Из письма на Родину
Осень 1942.
"Здравствуйте, мама и папа. Я надеюсь, вы здоровы. С трудом нашёл бумагу у товарища. Обменял её на последнюю банку консервы. Не страшно, я справлюсь. Отправлять письма всё труднее, я думаю, это не дойдёт уже до вас. Сейчас мы в 40 километров от Москвы в Богом забытой деревне, здесь тихо уже четверо суток, нет никаких бомбёжек и свиста пуль. Быть может затишье перед бурей. Я не знаю. Я ничего уже не знаю. Здесь очень холодно. Снег валит и днём и ночью, мы не успеваем выкапывать и хоронить трупы наших ребят. Думаю, они оттают к весне, а после них и другие, умершие ещё раньше. Их очень много… Мы копаем постоянно, но всё равно не успеваем, нет ни сил, ни времени. Вчера случайно откопали с нашим солдатом труп русского. Иногда мы их тоже хороним в общие могилы. Я не знаю когда и зачем мы начали делать это, ведь трупы очень трудно откапывать из-под тяжёлого снега и потом хоронить, они лежат здесь уже не один месяц и начинают разлагаться, если дёрнуть слишком сильно за конечность, можно оторвать пол ноги или руки. Из-за холода сложно сразу узнать лицо товарища. Снег попадает в глаза, ноздри, примерзает, а лицо становится опухшим, ничего не разобрать. Некоторых мы так и не узнаём, но всё равно хороним. Без крестов, гробов, просто в холодную землю. Я не испытываю даже отвращения, только скорбь, это стало слишком обыденно. … я очень скучаю... Всё не так, как должно быть. Я не знаю, что я делаю. Нас гибнет с каждым днём всё больше. И я уж не знаю от чего больше – от пуль или голода и болезней. Мой друг Эрнст умер на прошлой неделе от гангрены ног, хотя продолжал копать трупы, пока не упал в последний раз. Он говорил, что в ответе за всех умерших, кто бы то ни был, и что бы ему не приказали он будет служить Родине и оставаться человеком, пусть и без крестов. Я не понимал его слов, пока мы не откопали труп ребёнка. Совсем ещё маленького, одинокого. Мне вдруг стало плохо, и я ушёл не в силах смотреть на него. Я тогда задумался, а ведь они люди? Такие же, как и все, как и мы. Я думал, что всё так и должно быть, когда было плохо нам твердили, что врагам нашим ещё хуже, когда нам тяжело, нам твердили, что врагам нашим ещё тяжелее и всё хорошо, но кто эти враги? Враг человека – он же сам. Нам всем плохо и никто из нас не заслуживает этого… Некоторым приходилось есть траву и червей. Раньше мне казалось это безумием, но не теперь. Раньше всё было иначе. Раньше мы бродили по лесу, и нам казалось, что это чудесное место: деревья, тропинки, птицы. Теперь эти деревья давят, и мы смотрим на них с опаской и надеждой, что над ними не пролетит очередной самолёт. Троп уже и не видно, куда идти непонятно. А птицы смолкли ещё в начале осени, без них особенно тихо, слышен только хруст снега. Но я продолжаю прислушиваться, в надежде услышать этот мирный щебет, который, казалось, я не слышал уже вечность. Я не могу передать всего ужаса, что здесь творится. В нашей роте осталось меньше людей, чем должно быть в одном взводе. Мы остались одни на этой земле. О нас и не вспомнят. Мы ничего не делаем. Нам и нечего. Продвинуться дальше мы не можем, уходить назад некуда. Мы просто живём здесь с этими оставшимися людьми. Проходя по улице, делаем вид, будто не видим друг друга. Когда закончится война – не знает никто. Во время последнего налёта была разрушена церковь, её обвалившиеся стены придавили собаку, которая жила там. Мы съели её за день. Без соли и приправ. Мясо черствое, но делать больше нечего, ведь из еды уже почти ничего не осталось. Деревня практически пустая, осталось пара десяток людей. Несколько раз мы обменивались продуктами. Они плохо понимают немецкий, приходилось на пальцах всё объяснять, но мы получили от них несколько картофель и немного сахара. Взамен отдали кусочек шоколада и помогли починить окно, снесённое от взрыва, насколько это было возможно. Это один из немногих домов, которые уцелели здесь. Насколько мне известно, в нём живёт бабушка с внучкой. Её ли это внучка я не знаю, но девочка лет пяти всегда была с этой старушкой. Им тоже тяжко, даже хуже, чем нам. Я стараюсь не смотреть им в глаза, мне стыдно, сам не знаю за что. В чём я виноват, мама? А может только я и виноват в этом. Не знаю. Ничего не знаю. Мы все здесь забытые. Для меня война окончена. Я хочу домой. Спасите меня из этого Ада" Как он дошёл до такой жизни? Каким он был и каким стал? На эти вопросы Йозеф не мог найти ответа. А может просто не хотел верить в то, что когда-то он был другим и верил только в то, что делает, шёл напролом. Но это уже было и не важно, ведь единственное, что он хотел знать – кто он такой? Сейчас, в данный момент. Кто он? Предатель? Нет… Друг? Тоже нет… - я ничто? Или всё же что-то… Тихо спросил он себя, глядя в небо. Пройдёт ещё месяц, прежде чем Грубер ответит на этот вопрос. Только когда он сляжет от воспаления лёгких и будет мучиться от невыносимых болей, он не сможет понять, что его терзает больше, физическая боль или же моральная? Душа это плачет или же предсмертная агония не даёт покоя? Может совесть? Была ли она у него когда-то? Безусловно, была, ведь у каждого есть что-то, что заставляет задуматься. Не видя и не слыша никого вокруг, он лежал в лихорадке и бегал глазами по развалинам, будто ища что-то. Может ответ, а может и помощи. Есть ли у него кто-то? Нет, никого нет. Он один на целом свете. Кто он? -Я – человек? После всего, что сделал, после всего, что видел... Я хотел умереть человеком. Больше он не раскрыл своих глаз, не увидел Солнца, своих родителей, друзей, мирного неба над головой. Он так и не узнает, простили ли его те трупы, что он так усердно хоронил, в надежде искупить хоть часть своей вины, перед этими людьми. Он так и не узнает, закончится ли этот Ад на земле или люди добьют друг друга... Рано или поздно это всё равно произойдёт, но когда-он уже не узнает. Товарищи похоронили его в ту же землю, в которую хоронили недавних врагов, которых сами же и убивали. Некогда ненавистные друг другу люди лежали в братских могилах, бок о бок. Маленькие, неизвестные солдаты, вынужденные вести войну, были убиты и забыты. О них и не вспомнят, о них и не узнают, но великим людям и офицерам будут посвящать целые города, которые отстаивали эти солдаты, и в которых они гибли не за правду и не за Родину, а по приказу.