их, равнодушным взглядом скользя по скучной обстановке палаты. Конечно, ничего острого. Казалось бы, почему мне не привыкнуть? Наконец фокусирую взгляд на Коё. —Не то чтобы что-то кардинально изменилось с вашего последнего посещения, Озаки-сан.—а раньше, в детстве я звал её «моя Коё!». Она это помнит. И я помню. Но те времена прошли. —Да? И правда. Но ты ведь знаешь, О-тян, что с тобой всегда приятно поболтать о том-о сём?—Коё невинно улыбнулась и тряхнула головой, отчего мне открылся вид на ее второй глаз глубокого вишнёвого цвета, в котором отчётливо виделся недюжинный ум и достоинство. Это лишь ее метод общения с пациентами. —Могу похвастаться тем же, Озаки-сан, но вы здесь явно не за этим. И выглядите взволнованной. Что-то случилось? —Ты все так же проницателен!—в её голосе сквозили весёлые нотки, и мне подумалось, что новость хотя бы не относится к разряду отвратительных. Уж мне ли не знать, что эту девушку нельзя обвинить в недостаточной собранности в чрезвычайных ситуациях. Об этом я тоже знал не понаслышке.—Да, я действительно пришла с вестью! Помнишь, О-тян, я рассказывала тебе о тестировании новых, совершенно новых препаратов, служащим настоящим противоядием от твоей болезни? Едва ли. Не первый раз я слышу о таких «чудодейственных» лекарствах, но мне никогда ничего не помогало. Но и Коё никогда не питала и не давала лишних надежд, а пару недель назад она, как всегда, вихрем ворвавшись к нему в палату после разрешения войти и рассказала, закусывая губы от волнения, о некоем новом препарате, специализирующиеся на лечении шизофрении, в частности, галлюцинаций и иллюзий, появляющимися в следствии этого недуга. О некоем препарате, удивительном, невероятном, имеющим все шансы на успех. На избавление от видений пациентов. На избавление меня. —Да, я помню. И что же с ним? Тестирования в очередной раз показали, что лекарство ни на что не способно и имеет букет побочных эффектов, перечень которых превращается в книгу о смерти пациента? —Нет. Совсем наоборот. Полагаю, мы нашли избавление от мучений больных. И пробочные эффекты с противопоказаниями весьма скромны для такого серьёзного препарата. Ты понимаешь, не было ни одного исключения. О-тян, мы вылечим тебя! Если не полностью, то избавим от галлюцинаций. Это огромный прорыв в науке! Наши возможности… возрастают в разы! Да что там.. в десятки, в сотни раз!...—Озаки оседлала любимый конёк, и не слезет с него ещё долго, а пока у меня есть время подумать. А пища для размышлений как минимум внушительна. Что, если это правда? Меня действительно перестанут посещать видения. Разве это возможно? Хотя бы.. физически? Что же будет потом? Ах, мне просто необходимо обсудить это с Фёдором! Так… с Фёдором. Что же? Как же так? Сегодня ночью я обязан буду потребовать от него ответа, иначе моя жизнь без него перестаёт иметь всякий смысл. Он и так… скромен. Учитывая то, что свой я потерял четыре года назад. Что-то никак не складывалось, словно я смотрел на картину из пазлов и никак не мог найти одного, последнего, недостающего. Голова стала неожиданно непосильно тяжёлой, и я с трудом подпер ее рукой. На мое движение не могла не отреагировать продолжающаяся щебетать что-то о прорыве в медицине Коё. Глаз у неё, конечно, намётан… —Ах, О-тян, я совсем заговорилась, прости меня! У тебя сейчас как раз время процедур. Пойдём, я тебя провожу? Конечно. Процедуры. Значит, ближайшие пару часов я не смогу размышлять… Уже, кажется, вечер. Но он пока не появился, и меня не клонит в сон. Просто закрою глаза и дождусь его… он всегда входит незаметно. Мне 10. Отец, склонившись надо мной, в панике проверяет пульс и прислушивается к слабому дыханию. Он безумно взволнован, но сохраняет спокойствие, насколько может, потому что работает врачом. Хирургом. Уважаемый всеми, бедный-несчастный вдовец и отец больного ребёнка Огай Мори. Ему не раз приходилось вытаскивать людей с того света. Но ни разу не приходилось вытаскивать родного сына. Все бывает в первый раз, правда? Я помню, что пытался вскрыть себе вены кухонным ножом, потому что не мог больше терпеть беспрестанный шёпот и смех у себя в голове. Так далеко и так близко… тогда я остался дома один. Беспомощно царапал себя ногтями, захлёбывался в своих рыданиях. И тогда впервые сам понял, что могу со всем покончить одним махом. Точнее, может быть, и не одним, но это определённо лучше такого существования. Пусть умничка Элис радует отца своими успехами, а я больше не хочу позорить его репутацию. Наверное, она будет скучать по брату? Тогда я не довёл дело до конца, испугался сам себя и своего рвения. Потерял сознание, и смутно помню, как отец пытался до приезда скорой «не потерять меня». У него получилось. Не раз ещё я предпринимал попытки. И у меня, скорее всего, получилось бы, если бы не одно обстоятельство, которое стало моим спасением и моей гибелью. Изменившее мою жизнь. Раз и навсегда. Мне 14. Сердце бешено колотится о рёбра, в глазах мелькают цветные круги, ноги еле держат. Пятиться больше некуда—спиной и выпирающими лопатками упираюсь в стену. Ситуация из разряда… что-то между «кошмарно» и «не приведи господи». И я склоняюсь к второй стороне. Прямо сейчас меня окружили не меньше пяти задир-подростков, что определённо не меньше, чем в два раза выше… и шире, чем им положено быть по возрасту. Один из них подбрасывает вверх обломок кирпича, на который мне даже смотреть не хочется, второй опасно вертит в руках внушительный обломок чего-то металлического. Третий и четвёртый подначивают и подшучивают надо мной, но гул их голосов неразличим среди гула в моей голове. Хах, слабаки… А пятый? Пятый оказался неожиданно близко ко мне. И все они, черт побери, очень плотно смыкают круг вокруг меня. Я, кажется, влип. —Ну что, малыш, поиграем? —тот тип с кирпичом неожиданно подбросил его ещё выше, чем раньше. Надеюсь, он промахнётся и стукнет себя по башке… —Ну, что молчишь? Папочка запрещает разговаривать с незнакомцами? Ничего, скоро мы твоего папочку порадуем. Так порадуем, что он своего сыночка-то не узнаёт!—третий и четвёртый загоготали одновременно, и остальные подхватили. —Да не, ребят, вы чего. Он просто болтать только сам с собой умеет!—пятый, судя по всему, обладал способностью подкрадываться все ближе как можно незаметнее. От резкого голоса, прозвучавшего ближе, чем я надеялся, я вздрогнул, и это не осталось незамеченным. —Ну все, хватит разговоров. Пора развлечься по-настоящему!—и обладатель чего-то длинного и металического крутнул это что-то так, что оно чуть не зацепило его дружков. А жаль, что чуть. Чувствуя, что они подходят ближе, я молча зажмурился и тихо вздохнул. Надеюсь, они меня хотя бы убьют, но не очень болезненно. Ох! Неожиданно я почувствовал, как кто-то прыгнул прямо возле меня, и тут же распахнул глаза. Не успел я даже сориентироваться, как фигура резко метнулась в сторону громил… и дальше все случилось очень быстро. Я только и замечал, как мой спаситель раздаёт удары направо и налево. Он был нечеловечески быстрым, и я просто не успевал следить за его движениями. Прошло не больше тридцати секунд, а пятеро (все!! Даже обладатели кирпича и… арматуры. Кажется, это была она.) лежали бесформенной кучкой передо мной. Точнее, перед нами, на минуточку. Спустя секунду он уже стоял передо мной и взволнованно меня рассматривал. Итак, он… красивый. Неожиданно, но это первое, что пришло мне на ум. Немного ниже меня. Сложен очень хорошо, и судя по всему, просто идеально для избиения всяких ублюдков. У него словно пылающие огнём рыжие волосы, прикрываемые чёрной аккуратной шляпой. У нас похожий стиль одежды. Разве что, бинтов у него нет, ну и слава Богу… —Ну, здравствуй, милый мой. И как тебя в такую передрягу-то угораздило попасть? Я успел только промямлить невнятное «Спасибо», и, наконец, почувствовав невыносимую усталость, свалился в обморок ему в ноги. Точнее, свалился бы, если бы не крепкие осторожные руки, мягко подхватившие меня под спину. Их ощущение—последнее, что я помню. Проснулся я тогда в уютной и чистой, но абсолютно мне незнакомой комнате. Тут же попытался встать, но меня мягко и уверенно остановили. —Так-так. Не вставай, тебе пока рано. Ты устал и переутомился.—я тут же узнал приятный, обволакивающий голос своего спасителя. И, как ни странно, мгновенно успокоился. —А… где я? Ты… я у тебя?—голова страшно раскалывалась, и я с трудом выдавил невнятный вопрос. —Ага, верно, у меня. Мама сейчас на ночном дежурстве, она у меня врач, поэтому мы одни, и ты не доставляешь мне никаких неудобств. Лежи, отдыхай. Если тебе удобно говорить, то можешь рассказать мне немного о себе. Меня, кстати, Чуя зовут. Накахара Чуя. —Красивое имя. А я Осаму… Дазай.—собственное имя неприятным грузом легло на плечи. —Хах, у тебя тоже. Небезызвестное… и красивое. Значит, все верно, ты и правда тот самый Дазай. Ну, это в любом случае ничего не меняет. Хочешь позвонить отцу? Он, наверное, волнуется. Я изумленно поднял на него взгляд, и, кстати, отметил, что плащ и обувь он с меня снял, но ничего больше не трогал. Положил на свою кровать, укрыл, заварил чай и сейчас сидит со мной рядом на этой же кровати и болтает ногами, так беззаботно говоря о том, кто я. —Что-то не так? Тебе нехорошо? Что болит? Я разбираюсь в лекарствах.—наверное, мое замешательство он не так понял. —Нет, нет, спасибо, я в порядке, правда. Просто… ты ничего не скажешь, по поводу… ну, меня? —А что я должен сказать? Мне важно лишь то, какой ты человек. А ты, судя по всему, неплохой. Я, кстати, не стал трогать твои бинты, но на них немного крови. Если позволишь, я обработаю? Я лишь кивнул и улыбнулся, вновь поблагодарив его. Он шутливо отмахнулся… Так все и началось. Затем я вернулся домой в целости и сохранности, накормленный (его мама потрясающе готовит! Правда, тогда я ещё не знал ее имени. Поправимо), и совершенно здоровый… физически. А потом… спустя пару дней отец сказал, что к нам на ужин пожалует милейшая, очень талантливая в области медицины особа со своим очаровательным сыном. Его коллега, с недавних пор. Представляете мой шок, когда рядом с высокой и стройной молодой девушкой, назвавшейся Коё Озаки я увидел моего недавнего знакомого? Это короткое время мы все время болтали по телефону и все лучше узнавали друг друга. И все больше друг другу нравились… Если я не упоминал, Огай Мори, хирург по образованию, работает главврачом в психбольнице. Мне 18. Я не могу сдержать поток слов, мольб и увещеваний, против воли рвущихся наружу. Сижу у него на коленях, крепко сжимаю его плечи и повторяю одно и то же «Не ходи!». Он гладит меня по волосам, прижимает к себе и заверяет, что все будет в порядке. Что ничего с ним не случится. Я не верю, размазываю по лицу слёзы и повторяю, как заведённый, одно и то же. Спросите, что происходит? Тогда я и сам толком не понимал. Чуял неладное сердцем. Пожалуй, сначала я должен рассказать о том, что произошло между нами за четыре года. Наши родители стали близки. Коё во многом заменила мне и мать, и старшую сестру, Элис явно начала чувствовать себя лучше в такой атмосфере, а мы с Чуей… подружились. Не было ни дня, который бы мы не проводили вместе. Подшучивали друг над другом, дрались—несерьезно, конечно, и просто проводили время вместе. Как у Мори с Коё, у нас это вскоре переросло в нечто большее. Эти четыре года стали лучшими в моей жизни, и останутся такими навсегда. На все это время, впервые в моей жизни меня полностью перестали посещать видения. Болезнь проиграла, думали тогда все. Мы были неправы. Она отступила. Я был совершенно счастлив. Мы все. Дела у отца пошли в гору после того, как он начал сотрудничать с Коё. Частная психбольница славилась прекрасными условиями для больных и эффективным, современным лечением. Я закончил обучение в школе, показав отличные результаты, и работал из дома, ударившись в творчество, с шестнадцати лет. С этого же возраста мы с Чуей стали жить вместе. Он перевёлся ко мне в школу на последние два года, и я впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему нужным. Все мы неплохо зарабатывали, и я не казался обузой сам себе. Жизнь текла размеренно, и с каждым днём мы с Чуей все сильнее понимали, что подростковая влюблённость перерастает в настоящее, безумно сильное чувство. Долгие, томные и сладкие ночи, бесконечные поцелуи, переплетаете прядей волос, тихий искренний смех и нежные улыбки в ночной тишине. Абсолютное, всепоглощающее счастье. Но все изменилось пару недель назад. Мой возлюбленный стал.. нервным. Я видел, что его что-то беспокоит, но он лишь отмахивался и вымученно улыбался. Просто устал на работе? Неправда. А насчёт работы… недавно он начал сотрудничать с некоей организацией, деятельность которой не вполне законна. Я располагаю небольшим количеством сведений, но каждому ясно, что лучше с ними не связываться. Недавно я попытался серьезно с ним поговорить и получил в ответ «Осаму, мальчик мой, я понимаю твоё волнение, но скоро все закончится, контракт истекает уже совсем скоро. Я получу много-много денег и мы уедем, только вдвоём! Куда тебе захочется, там и будем, я обещаю! Мы всегда будем счастливы, я всегда буду рядом.» Красиво. И прекрасно звучит. Но что-то здесь не так. Чем он занимается втайне от всех? Втайне от меня? —Мне нужно всего лишь зайти и подтвердить окончание контракта в бизнес-центре. Все хорошо, это быстро, я вернусь к тебе буквально через час, и буду целиком и полностью твой, мальчик мой. Нет. Фальшь. Что-то не так. ЧТО-ТО НЕ ТАК. фальшь Она взволнованно мельтешит перед глазами, в шестнадцатый раз прохаживаясь из угла комнаты в другой. Я стеклянным взглядом провожаю ее снова и снова, чувствуя, как от ярких всполохов цветов на кимоно начинает кружится голова. Она резко останавливается и поднимает на меня напряженный серьезный взгляд. —Едем? —Едем. Не знаю, что за документы показала быстрым движением моя Коё охране, но побледневшие громилы-охранники пропустили нас с неловким бормотанием, но без вопросов. Вопросы здесь задавали мы, и нам на пятый этаж. Только бы успеть. Только бы… Звук выстрела разрывает тягучую тишину ровно в тот момент, когда мы с Озаки вбегаем в кабинет. Навсегда отпечатается в памяти то, как сползал по измазанной кровью в прошлом девственно-белой стене человек, которого я любил и люблю больше всего и всех на свете. Как неразличимая темная фигура опустила пистолет и скрылась в темноте коридоров. Как мой собственный полный ужаса истошный крик смешался с таким же безумно-надрывным криком матери Чуи. Как мы одновременно бросились к нему, в панике заглядывая в медленно гаснувшие глаза и измазываясь в его крови. Его последние слова для нас звучали так: «Мой… мальчик? Мама?… Вы… простите меня… я не знал… они сказали, что я… буду мешать им… и выполнил свою роль. Нужно было слушать тебя, мой… мальчик. Простите… мама, прости… Осаму, будь сильным… ради меня… а я… буду тебя ждать… и смотреть за тобой… мы встретимся… я… обещаю.» Впервые за четыре года у меня случился приступ. И с тех пор я окончательно сошёл с ума. Отец положил меня в свою больницу. Они все ещё любят меня, но я живу тем, кого любил. и кого буду любить до смерти всегда —Ты спишь? Из очередной череды воспоминаний меня вырвал тихий знакомый голос. Он пришёл. —Не сплю. Думаю.—отвечаю шёпотом, потирая уставшие глаза. —Вспоминаешь.—поправляет он, бесшумно усаживаясь рядом. —Да. Сегодня все особенно… ярко. Не знаю, почему. Он усмехается. Кажется, будто он знает. Или не кажется? —Фёдор. Мне нужен ответ. Ты ведь слышал, что говорила Коё. Скажи мне, пропадёшь ли ты, если я приму препарат? Медленно поворачивается ко мне. Прожигает пристальным взглядом. Наверное, уместно будет отметить, что наши с ним отношения напоминают… ох, прошу меня простить, но мой кругозор чересчур скуден для столь чёткого определения названия наших ночных диалогов. Хочу лишь подчеркнуть, что одних лишь диалогов. Они не романтические. И никогда ими не станут. Как бы привлекателен не был Достоевский, я всегда останусь верен Чуе. Другой вопрос, как долго мне остаётся демонстрировать свою верность? Потеряю Фёдора, потеряю и появившийся было на время смысл. Полагаю, самых внимательных читателей интересует вопрос, как же так вышло, что Достоевский появился не очень давно, и с чем это связано? Я отвечу, что для меня время и понятие его лишь неудачная шутка, что заставляет меня в очередной раз пытаться понять этот плоский юмор. Время—враг и друг, и я не могу посчитать, как долго он со мной. Знаю точно, что я пытался убить себя десятки раз, а может и сотни. Перепробовал абсолютно все возможные и невозможные способы. Больше у меня их не осталось, и меня начали пичкать тяжелейшими препаратами… закончили несколько месяцев назад, посчитав, что мое самочувствие близко к норме в моем случае. Ну, или хотя бы не очень от неё далеко. Тогда он и появился. С лирическими отступлениями закончили? Продолжаем, потому что тем временем Фёдор наклонился ко мне чуть ближе и жестом приказал приподняться—спустя пару минут я уже сидел перед ним, последовав его примеру и скрестив ноги. —Вместо ответа я кое-что тебе подарю. Ты все поймёшь, и это будет ценнее любых слов. Я прошу тебя поверить, Дазай, но не мне, а ему. Я замер и медленно кивнул. Ему. Ему я всегда верил, кроме одного-единственного раза, поверю и сейчас. Из складок медицинского халата он достаёт… Лезвие. Точнее, настоящее произведение искусства. У его основания я увидел четкое очертание яблока. Красивого, идеально-красного, и как-то неуместно, но так правильно смотрящееся на этом предмете. Я завороженно смотрю то на подарок, то на Достоевского. Не могу оторвать взгляд не от того, не от другого. —Прощай, Осаму Дазай. Или, как сказал бы тот, к кому я тебя проведу, до встречи, мальчик мой. Голова неожиданно стала невыносимо тяжелой, все смешалось в комок из невысказанных слов и неясных чувств. Я мгновенно провалился в сон, ощущая лёгкое, невесомое касание до боли знакомых губ к своей щеке. Что же, дальнейшие события моей жизни я постараюсь обрисовать лишь мазками, чтобы вы могли понять, что творилось в моей голове в тот момент. Совсем скоро я действительно смог получить препарат, который мне вколола лично Коё. И тогда я впервые за четыре года назвал ее «моя Коё». Она замерла, подняла на меня взгляд и прошептала ответное «О-тян». Но что-то в ее глазах показалось мне таким тяжёлым… мне кажется, что она что заподозрила в тот момент. И я благодарен ей, что она промолчала. Ясность ума не отрезвляла, а делала меня пьяным. Неспособным и способным мыслить здраво. В углах палаты не жуткие существа, а просто тени. Никто за мной не следит и не говорит у меня в голове. Тишина, темнота и пустота. Раньше я мечтал об этом. Теперь все поменялось. —Дазай, дорогой, как ты?—отец в очередной раз повторяет одно и то же, сжимая мои пальцы, заглядывая в глаза. Я неопределённо киваю и поджимаю плечами. —Ещё не привык. Все они чувствуют неладное, но списывают это на побочный эффект. А на самом деле просто не хотят смотреть правде в глаза. Мне в глаза. И я их понимаю. Первая ночь в одиночестве. Ничего и никого. Пришла пора сделать то, о чем я мечтал не один год. Чувствую, как губы расплываются в улыбке. Сегодня я обнял всех, кто был мне дорог… и кто был жив. И спросил у моей Коё, работал ли здесь когда-нибудь Фёдор Достоевский. Она удивлённо покачала головой. Коё знает всех, кто здесь работает или когда-то работал. Рука скользнула под подушку, нащупала лезвие. Красивое, идеально-острое. Смертоносное. Делаю медленный вдох. Чувствую аромат его одеколона. Касание губ Накахары к моим. Как долго я этого ждал. Сжимаю лезвие крепче. —Я скучал.

***

—Я не знаю, не знаю, не знаю… никаких острых предметов. Откуда он мог достать лезвие? — Озаки вся сжалась, в её глазах стоят слёзы, между бровями пролегла морщинка. Она чувствовала, чувствовала, чувствовала. Она знала, что это случится. Да что уж там, после смерти ее сына… она и сама была на это готова. Но с Мори и с поддержкой всех близких людей смогла. Он не смог. А может, в этом была и их вина? —Ещё раз, результаты экспертизы?—Огай устало опустился на пол в кабинете возле Коё. Голова безумно раскалывалась, сердце, кажется, готово было разорваться. Он лишь надеялся на то, что его сын будет счастлив. Хотя бы после смерти. Они думали об одном и том же. —Простыми словами, он вскрыл себе вены острым предметом, которого никто нигде не нашёл. Судя по отпечатку на пальце, у основания было изображение, предположительно, яблока. После тщательного обыска палаты ничего не нашли. Он умер с улыбкой на устах. На внутренней стороны ладоней, определённо после смерти, было написано этим же предметом несколько фраз. Это очень сложно установить, но кажется, одна их часть была написана почерком Чуи. — Мори вновь вздрогнул при упоминании этого. — а вторую вначале никто не мог разобрать. Она написана русским языком, аккуратным красивым почерком. Они звучали как: «Наконец мы встретились, мальчик мой. Теперь мы всегда будем вместе. Люблю.»—первая. «Мой долг выполнен. Мне пора. Какая трогательная история любви!»—вторая. Они посмотрели друг на друга и крепко обнялись, не сдерживая поток слёз. Прижались друг к другу крепче. У Мори и Коё все будет хорошо. За ними будут присматривать сверху. Они надеялись лишь, что после смерти их дети будут по-настоящему счастливы вместе. Они не ошиблись.