самолеты

      для дзиро самолеты — не машины, для дзиро самолеты — волшебные существа из других миров. самолеты дышат, самолеты взмахивают крыльями и взмывают вверх. у самолетов есть кожа и самолеты не разбиваются — самолеты умирают. умирают горько и безнадежно в бою с собственными несовершенствами. и дзиро тяжело пережить каждый из них. дзиро видит, как с неба градом падают осколки, детали, кусочки и будто все тело пронзает фантомной родительской болью. тело самолета дымится — самолет истекает кровью. но ни один из них спасти попросту нельзя; хотя дзиро так хотелось бы… дзиро бы не пожалел сил на спасение каждого из них.       хондзе приподнимает дурацкие очки дзиро и нежно целует его искусанные губы грубыми искусанными своими. у них обоих изо рта воняет табаком, а дзиро лишь подается чуть вперед. на хондзе сегодня классные ярко-красные подтяжки и хондзе сегодня с ним целуется. дзиро закрывает глаза чуть-чуть, закрывает глаза чуть больше, закрывает полностью. все равно ничего не видно. хондзе держит шершавыми пальцами дзиро за подбородок и теребит рукой в кармане три монетки по сто йен.       для дзиро самолеты — скромные большие животные. самолеты покладисты и уступчивы и очень-очень хрупки по своей натуре. самолет готов служить человеку честной искренней службой и как же дзиро каждый раз жаль — он чувствует себя виноватым перед ними всеми. будто дзиро лично спонсирует геноцид. самолеты погибают с улыбкой и улыбаются, смотря на своих спасшихся пилотов. дзиро очень любит самолеты. самолеты очень любят людей.       они с дзиро целуются, стоя на стремянке за экспериментальной моделью и хондзе почему-то чувствует, что что-то не так. хондзе берет дзиро в охапку, беспощадно пытаясь занять этим поцелуем всего себя и всего его. дзиро чувствует, как ноги почти отрываются от земли, ведь хондзе все-таки выше, и обвивает усталыми руками его шею, устраивая ладонь на мягких волосах. хондзе выглядит так, будто хочет дзиро с головой проглотить, будто их обоих ждет конец света. он сжимает фиолетовый пиджак крепко-крепко, не думая, что дзиро уже, наверное, еле стоит на носочках. хондзе присущи эти приступы спешки, словно жизнь едет поездом без обратного билета и хондзе единственный знает, что ему суждено вот-вот сойти с рельс. а пока — чучух-чучух, чучух-чучух… будто ничего и нет. будто все хорошо. а самолеты будто не скидывают на людей бомбы.       да, самолеты любят людей. но самолетам вручают бомбы на борт и не спрашивают, хотят ли они людей убивать. самолеты не хотят и все равно убивают. и вот уже люди самолетов боятся — а вдруг снова бабахнет? а самолеты бросают бомбы с неба на землю и плачут, бросают и плачут, бросают и плачут горькими самолетьими слезами. дымятся, падают, вдребезги разбиваются; и мир постепенно становится одним большим кладбищем самолетов, которые никто не хочет хоронить.       самолеты же не для того придумали, самолеты же не для того живут! дзиро непоколебимо в этом уверен, а хондзе стыдно за бомбардировщики брать деньги.       хондзе целует не страстно и не жадно; скорее так, будто каждый раз может быть последним. очень искренне и тягуче-любовно. и дзиро всегда подхватывает, будто понимающе кивая в ответ на его страх. в мире фантазий дзиро самолеты не убивают людей. в реальности хондзе только бог знает, какое чудо убережет их всех. и страх этот пляшет резво в воздухе.       в ангар вбегает нервный крикливый курокава: «дзиро, ты идешь со мной», крепкая хватка хондзе мигом расцепляется (о чем он потом жалеет), раскрасневшийся дзиро смотрит на него короткие-бесконечные доли секунд, поправляет очки и стучит каблуками по ступенькам стремянки.