(Не)Любовь

Это чистейшее безумие. Горячечный бред сумасшедшего. Одержимость. Болезнь. Проклятие. Пальцы до синяков сжимают худые бледные бёдра, во рту горько от чужой спермы и крови, пульс частит — неровно, болезненно-громко; слух привычно улавливает в сердечной морзянке пропитанное ядом слово, расчленяет его на звуки, ловит эхом в пошлых шлепках мокрых от пота тел: «Не-на-ви-жу. Не-на…» Голодный взгляд скользит по запрокинутой шее, мысленно соединяя украшающие её укусы и засосы в созвездия, цепляется за дёрнувшийся кадык. Притихший было внутри зверь снова вскидывает голову: укусить, пометить, причинить боль! Гарри, выщерив зубы, кидается вперёд, мечтая лишь об одном — вцепиться в беззащитную плоть зубами, но в последний момент лишь осторожно касается её губами. Драко под ним вскидывается, распахивает подёрнутые предоргазменной поволокой глаза, умудряясь даже сейчас смотреть привычно-холодно и надменно, шепчет хрипло: — Я тебя ненавижу, Поттер. На последнем слове его голос странно ломается, и Гарри слышит в нём тщательно спрятанный собственный страх — тот самый, что бешеным соплохвостом недавно поселился под ложечкой. — Взаимно, Малфой, — торопливо отвечает он. Пароль-отзыв. В паре коротких фраз — так много всего, от застарелой боли до робко проклюнувшейся надежды. То, о чём известно всем и никогда не будет озвучено даже ими самими. Сильнейший яд и единственное противоядие. Чужое проклятие и чудом найденное контрзаклинание. Драко расслабленно откидывается на подушки, призывно смотрит из-под пушистых, как у девчонки, ресниц, жадно облизывает искусанные карминно-красные губы: — Давай же… И Гарри даёт, усилием воли отодвигая всё, кроме приближающейся разрядки, на второй план. Поэтому уже совсем скоро утомлённый Драко тихо сопит, впервые наплевав на негласное правило не ночевать вместе и по-детски уткнувшись носом в уголок подушки, а Гарри бездумно пялится в потолок, но вместо него видит оскаленное в предсмертной усмешке змееподобное лицо. Серые, как у мертвецов, губы что-то беззвучно шепчут; в красных, полных ненависти глазах мелькает тень торжества, а через секунду от Тёмного лорда остаётся лишь кучка пепла, которую, резвясь, разносит весенний ветер. Всё заканчивается. И начинается. На первый взгляд вполне невинно: Гермиона порезала ножом палец, Рон поперхнулся чаем, Молли обожглась, вытаскивая пирог из духовки. Обычные бытовые неурядицы, разве на подобное обращают внимание? Испорченная партия зелий для магазина Вредилок — не более чем досадная случайность. Неприятности на работе у Перси — «Мы все совершаем ошибки, сынок». Угроза выкидыша у Флёр — «Ох, милая, я с близнецами вообще полсрока провалялась, думала, забуду, как ходить». Джинни во время тренировки падает с метлы, не разбиваясь насмерть только чудом — все знают, что квиддич — опасный спорт. Умница Гермиона первая замечает пугающую закономерность: все, кто испытывает к Гарри искреннюю симпатию, находясь рядом с ним, начинают страдать, и чем дальше, тем сильнее. Она настаивает на осмотре в Мунго, тихо плачет в углу палаты, когда он не разрешает ей приблизиться: «Всё слишком серьёзно, Герм! Я не могу рисковать тобой». Газетчики смакуют шокирующую новость: «Мальчик-который-опять-выжил проклят! Ужасная месть Того-кого-нельзя-называть! Сколько ещё испытаний судьба уготовила Герою?» Первые полосы пестрят его колдофото, репортёры и зеваки не дают прохода — Гарри будто вновь оказался на четвёртом курсе. Люди на улице шарахаются от него, как от чумного, тычут пальцами, громко, не особо скрываясь, перешёптываются за спиной, старательно отводят глаза. Он закрывается на Гриммо, блокирует камины, зачаровывает дом от чужих сов — ему пишут странные личности, готовые терпеть любую боль, только бы быть рядом с Избранным. С Авроратом тоже приходится попрощаться: в нём есть пара отчаянных ребят, готовых рискнуть и стать его напарниками, но Гарри знает, как сближают людей пережитые вместе опасности, и не готов ставить под удар чужие жизни. Он может и не работать — оставшихся от родителей денег и выплаченной Министерством в качестве благодарности за спасение Британии немаленькой суммы с лихвой хватает на жизнь, ему ведь много и не надо, но его поедом ест одиночество — хочется видеть рядом хоть кого-то, кроме вечно недовольного домовика и орущего проклятия портрета. Поэтому вечер очередной пятницы он встречает в зачуханном маггловском клубе, где его точно никто не знает, и это не более удивительно, чем сидящий на соседнем барном стуле Малфой в дорогом даже на вид маггловском костюме тёмно-серого цвета. — Чего пялишься? — между глотками вырвиглазно-розового пойла грубо бросает тот. — За семь лет в школе не насмотрелся? — Вижу, язычок тебе так и не подкоротили, — не остаётся в долгу Гарри, одним глотком опустошая свой стакан и жестом показывая бармену наполнить его снова. — Могу помочь. Без анестезии, недорого. — Оу, какие мы злые! — Светлые брови удивлённо взлетают, прячась под модно подстриженной чёлкой. — Золотого мальчика никто не любит? Ах да, это же смертельно опасно. Рука срабатывает быстрее плывущих от алкоголя мозгов, но это даже лучше, думает Гарри, с мстительной радостью наблюдая, как на серой ткани медленно расплывается пятно. — Придурок! — вопит Малфой, подскакивая с места. — Ты знаешь, сколько он стоит, урод?! Поняв бесполезность своих попыток смахнуть с пиджака остатки спиртного, Малфой быстрыми шагами удаляется в дальний угол бара — там находится туалет. Гарри не глядя бросает на стойку купюру и почти бежит следом: внутри всё дрожит от бешеной смеси адреналина с высокоградусным напитком, как в детстве, подстёгивая броситься с головой в очередную авантюру. В туалете воняет, стены изрисованы скабрезными граффити, пол явно мылся в прошлом столетии. Малфой стоит, наклонившись над раковиной, негромко журчит вода. Дорогой пиджак скомканной жалкой тряпкой валяется в облёванном помойном ведре. Гарри успевает только закрыть дверь и выхватить общую картину быстрым взглядом, как ему прилетает кулаком в лицо. Он отвечает ударом в живот: — Сука! Малфой сгибается пополам, хватает ртом воздух, пытаясь вдохнуть. Гарри запускает руку в белые волосы, тянет вверх, заставляя Малфоя выпрямиться и запрокинуть голову, предвкушающе скалится в перекошенное от боли лицо: — Сегодня, хорёк, я собираюсь не только пялиться на тебя. И целует неожиданно карминно-красные, искусанные губы. Внутри будто взрывается фейерверк — от собственной смелости, окатившей горячей волной возбуждения. От того, что Малфой отвечает — жарко, жадно, сладко. Резкая боль заставляет Гарри отшатнуться. Он проводит языком по пульсирующей губе, слизывая солёные, с металлическим привкусом капли. — Ненавижу, — чётко и ясно произносит Малфой, глядя ему в глаза. Хриплый счастливый смех вырывается из груди Гарри. — Ты даже не представляешь, как я этому рад. Он хватает Малфоя за плечо, тянет за собой — через клубный зал, на улицу, в тормознувшее рядом такси. Тот не сопротивляется; в салоне растекается по сиденью, прикрыв глаза, широко разводит колени. Гарри не выдерживает — кладёт руку на бедро, ведёт вверх, провокационно останавливается в нескольких дюймах от паха. — Левее, — ровно, будто это не его тут лапают, говорит Малфой. Гарри, хмыкнув, сдвигает руку, накрывая вздыбленную ширинку. Так и держит её там до конца поездки, слегка поглаживая. Пока он оплачивает номер и лифт уносит их на десятый этаж дорогой маггловской гостиницы — Гарри и под Круциатусом не сможет сказать, почему выбрал именно эту, но не ради Малфоя точно — возбуждение немного спадает. Поэтому он сразу идёт к бару, хватаясь за бутылку скотча, как за метафорическую соломинку: «Хочешь выпить?» И едва не роняет её, слыша над ухом раздражённо-надменное: — Мы не за этим сюда пришли. На колени. Закончишь то, что начал по дороге сюда. Гарри молча подчиняется. Он знает, что Малфой просто хочет его унизить, но ему и самому это нужно, чтобы разжечь в груди Адское пламя ненависти, которое без остатка поглотит все его сомнения и неуверенность. Малфой не мелочится: глубоко, до слёз, трахает в горло, крепко держит за волосы, не давая отстраниться, без предупреждения кончает, заставляя проглотить горько-солёную сперму. Грубо отталкивает, презрительно кривит губы, поправляя одежду: — Толстый тролль, Поттер, давно не практиковался? — Куда мне до тебя, — хрипит повреждённым горлом Гарри. — Скольким Пожирателям ты успел отсосать? Или Волдеморт тебя для себя приберёг, девочка-целочка? Наблюдать, как меняются эмоции Малфоя, — бесценно. И самая главная, самая вкусная, как выдержанное Огденское, — чистейшая ненависть, превращающая зрачки бывшего слизеринца в чёрные бездонные омуты. Даже Волдеморт не ненавидел его так страстно. Малфой серой молнией бросается на него, но в этот раз Гарри готов. Захват, подножка, бросок — и вот они уже, рыча и по-маггловски молотя друг друга кулаками, катаются по полу. У Гарри отбита почка, качается верхний правый клык и, кажется, сломана пара рёбер. Вряд ли Малфой чувствует себя лучше, но никто из них уступать не намерен. В какой момент они начинают яростно целоваться, Гарри не знает, просто ещё секунду назад он выкручивал Малфою руку, а сейчас — жадно вылизывает его рот, одновременно стягивая с бледных покатых плеч изодранную в клочья рубашку. Вслед за ней улетают брюки, и руки наконец добираются до самого сладкого — горячей гладкой кожи. Гарри расцвечивает её россыпью засосов, украшает мириадой болезненных укусов, помечает собственной слюной. Малфой не остаётся в долгу: расцарапывает в кровь спину, с силой дёргает, будто пытается наживо снять с него скальп, за волосы, прикусывает засунутые в рот пальцы. Гарри плюёт на ладонь, растирает по члену слюну и смазку, входит одним толчком в тесное, горячее. За грохотом собственной крови в ушах он почти не слышит чей-то болезненный вскрик и двигается-двигается-двигается, пока не распадается на миллион кусочков. Пол под лопатками холодный и твёрдый, изрезанный падающим из окна светом потолок — далёким, как самая большая звезда в созвездии Большого Пса. У него болят даже кончики волос, но внутри, там, где должно быть сердце, впервые после победы пусто и тихо. — Я тебя ненавижу, Поттер, — усталым шёпотом доносится сбоку. — Взаимно, Малфой, — прикрывая воспалённые веки, выдыхает Гарри и проваливается в сон. Утром он просыпается в одиночестве; призывает Акцио палочку, залечивает, ругаясь сквозь зубы, оставшиеся с ночи раны — спасибо курсам колдомедицины для авроров — наплевав на конспирацию, аппарирует домой прямо из номера — тот всё равно оплачен на сутки, а ключи заберёт со столика горничная. Выходные Гарри проводит на диване в компании с телевизором, пиццей и сливочным пивом, лениво перебирая в памяти свои пятничные приключения. К вечеру воскресенья он убеждает себя, что произошедшее — ошибка, результат сексуального голода и выпитого на голодный желудок высокоградусного напитка, и больше никогда не повторится. Ему ведь не шестнадцать, чтобы идти на поводу взбесившихся гормонов. Даже если у него нет любимого человека, это не значит, что он должен принять целибат. Можно обратиться в одну из специальных маггловских контор, где его обслужат пусть и за деньги, зато без последствий для девушек и подглядывающей колдокамеры. В конце концов есть ещё собственные руки, а это буквально бездна разнообразия: сегодня — левая, завтра — правая… Ободрённый этим, Гарри спокойно живёт до середины недели, но в четверг неожиданно для себя начинает испытывать смутное беспокойство. Мысли постоянно сбиваются на что-то вязкое, жаркое, без конкретных образов, одуряюще манящее, от этого сидеть на одном месте совершенно невозможно. Гарри мечется по дому, перекладывает вещи с места на место, сам идёт за продуктами в магазин, нарезая лишние три квартала. Ему будто неудобно в собственном теле — хочется сбросить его, как змеиную кожу, но ещё сильнее тянет вгрызться в чужую, молочно-белую, сладкую, с россыпью старых шрамов на узкой груди. В пятницу зуд становится нестерпимым, и Гарри сдаётся, по наитию отправляясь в тот же маггловский бар. Малфой уже сидит за стойкой, крутя в пальцах стакан с чем-то бесцветным и прозрачным. Гарри без спросу делает глоток, закашливается — обычная вода! Малфой мерзко хихикает: — Ты всегда такой доверчивый, Потти? — Видно, прошлого «душа» тебе не хватило, — с намёком качает в его сторону стаканом Гарри. — А ты, я вижу, тоже пришёл за добавкой, — щурится Малфой, окидывая его внимательным взглядом, и вдруг резко наклоняется вперёд, прижимается щекой к щеке, не обращая внимания на скривившегося бармена, почти выстанывает на ухо: — Тебе стоит только попросить, любимый. Гарри в отместку кладёт ладонь ему на пах, чувственно сжимает, с удовольствием ощущая, как знакомая злость пополам с возбуждением затуманивает разум. — Я герой, хорёк, мне не нужно просить. Сам всё возьму. Малфой деревенеет телом, медленно отстраняется; серой радужки почти не видно из-за расплывшихся зрачков, губы подрагивают, словно никак не могут решить, чего им хочется — сложиться в ядовитую усмешку или выплюнуть эту усмешку словами в лицо. И наконец выбирают последнее: — Не надорвись, герой. Всё повторяется: такси, маггловская, хоть и не такая дорогая, как в прошлый раз, гостиница, умопомрачительный — в прямом и переносном смысле — секс, сон на полу, боль и раны на утро. И в следующую пятницу — тоже. И в следующую. И в следующую… Это затягивает и пугает одновременно. Гарри не из тех странных личностей, которые упаковывают себя в кожу и бьют друг друга плётками. Он никогда не хотел превращать секс в пародию на пожирательские рейды. Физическая любовь тоже любовь, в ней не место боли и ненависти. Это нездорово, неправильно. Гарри пытается бороться. Ходит по маггловским клубам — любым, кроме того самого, заводит знакомства на одну ночь, трахается без обязательств в туалетах, снимает проституток и хастлеров: девушки — парни, уже не имеет значения. Всё не то, не так, пресно, скучно, с собственной рукой и то интереснее. И в конце концов сдаётся. Да и какого, собственно, боггарта? Он уже достаточно сделал для этого мира, заработав отвратительное проклятие, чтобы беспокоиться о том, кто и что о нём подумает, если узнает его маленький грязный секрет. Неделя до пятницы тянется, как резиновая. До знакомого бара Гарри почти бежит, старательно отгоняя от себя мысль, что Малфоя там может не оказаться. Хвала Мерлину и Моргане, тот на месте, злой, как тысяча мантикор, о чём и сообщает весьма нетривиальным способом: прикладывает его Инкарцеро и Силенцио за пару метров от входа, аппарирует их в неизвестном направлении и трахает, не снимая заклятий. — Ненавижу тебя, Поттер, — шипит он за миг до того, как исчезнуть, милостиво бросив напоследок Фините Инкантатем. — Взаимно, Малфой, — выстанывает Гарри, доводя себя до разрядки. Он чувствует себя использованным и почти изнасилованным, хотя это его член побывал в чужой заднице, а не наоборот, и желание придушить Малфоя, свернуть его тонкую бледную шею остро, как никогда. Поэтому Гарри больше не пропускает пятниц. Через месяц он снимает для них квартиру в респектабельной части города. Через год они выкупают её в складчину, ещё через три — съезжаются окончательно. Они не обсуждают планы на будущее, не проводят вместе отпуск и выходные, не дарят друг другу подарки на дни рождения и Рождество, не зовут на встречи с друзьями. Гарри знает, что у Малфоя непереносимость лактозы и следит за тем, чтобы в холодильнике всегда было миндальное молоко. Драко срезает с хлеба для тостов корочку и не кладёт в пасту чеснок, когда приходит его очередь готовить — первые Гарри всё равно оставляет, а второе напоминает ему о профессоре Квирелле. Их кровать — по-прежнему поле битвы, ещё более жестокой, чем раньше. Гарри неторопливо ведёт губами по обнажённой коже — она в ответ расцветает нежно-розовой акварелью румянца. Маршрут известен и выверен до последнего дюйма: сначала вниз, через поджарый живот и аккуратную ямку пупка к маленькой, едва заметной родинке на бедре; потом наверх, до тонких ключиц и вкусно пахнущей, изящно изогнутой шее, к самому сладкому местечку под подбородком, где заполошно испуганной птахой бьётся пульс. — Гарри!.. — жалобно всхлипывают искусанные в кровь карминно-красные губы. — Тш-ш-ш… — успокаивающе шепчет Гарри, целуя в уголок рта. — Сейчас. Сейчас… Гарри входит медленно и глубоко; его ведёт от жара и тесноты чужого тела, от лихорадочного блеска серых глаз, от хриплого, сбивающегося на стоны дыхания. Оргазм неожиданный и яркий — горячей волной обдает с головы до ног, забирая все силы. Их остаётся совсем немного, на донышке, только чтобы негромко выдохнуть в исчерченную Сектумсемпрой грудь: — Я тебя ненавижу, Драко. — Взаимно, Гарри, — так же тихо откликаются над ухом. Гарри засыпает, вслушиваясь в мерный стук чужого сердца. Ему теперь всегда хорошо спится и уже давно не снятся кошмары. Потому что Гарри знает: пока рядом есть тот, кто его ненавидит, он больше никогда не будет одинок.