Укрась все болью своей.

Мо Гуань Шань. Три слова, одно имя и тонны, горы ненависти к себе и чувства абсолютной бесполезности. «Быть художником классно» думает тот, кто не связан с рисованием. Шань думает, что лучше бы его убил тот бомж из подворотни. Мо чувствует бесконечное чувство ненависти к себе, но к сожалению, она не помогает. Не помогает ни рисовать, ни в том, что бы перестать быть бесполезной кашей. Нет, он безусловно пытается делать что-то: он работает, он учится, хоть и плохо, но учится, он, блядь, пытается быть собой. Пытается рисовать, пытается… Но он бесполезный. Просто плавает в озёрах, морях и океанах своего самобичевания. Когда он в последний раз брал карандаш в руку и делал хоть что-то? Когда это не было просто тупым скрашиванием уроков такими же тупыми рисунками на полях, на клочках бумаги, на клочках его сознания. Иронично, что когда он рисует его, руки не дрожат. Когда он рисует его, все получается. Мо Гуань Шань. Три слова, одно имя и тонны, горы ненависти к себе и чувства абсолютной бесполезности. Он ненавидит себя; он ненавидит все своё существо Потому что всë, что у него осталось, всë, что у него было — это бёдра в мясо от холодного лезвия канцелярского ножа, это карандаши наточенные тем же ножом и руки покрытие бесконечным количеством мозолей и синяков от таких же бесконечных подработок, которые даже при большом желании ни чем не могут помочь. От этого накрывает ещё сильнее. Он, блядь, пытается, но все коту под хвост. Он пытается принести пользу, если не миру, то хоть матери своей. У них долгов, проблем выше крыши, но он приносит ей гроши, большую часть которых, она тратит просто на него же. Дарит эти ебаные наборы красок, пастели и всего, чем он не пользуется. Потому что жаль. Потому что она вкладывает в это всю себя, а он… А он бесполезный кусок мяса на ножках. Каждый лист, каждый ебучий лист, где он пытается сделать хоть что-то, летит в урну; прежде, конечно, рвётся на мелкие кусочки, впитывает в себя всю ненависть и одинокие капли солёных слез. Кроме тех, сука, листов, на которых есть он. Он всегда выходит хорошо. Ебучая мразь. И Шань пытается внести. Внести хоть часть себя в свои бессмысленные рисунки, в свои холодно-пустые линии сделанные дрожащими руками, внести хоть каплю, хоть каким-то образом. Рисунки, детали которых нарисованы через его страдания, в прямом и переносном смыслах, выглядят живыми. В них есть он. И в материале тоже; порезы болят и чешутся жутко, но картины, хоть и через неделю уже с мерзким коричневым оттенком, выглядит живыми. Изначально, конечно, выглядит лучше. Алый красный в этих небольших деталях захватывает внимания. Рубины на этих дамах, наконец, начинают играть красками. Играть его кровью. Его глаза в этом исполнении выглядят так, что Шань готов скулить. Через боль у него появляется, хоть какое-то, желание творить. Через, блядь, единственное, что всегда с ним. Только этот придурок выходил хорошо всегда. А потом все нахуй рушится. Потому что он Мо Гуань Шань. Три слова, одно имя и тонны, горы ненависти к себе и чувства абсолютной бесполезности. Порезы на бёдрах появляются не от нужды в материале, а от нужды в тупой боли. И даже не для того, чтобы творить. А просто, чтобы существовать, потому что его боль — его топливо. То, благодаря чему он может, сука, жить. И возможно, но лишь только возможно, Мо Гуань Шань чего-то не понимает. Не понимает одной серьёзной вещи. Нет, правда. У него бёдра — кровавая масса с шестнадцати лет, с шестнадцати лет, когда он понял, что боль это единственное. Что тянет его с этого ебаного дна. И… это стало просто одним из факторов, которые делают его самим Мо. Бесполезным куском. Ничего не изменится от того будут ли его ноги вспороты или нет. И он, блядь, искреннее не понимает этих маленьких девочек, которые считают, что это круто. Не понимает и авторов всех этих фанфиков (Не то чтобы он их много читал.). Одни это безумно романтизируют, другие тоже, но при этом, считают, что причинять себе вред — чуть ли не самое серьёзное психическое расстройство, которое только можно придумать. Потому что для него это… Просто часть его. Такая же, как нелюбовь к сыру или аллергия на пыльцу, такая же обычная, как привязанность к ебучему Тяню. Просто то. что уже два года с ним. Потому что это единственное, что заставляет его двигается. Что заставляет его вставать по утрам. Ноги покрыты разными шрамами, от тонких до широких, белые, розовые, просто царапины, но все они его волнуют мало. Да, выглядит стрёмно, но и они не красавец. Но теперь это все бесполезно. Вдохновение ушло. Его вдохновение осталось - это чёрные, смоляные волосы, такие же глаза. Это острые скулы и тупые шутки. Это ебучий Хэ Тянь. Ушло с того момента, когда он стал резать себя ради того, чтобы просто жить. Раньше это было искусство. Сейчас — привычка. И это все потому что он Мо Гуань Шань. Три слова, одно имя и тонны, горы ненависти к себе и чувства абсолютной бесполезности. Ненависть была прекрасным чувством. Но только в том случае, если она была умеренной. В случае Мо, она была бесконечным потоком. Потоком без конца. Он не притрагивался к карандашу уже пол года с лишним. Единственное, зачем тот оказался у него в руке — написать свои дерьмовые стишки или заполнить подобие личного дневника и нарисовать его глаза, волосы, руки, плечи. и можно сказать, что жизнь налаживается. Хули там. Мать решила, что он перегорел рисованием, перестала спускать на него деньги. Все хорошо. От долгов осталось меньше половины. Все хорошо. Их семейные вечера с мамой заставляют его жить так же, как и вспоротое бедро. Все хорошо. Но он недавно задел мышцу. Выглядело отвратительно, как поролон, который комками выпадает из игрушки. И теперь болит стреляющей болью, да и заживает хуево. Но Все хорошо. Ему сегодня 18, мама испекла торт, они сидели, кушали. Она извинилась за отсутствие подарка, говорила, что подарит его позже. Все отлично. Ровно до того момента, пока его любимая суженая — боль, не решает, что ей надо заполонить всю его жизнь. Знаете ли, она собственница. Ей не нравится это «Все хорошо». Так что он смотрит на тело в петле, на синий язык, который торчит изо рта, на опухшее лицо, на мух, которые облепили её глаза. Спасибо за подарок, мам. и все нихуя не хорошо. Мо Гуань Шань. Три слова, одно имя и тонны, горы ненависти к себе и чувства абсолютной бесполезности. Особенно, когда единственный родной человек висит в петле. И он звонит единственному, тому, кто трëтся рядом, но он не вспоминал о нём ни разу. Постоянно держал в голове. Потому что все его мысли слишком личные, чтобы впускать его хотя бы так. А сейчас он готов скулить и реветь. Потому что, блядь, мама. Мо Гуань Шань. Три слова, одно имя и тонны, горы ненависти к себе и чувства абсолютной бесполезности и дрожащие руки, которые еле попадают по контакту. Трубку берут почти сразу, сразу встревая какой-то тупой шуткой, но Мо сейчас плевать. — Тянь, блядь, — Шань чувствует как его выворачивает, как он блюёт на этот белый коврик и, наверное, в трубке это звучит мерзко, но выглядит ещё хуже, — Тянь, она мертва. В трубке слышится молчание. А потом резкий вдох. Ему не нужно объяснять кто. Мо кажется, что он потеряет сознание и будет валяться в луже своей блевотины. — Блядь… Малыш, я. Сука, — Он слышит какое-то шуршание на фоне, видимо, Тянь пытается одеться или типа того, — Мо, я буду через пять минут, Малыш Мо, я рядом.