Звёздный Предел

      Она должна была остаться там. Сгореть вместе с Джеймсом, ведь огонь очищает — так все приговаривали, прикладывая к ранам калёный металл. Некоторые раны начинали гноиться, и почти всю дорогу до новой стоянки народа Эски она провела в бреду. Кто-то взял её клинок, накалил докрасна и прижал к ранам. Мария кричала до тех пор, пока у неё не пропал голос.       … Если не с ним — так позже, как подельница, попустительница или соучастница. В древние времена жён и наложниц живьём хоронили рядом с их повелителями.       Её не бросили. Она не заслужила того, чтобы Эльза и Мира выцарапывали её жизнь из рук вождей путём многих обещаний и лизоблюдства. Когда Эльза покидала свой пост сиделки, Мария только и могла, что от бессилия и боли в теле, от отчаяния и ужаса, от липкой благодарности и смутного намёка на облегчение выть, глядя в полог воспалёнными глазами, и сворачиваться в клубок на грязной постели.       В самом деле, лучше бы она умерла. Только и оставалось, что лежать в темноте и по кругу гнать мысли. Анцвиг, Нил, пыточные, скала Рерир… Она издевалась над тем орком так же, как сорвавшиеся с цепи люди поиздевались над ней. Она это заслужила. Заслужила… Джеймс так бы и сказал. Он всегда питал отвращение к тому, чем она привыкла заниматься. Но она не выбирала свое дело — это оно настигло её. Она не виновата… не виновата.       Свет становился как будто ярче. Воздух как будто теплее. У Эльзы и Миры залегли круги под глазами. Младшая жаловалась на негнущиеся, стёртые о нити пальцы. Суставы на её пальцах и правда кое-где опухли, и Мария могла только думать, глядя на них, и молчать. Будет лучше, если она будет меньше говорить. Еще лучше — молчать.       Эльза храбрилась и тарахтела сутки напролет, когда оставалась у её постели. Она брала в повозку пяльцы и мелкое шитьё. Когда ухабистое движение наконец окончилось, они поселились в палатке, а затем в странной, приземистой хижинке — туда Эльза перетащила громоздкий ткацкий станок, прялку, которую всё не могла освоить, и корпела над бесконечной работой. Мария неглубоко дышала и смотрела на то, как Эльза совершенствуется с каждым днем, откусывая часы от сна и отдыха. Наверняка она брала дополнительную работу, якобы за неё. Думать об этом не хотелось.       Порой Мария сиплым шепотом надиктовывала описания лекарственных растений и рецепты, которые знала. Но воспоминания путались, и порой она говорила о фауне Нила или о выведенных гибридах с Терры. И чувствовала себя жалкой. Сломанной, вышедшей из строя.       — Мира… — однажды шепнула она, когда Эльза перевязывала её раны. Они не торопились заживать, и это бы насторожило Марию, если бы она не была такой уставшей. — С ней всё хорошо?       — Да… Она взяла нескольких детей в ученики.       — Это было… условие?       Эльза отвела глаза.       — Вроде того.       Когда ей стало немного лучше, она спросила, где они находятся. Мария уже долгое время не видела ничего, кроме полога закрытой повозки или плетеного потолка хижины, где она однажды обнаружила себя на ворохе из шкур, заменявших ей кровать.       — Куивиэнен, — выдохнула Эльза, сматывая нитки. Веретено в её руках набирало скорость, превращаясь в смазанный эллипс — Марию это завораживало.       — Ты так уверена в этом?       — На другом берегу живет еще одно человеческое племя. Когда они прислали послов, чтобы говорить с Эской, они назвали это озеро именно так.       — А они откуда знают? Это же название на квенья.       — Должно быть, эльфы и сказали.       Мария приподнялась на подушках.       — Здесь есть эльфы?!       — Нет, — сестра Миднайт встала, чтобы поправить подушки больной. — Здесь есть только люди. А эльфы, скорее всего, уже давно ушли.       — А давно?       Эльза пожала плечами.       Раны не заживали. И хотя Мария уже могла сидеть, опираясь на подушки и разрабатывать кисти, по возможности не задействуя мышцы плеча и предплечья — прижжённые следы укусов все еще напоминали о себе и сочились сукровицей. Отвратительное зрелище. Все чаще вспоминался Маэдрос. Она тогда пыталась его лечить… глупая, возомнила себя всемогущей. В висках набатом звучали собственные слова, в истерике произнесенные вечность назад: «ему не помогает физическое лечение».       И здесь не было сердобольных сладкоголосых эльфов.       Одним погожим и неотличимым от ряда других днем объявилась Мира и принесла ей подобие бумаги и чернила. Бумага была сделана из опавших листьев, хрупкая и неказистая на вид, но среди людей новшество произвело фурор. Чернила были сделаны то ли из сока ягод, то ли из каких-то жучков: Мария склонялась к последнему, ведь хоть и потеплело, но до ягод еще было далековато. Мира просила её изобразить растения и грибы для своих малышей-учеников.       Жалела. Мерзко. Гранц только кивнула на предложение и нашла в этом новый способ разрабатывать моторику рук — ведь, пожалуй, это единственное, в чем она могла быть сейчас полезна. Это понимала Мира, это понимала Мария, и это понимал Эска. Вождь не простил её, нет. Он великодушно давал ей шанс. Когда Мира навестила её во второй раз, она спросила:       — Что Эска потребовал…взамен на мою жизнь?       Мира смотрела на неё с безграничным терпением, как на очередного надоедливого ребёнка.       — Ничего такого. Того же, что и другие вожди и короли. Клятвы верности и служения.       Мария хохотнула. Тело отозвалось противной ломотой, и хохот превратился в воронье карканье.       — Раз так, то наши клятвы и гроша ломаного не стоят. Сколько раз мы нарушали присягу? И нарушим столько же, если понадобится.       Мира посмотрела в окно. Оно было странное и мутное. За ним угадывались только силуэты.       — Пей лекарство, — бросила она и покинула хижину, оставив де Гранц наедине с мыслями.       Мария стискивала зубы от злости на весь мир. Злость была лучше, чем разочарование в себе. Именно злость на весь мир когда-то помогла ей выжить и вскарабкаться наверх. Теперь приходилось начинать сначала. Но ничего, ей не привыкать.       Бунтующая в Кшетре Эльза на новом месте подозрительно притихла: да, она сиживала с ней дни и ночи, свивая нити и пряжу, щелкала ткацким станком, словно была намерена каждый день бить рекорды. И была тише, незаметнее. Угрюмее. Если говорила, то какие-то глупости. Порой, когда приходилось пить ивовый отвар и возвращалась лихорадка, Мария путала её с Миднайт. Иногда даже сознательно. В трезвом состоянии ума ей было бы сложно перепутать их даже со спины: у младшей и волосы не черные, а скорее темно-каштановые, и лежат ровно, а не топорщатся вороньим гнездом. У них отличалось лицо и даже взгляд, пусть и одинаково золотой.       Мария поправила шаль на груди и привстала на подушках, опираясь спиной. Эльза, отложив лубок с нитками, натачивала перья. То ли гусиные, то ли лебединые — Мария не отходила от хижины дальше, чем необходимо было при малой нужде, а потому к озеру не приближалась. Перьями было удобнее подписывать растения и делать пометки. Смешно конечно — люди не понимали ни их родной речи, ни квенья, ни синдарина. У них даже письменности не было.       Зато Эльза и Мира вполне освоили их язык.       Порой Эльза оживлялась — точнее, Мария тормошила её в надежде выведать новости — и приносила свежие слухи.       — Не так давно был пир, где вожди этого и соседнего берега праздновали объединение сородичей. Совсем как тот праздник, помнишь, да? Не то чтобы оно произошло на деле… Думаю, им просто было скучно и одиноко здесь одним. По слухам, было здесь еще какое-то племя, но они давно снялись с места и подались в леса. А вождь с того берега, Барра, всё допытывался, где мы были до этого, почему тоже ушли оттуда где жили, видели ли кого еще и кому мы поклоняемся. Будто предыдущих вопросов мало, чтобы завалить нас всех, как на экзамене. Ты бы видела это — Эска имел бледный вид, но ему хватило ума не рассказывать о произошедшем.       — И что он ответил?       — Отделался общими фразами. Мол, искал местечко где теплее и трава зеленее, а тут такое большое озеро… — и откуда он только узнал, да? Не говорить же, что мы надоумили. Мы и без того весьма подозрительные личности… А поклоняется тому, кто создал его, создал небо и светила, посылает пищу. Обтекаемый ответ, не правда ли?       Мария угукнула. Высунув кончик языка, она прорисовывала весьма занятное растение, на Терре именуемое сильфиум — среди людских женщин оно пользовалось популярностью. Когда-то, здесь нет. Зато было чем размять мозги и развернуть широкие рулоны своей памяти.       В другой раз Эльза рассказала о каком-то волшебнике по имени Ту — она услышала о нем от детей, взятых Мирой в ученики, а те от сверстников с другого берега. Местная страшилка для пришельцев из чужих земель — заколдует, дескать, Ту, да утащит в свое волшебное королевство в равнине за лесом. Или в лесу. Или на горе.       — Я не совсем поняла, где он обитает и с какой стати он волшебник. Но, кажется, пугалка весьма популярная.       Словом, они всячески старались скрашивать одиночество друг друга и не дать скатиться в пучину воспоминаний.       Но Мария не забыла. Однажды она набралась смелости, чтобы спросить, что было после.       Эльза пожевала губу.       — Да толком ничего. Если вкратце, то народ Кшетры раскололся — признаться, всё к этому шло, и даже Эска вздохнул спокойно. По нему это заметно — он сутками пьет пиво с Баррой да удит свою рыбу в озере. Не успел пепел от его сына остыть, как он призвал народ уйти — лишь бы куда подальше от того проклятого места. Примерно половина племени тут же провозгласила его вождем.       — А что же второй?       — Эффа рыдал сутками, валялся на пороге Дома и даже рвал на себе одежду — на таком-то холоде. Я еще тогда подумала: каков артист! — Эльза сделала паузу и продолжила более ровным тоном: — Слава Эру или кому еще, что Эска согласился взять нас с собой. Не знаю, что бы мы делали, оставшись там.       — А как же Нахир? — Мария усмехнулась и протянула руку к плошке с водой. — Не нужно, я сама возьму. Мальчишка, везде за тобой таскался.       — Он тоже ушел. Но не с нами. Он забрал свою семью, и еще пара юношей со своими людьми — не более двадцати человек — и отправились куда-то на юг. Нахир сказал, что так даже хорошо, что их так мало: они забудут всё и начнут свою жизнь сначала. Совсем как мы, правда?       Мария смотрела на свое отражение в воде. Она сама себе напоминала упыря из террианских страшилок: поредевшие белесые волосы, паутиной рассыпавшиеся по плечам, запавшие щеки, землистого цвета кожа.       — Я бы лучше еще разок «сначала» начала.       Эльза хихикнула.       — Мы как кошки, по девять жизней имеем.       — Нет, мы как рептилии — только кожу сбрасываем, а нутро остается то же… — Мария не осилила ни глотка и оставила чашу. — А что сделали с тем… что осталось от Джеймса? Нам позволили забрать его прах?       Безумная надежда тут же угасла — Эльза покачала головой. Дурацкий вопрос, да что бы она делала с его прахом? Засыпала бы в песочные часы и поставила на полку?       — Мы не просили. Мира верно сказала: нам нужно забыть его, хотя бы на людях. Отречься и откреститься. Особенно после того, как с Эффой остался младший из сыновей Эски. Девятый мальчик. Ему и пятнадцати-то нет… В день нашего отъезда он отказался уезжать, порвал на себе одежды и провозгласил себя «преемником жреца Бэды» и взял себе новое имя, но я его не стала запоминать.       — Эко его… торкануло, по-иному и не скажешь, — о том, как это сильно напоминало самого Джеймса в последние годы, Мария не стала говорить.       — Да… Он сказал, что теперь ему принадлежит тот артефакт, который наделял Бэду волшебной силой. Я не очень поняла этот момент, ведь у Джеймса ничего такого не было. Не было же? Но как по мне, он просто сошел с ума или наоборот, воспользовался религиозностью и страхом Эффы и прочих, что из страха решили остаться.       — А что его отец, Эска?       — Отрекся от него. Это наверное был его любимый сын, и эта выходка больно по нему ударила… Мне кажется, он сдает, и да и оставшиеся сыновья мутят воду… А потом мы добрались сюда. Путь был не самый легкий, многие попросту не дошли. Зато тут мы обнаружили очень много оставленных жилищ. Все они странные и непохожие друг на друга. Были привычные деревянные домики, было что-то вроде шатров из травы, и ещё такие вот хижинки, и даже норы в земле. Но, наверное, там жили очень большие барсуки.       Мария прыснула.       Весна была в самом разгаре, когда она наконец встала на ноги. Земля снаружи покрылась травой, трава выросла до колен и налилась соком, и Мария с восторгом переставляла босые ноги. У озера были глинистые берега, и осторожная поступь девяностолетней старухи сопровождалась смешным чавканьем.       Пальцы щекотали всякие червяки, жуки, и это было восхитительно! Не чувствовать колкого мороза, не ходить по льду и стылой земле. И это поразительно напоминало Хелеворн, где она любила гулять на рассвете и закате, отвлекаясь от работы. У некоторых тенистых и заросших берегов озера в Таргелионе гнездились журавли. Карантир запрещал своему народу охоту на них, и величественные птицы вели себя очень привольно, порой воруя рыбу из сетей и рыболовных садков. Мария негромко засмеялась, вспоминая, как рыбу утащили из-под носа самого Морифинвэ.       Она кое-как посеменила до густой поросли рогоза, завидев иву. Её корни бугрились над водой, сплетая удобное лежбище для любителей прокрастинировать и посмотреть на воду, точно под ней были сокрыты ответы на все вопросы.       Предвкушение заполнило всё её естество, отогнав мрачные мысли, когда со стороны зарослей донесся подозрительный шорох и женский возглас.       Мария остановилась и повернула голову. Как удачно, что она взяла с собой палку. Палка была крепкая и толстая — в самый раз, чтобы опираться, если подведет ослабевшее за последние месяцы тело. Самым приятным в ней было необработанное навершие с топорщащимися сколами древесины, так что при желании можно было бы выколоть кому-то глаз.       Из зарослей выскочила Эльза, следом за ней — незнакомый мужчина. Вид у сестрицы Миднайт был растрепанный, перепуганный и даже злой. Та-а-ак…       Гранц оперлась на палку обеими руками и водрузила на них подбородок, нарисовав крайне заинтересованный происходящим вид. Прошло всего несколько минут, прежде чем парочка обнаружила чужое присутствие.       Эльза тут же подскочила к ней, обвивая руками предплечье. И пока она собиралась с мыслями, Мария осмотрела юношу, скорее даже молодого мужчину с бычьей шеей, поразительно черными глазами и не такой смуглой, как у Нахира, кожей. Черноглазый субъект ничего не стал говорить, только взглянул исподлобья на обеих женщин и ушел, поправляя штаны.       — Он что, твой любовник?       Скайрайс тут же отпрянула от неё, с лицом белее мела.       — Что? Нет!       Мария цокнула.       — Н-да? А выглядело как неудавшееся свидание.       — Ты очень вовремя появилась, правда. Я рвала осоку, — Эльза продемонстрировала руки, в пятнах травы и землей под ногтями. — Кое-кто заболел, и я хотела сделать настойку из корня. А тут он… давно за мной ходит, я уж и отказывала сколько раз, да всё без толку.       Она говорила будто бы отвлеченно, но руки подрагивали.       — Говорил, что хочет взять меня в жёны, мол, отец одобряет и я крепкая, здоровая — пережила зиму — и в травах знаюсь. Видимо надоумил кто…       Мария вздохнула.       — Потому-то я просила вас держаться поближе к Джеймсу. Каким бы он ни был, он не позволял нас трогать. Сама видишь, здесь до межполового равенства и уважения как до Луны. Тебя и спрашивать не станут, возьмут насильно: и замуж, и так, — она аккуратно перехватила ладонь Эльзы. У неё ладони были горячие, когда кожа Марии была, как у замерзшей лягушки. — Тебе нужно быть осторожнее и осмотрительнее. На меня уже никто не посмотрит, я изуродована, и у меня плохая репутация. В какой-то мере это даже хорошо. Как видишь, Миру тоже никто не трогает. Другого Нахира не найдется, поэтому постарайся быть умнее.       С того разговора прошло ни много ни мало — полгода, лето было почти на исходе. Эльза с ненавистью смотрела на полотно, вышедшее из-под её рук. Это была не мягкая струящаяся ткань, вышедшая из-под рук нолдиэр Химринга: из неё не пошьешь красивое платье, украшенное изящной вышивкой, да даже наволочки не сошьешь. Это рубище было грубым и серым, с неровно сплетенными нитями, и из него предполагалось шить её подвенечный наряд.       Новость застала её врасплох. Началось всё с той злополучной осоки — Эска пожаловался, что его второй сын захворал: он то метался в бреду, то жаловался на боли в животе — словом, каждый день бедный ипохондрик изобретал что-то новое, но тогда ей было не до того. Это Мария или Мира были светилами медицины, но не она. Разумеется, что-то знала, да только… Этот второй сын, якобы насквозь больной и лежачий, не постеснялся сначала зажать её в кустах, а после обычной бурды вдруг встал и заявил о чудесном исцелении.       Это всё случилось так быстро и внезапно, что ей до сих пор казалось, что всё это был только сумбурный сон. А его отец на правах родителя и вождя тут же обручил их, не успела она и слова сказать. Едва она стала протестовать, он сказал ей:       — Тебе оказали великую милость, пришлая женщина. Ты пришла к нам бродяжкой, нагая и босая, а теперь твой благодетель обручает тебя, не прекословь. Я соединю вас перед Небом в благоприятный день.       Эльза не нашлась, что ответить. Она звалась одной из раньяр — это правда, но она никогда не была ни нагой, ни босой. У неё был меч. И её трясло от злости. Всё, о чем она могла думать сейчас — так это о том, чтобы взять лучину и бросить на плетеную хижину, где спал Эска с женами и сыновьями, и пусть сгорят они, как сгорел Джеймс.       Эльза вскрикнула. Нить вспорола палец, и красные капли упали на серое полотно, будто до этого оно было менее безобразным.       — Благоприятный день… — Мария постучала пальцами по губам, когда Эльза притащила к ней Марию и рассказала обо всем. — Джеймс говорил ровно то же самое, а потом умер.       — Это было совпадение, — выдохнула Эльза. — У меня так не получится. И… я думала, ты скорбишь о нем.       — Совпадение было делом его собственных рук. Он плавно подводил людское племя к тому, что они должны сепарироваться, начать думать своими головами. Только получился не фейерверк, а атомная бомба.       Посеянные их с Джеймсом семена дали дурные всходы, отвлеченно подумала Мария. У неё возникало ощущение, что за сценой их нелепого спектакля стоял кто-то еще, наблюдающий за их барахтаньем с усмешкой, позволяющий делать всё что им вздумается в рамках отведённой им свободы.       — Ты можешь его отравить, — Мария подняла голову. — Он заявил, что болен. Это Эска знает, что это было лишь дешевое представление, но для остальных это станет прекрасной новостью. Его сыновья все выросли, и все не в ладах между собой. Их отец не молодеет, и они будут ссориться за власть. В день брачной ночи, — она посмотрела Эльзе в глаза, — ты дашь этому ипохондрику средство от бессилия. Я сделаю тебе его, и он умрет.       Они притихли.       — Нет, — Эльза помотала головой. — Я так не могу. Он умрет со мной в постели, и обвинят меня. Ты сама говорила мне, что ты и Мира не в цене, а за мной наше будущее. Если меня поймают — а меня поймают — то убьют, и никакая ссора остальных сыновей нам не поможет. Они соблюдают свои традиции. Убьют меня, убьют и вас.       Эльза села. Её пальцы явственно подрагивали, на шее билась жилка. Она попыталась унять дрожь и продолжила сдавленным голосом:       — Я… видимо, должна пойти на это. Иного выбора нет.       — Ты даже не искала, — вмешалась Мира, тряхнув её за плечи. — Объяви, что ты была женой Джеймса — напомни об этом, заяви, что ты бесплодна! Для них нет ничего хуже бесплодной женщины.       — И тогда они сделают меня шлюхой, — выплюнула младшая из сестер, — ты видела, как они смотрят на меня. Ты видела — там, в зимнем шатре, что это за народ. Им необязательно сочетаться браком, они не эльфы. Они …. люди. Мы знаем, какие люди. Знаем как никто. Если я выйду замуж… я буду защищена.       — Ты будешь ходить из года в год беременной, если хочешь неприкосновенности. Такой защиты ты ищешь? А когда они поймут, что ты не старишься, ты превратишься в инкубатор. Ты этого хочешь?       Мария выплёвывала слово за словом, как змея выстреливает ядом. Эльза спрятала лицо в руках.       — «Должна, должна», — Мария зашевелилась на постели, опуская ноги и шаря рукой в поисках своей палки. Подумав немного, она отшвырнула её прочь. Разогнула спину, набросила ткань на плечи. — Ты порой сильно напоминаешь Миднайт. Но, в отличие от тебя, она умеет переступать через людей.       Она не видела лицо Эльзы, но её старшая сестра застыла восковой статуей. Наконец, Мира разомкнула губы и процедила:       — Ты куда?       — К Эске. Если не скажет она, скажу я.       Ей пришлось нацепить тканевые туфли. Они быстро испачкались, но Мария шла, чеканя шаг за шагом.       «Ты Мария де Гранц, — твердила она себе, выискивая среди разрозненных хижинок и покореженных домов нужный, — ты пережила разорение родного дома на Анцвиге, ты пережила детство сироты и бродяги, ты пережила вторжение на Карвон, ты пережила вторжение на Нил, ты выжила в стычках с орками, ты пережила тот самый день, и шрамы на твоем теле, затертые и новые, всегда будут напоминать тебе о том кто ты есть, — вот он, тот дом, откуда доносится пьяный смех. Она занесла ногу, упираясь в порог, и толкнула дверь. — Ты Мария де Гранц, и ты переживёшь их всех. И не найдется такого человека, который забьет гвозди в твой гроб».       Когда она переступила порог, стоящий гвалт на мгновение стих, но только на миг. Головы отвернулись, и стены вновь сотрясал пьяный хохот. Чадил очаг, на вертеле жарился молочный оленёнок, пойманный одним из молодых охотников — Марах, кажется. Он был примечательно златоволос, светел кожей, и весь его род отличался той же наружностью.       Эска сидел во главе грубо сделанного стола, но на лавке, и хмельное пиво заливало его грудь и курчавую бороду, минуя набитый едой рот. Мария приблизилась и откинула ткань с лица, позволяя разглядеть себя во всей красе. Её лицо оставалось нетронутым, но каждый из присутствовавших здесь знал, кто она: это она разделяла с ними пищу и питье в богатейшем шатре Кшетры, они знали её, как супругу и постоянную спутницу Бэды. И де Гранц надеялась сыграть на этом.       — Вождь Эска, я, Мария, обращаюсь к тебе, — он перестал жевать и посмотрел на неё, не произнеся ни слова. — Брак моей сестры Эльзы невозможен. Она была и остается одной из жен нашего супруга Бэды. Негоже забирать у мёртвых, — она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза. — Негоже забирать у жреца. Разве ты хочешь навлечь беду на себя и свой род?       Эска оставил свое питьё и поднялся. Гомон стих — все заинтересованно смотрели на неё, в том числе тот смуглый — тот самый, кого она спугнула у озера. Должно быть, тот самый второй сын. Мария вскинула голову, не разрывая взгляда глаза в глаза.       Эска перегнулся через стол.       И отвесил ей оплеуху. Мария почувствовала боль и горячую ломоту в шее — её голова, как у тряпичной куклы, мотнулась в сторону.       Раздался хохот.       — Ты здесь не приказываешь, женщина по имени Мария. Помни свое место.       Ледяные пальцы коснулись щеки, успокаивая охватившее её пламя. Мария сузила слезящиеся глаза и сжала зубы, проглатывая комок. Хохот не прекращался.       — Я предупредила тебя, — на грани слышимости прошептала она, не опуская головы. Эска уже опустился и, смачно рыгнув, вновь приложился к пиву. — Это мой долг, как подданной.       И тенью выскользнула из дома.       Она переживёт мгновение унижения. Уже пережила. А он… еще получит своё.       С каждым днем разгоралось лето. Над водой вовсю летали комары и мухи, и народы с обоих берегов вели ленивую торговлю, но не более того. Эска просил у народа Барры невест, но получил отказ. Барра хоть и слыл дружелюбным и даже весёлым, был моложе Эски, но был куда более осторожен, чем показалось на первый взгляд. Она бы тоже не доверяла чужакам.       Эльза хотела сшить самое отвратительное платье на свете. Она не так хорошо умеет ткать и шить, и совсем плоха в вышивке, хотя Варайга, пережившая все невзгоды и ставшая суровее той злосчастной зимы целыми днями стояла над душой. Охраняла «молодую».       Второй сын Эски проводил свои дни в охоте и гуляниях, бахвалясь своей молодцеватостью и красотой будущей жены. Эльза вышивала самым простым способом — крестиком, и каждый раз представляла, что у неё в руках другая игла — Эрка, и она прошивает его тело насквозь. Чем ближе становился день Х, тем сильнее её тянуло к жилищу Марии. Та уже встала на ноги, и в одиночестве собирала и засушивала травы, и делала из них различные снадобья. Её пусть и сторонились, однако признавали её опыт и мастерство. Она умела лечить и умела быть незаменимой. Эльза отчаянно завидовала ей. Завидовала сестре, вовремя сообразившей что к чему, завидовала Миднайт и Ирме — если и живых, то находящихся за сотни и тысячи лиг от этой ненавистной земли.       Её пальцы были исколоты, кровь то и дело пачкала нити, и платье выходило серо-красным, как зимний рассвет. В её душе и вправду царила зима. И если рассвет наступит, он обязательно обагрится кровью.       Эльза едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Её глаза и так изо дня в день были красными и опухшими, и Варайга бесконечно сетовала, прикладывая к ним свои бесполезные примочки. Но вместе с тем даже не пыталась утешать. Это не обнадеживало.       Пусть лучше её платье будет красным. Не как кровь, но как пожар. Пусть напомнит им о Доме. Эльза перевела мокрый взгляд на полотно, которое соткала первым. Пусть его и немного переиначила Варайга, но она всегда видела в нем только чернильные пики Ангбанда, залитые красным огнем солнца. Эта вещь — единственное, что возвращало её мыслями к Химрингу. Холодный, замерзший насквозь холм был столь далёк. Лучше сто лютых зим там, чем одно жаркое лето здесь, на берегу бескрайнего озера.       Её лето грозило стать бесконечным. Выжечь землю до жухлой, желтой травы, осушить ручьи и озера, оставив удушающий зной.       Лучше не ждать, а сжечь всё к чертям.       Накануне она видела мутный и вязкий сон. Чьи-то руки шарили по телу, и она вскрикивала — от удивления, от восторга, от удовольствия. Она гладила чьи-то — не свои — волосы и пропускала их сквозь пальцы. Там было жарко и душно настолько, что она проснулась в горячем поту.       У постели стоял таз с холодной водой. Эльза встала в корыто и вылила его на себя прямо так. Сон исчез, растворился. Такого не будет. Это её дурная, слабовольная голова отчаянно пытается найти выход, приспособиться к новым реалиям.       У порога Варайга оставила несколько горшочков со странной пахнущей смесью. Ею предназначалось умастить волосы, нанести на тело — в нужных местах, разумеется. Возбудитель, что же еще. Один за другим, Эльза бросала их в стену.       После омовения настал черед свадебных одежд. Громко сказано — свадебных. Под низ она надела то самое рубище, больше похожее на саван. А сверху запахнула красное одеяние, скроенное на манер халата со слишком длинной юбкой. Она не пыталась украшать его или себя: всё говорили её пылающие полуденным солнцем глаза, до поры до времени скрытые под распущенными волосами, которые она обыкновенно собирала в пучок.       Будь это настоящая, другая свадьба, её платье было бы… а что уже говорить. Другой уже не будет, хотя часть её все еще отказывалась верить в происходящее. Туфель она не обувала — сама была не уверена, возможно, она и бросится сломя голову прочь, в леса, и будь что будет.       Алтарь или хотя бы арку, распространенную среди обрядов эльдар, заменяла небольшая земляная насыпь, поросшая молодой травой. Наверху уже ждал…будущий муж. Эльза сжала челюсти. Не бояться.       К вершине насыпи её никто не сопровождал: у неё не было отца или брата, Мария и Мира были где-то внизу. Сжимая подол платья и забираясь наверх, Эльза понимала: отныне она сама с собой. В её жизни оставалась только бесконечная, бессмысленная борьба — до тех пор, пока она не умрет. Мария и Мира оставались за бортом в её будущей жизни — по-прежнему свободные рыбки, вольные плыть куда глаза глядят.       Её рука дрожала, протягиваясь навстречу жениху. Неужели из Химринга она бежала сюда, в этот капкан? Она тогда испугалась своих зарождающихся чувств к лорду — в них просто не было смысла, даже искры надежды. Особенно после того, как Аллвентэ по секрету поведала ей о своем объекте любви. Эта-то эльфийка, истинная нолдиэ. Не какая-то пришлая девчонка, посаженная на теплое место благодаря более ушлой сестре.       В ней говорила зависть, печаль и, наконец, горечь. Она даже не додумалась взять с собой Эрку или хотя бы нож для сбора растений — перерезала бы этим проклятым горло, и не будет предстоящей ночи, когда она потеряет все права на самостоятельность. Её попросту заклеймят.       Ты будешь инкубатором, огромным, неоновым табло вспыхнули словами Марии. Ведь ты не состаришься и сможешь рожать год за годом, пока твое молодое тело не износится и ты не умрешь от истощения.       Эльза беспомощно оглянулась. Хоть что-нибудь. Неловко переступив, она запуталась в своем подоле. Её, оступившуюся, подхватил жених, чьего имени она так и не запомнила. Высокий и крепко сбитый, с толстой шеей и смуглой кожей. Эти черные, как угольки, глаза преследовали её в кошмарах. Она сглотнула. Не показывать страх, не показывать. Да, этой ночью она его убьёт. Убьёт. Как и советовала Мария.       Эска воздел руки к небу, больше рисуясь перед присутствующим Баррой с того берега, и Эльза мысленно призвала на его голову все громы и молнии. В эту минуту она была готова молиться даже Морготу — неважно как, неважно где — главное поскорее. Пусть они все умрут.       На пиру она сидела не рядом с теперь уже мужем, а поодаль, в окружении более взрослых женщин, наперебой наставлявших её перед брачной ночью. Эльза сидела, пропуская их слова мимо ушей: всё равно со своими советами они порядком запоздали. Да и это было неважно.       Солнце медленно скатывалось по небосводу, зажгли факелы. К новобрачному, сидевшему во главе стола на небольшом постаменте, подходили соплеменники с поздравлениями. Марах-охотник преподнес несколько выдубленных шкур, один из братьев подарил кинжал с костяной ручкой, второй из братьев преподнес новые колчан и лук, Барра привел несколько коз из своих стад. И так далее, и так далее…       На неё, как и на её платье никто не обращал внимания. Но то Эска, то Варайга, то еще кто из «знати» — бросали на неё взгляд и поджимали губы. Муженек смеялся и всё время потирал шею.       Её чаша не пустела. Не хотелось даже воды. Эльза могла только и думать, что о своем ноже, спрятанном в вещах «приданного». Для Эски и его рода они не представляли ценности. Какие-то бумажки, какое-то потрепанное тряпьё, когда-то богато вышитое, и Эрка, которую она старательно кутала в это самое тряпьё.       Можно якобы подарить ему Эрку, а тем временем достать нож и полоснуть по горлу. Да, именно так она и поступит.       Когда последний луч солнца скользнул по воде Куивиэнен, её сдернули с лавки и потащили к новому жилищу, которую она отныне будет делить с мужем. Эльза, как зачарованная, смотрела на вечерние блики прибоя: по легендам нолдор, это озеро знало другие, более светлые времена. А теперь здесь обосновались люди. Человек осквернял всё, к чему бы ни прикасался.       На пороге она вырвала руку из цепкой хватки Варайги. Она чувствовала себя пьяной и даже нетвердо стояла на ногах — страх достигнул той наивысшей точки, когда мозг отключает все предустановки и ограничения: будь что будет. Она вошла в дом первой.       Он поманил её. А она остановилась у сундука.       — Хочу подарить тебе кое-что. Надеюсь, ты сочтешь мой подарок достойным тебя.       — Не подобает женщине обращаться к мужу на «ты», — громыхнул он, и вдруг улыбнулся, а его черные глаза посветлели и оказались карими. Или игра света. Эльза моргнула. — Но тебе я позволю это. Показывай, что ты прячешь.       На самом деле его звали Эах. Или Эоах — она невольно вычленила его имя среди моря голосов, приветствовавших «Эоаха и Эльзу», говорили, что у них созвучны имена. Ничего подобного. Она даже не сразу вспоминала, что она именно «Эльза», а не «Эльсэ», как её называли в Химринге.       Эоах, Эах, Ахо или Эхо — кто бы он ни был — лучше бы ему не иметь имени вовсе.       Эльза некоторое время копошилась в поисках своего ножа, а как нашла, спрятала в рукав. А Эрку, подарок Маэдроса (или Куруфина, неважно), она извлекла дрожащими руками. В горнице горело всего несколько свечей и слегка чадил очаг. Чашеподобная гарда блестела как новая, а на тонком лезвии клинка змеились руны. Как странно, что она их прежде не замечала.       Что погибло в пламени, то в пламени возродится       Эльза провела по вязи тенгв дрожащими пальцами. В глазах закипели слёзы, но на этот раз их ничего не удерживало. Должно быть, Куруфин говорил об их корабле — они ведь сожгли его, поливая шипящей плазмой, а покореженным остаткам Куруфин подарил новую жизнь в горниле.       … Он посмотрел на неё с тревогой, когда невеста в своем красном платье, словно объятая пламенем, приблизилась к нему. На её вытянутых ладонях покоился длинный, но тонкий клинок с причудливой гардой тонкой работы — ажурная, но прочная сетка из переплетающихся линий колючих стеблей.       Эоах хмыкнул.       — Да это же зубочистка.       — Эрка, — перебила Эльза. Она вдруг вспомнила уроки Нинквэ, родственника Аллвентэ. Во время редких уроков он дразнил её, говоря, что в ней недостаточно страсти. Он учил её драться, как в последний раз.       Но Эоах вдруг схватил её за руку, и нож со звоном выскользнул из рукава и ударился о пол.       — Так-то, значит.       Эльза отскочила сумасшедшей белкой, судорожно сжимая потеющие ладони на рукоятке своей рапиры. Страх прострелил нутро и застучал в висках. Она медленно, по кругу двигалась к двери — если не сбежать, так не дать и ему выйти живым.       Она сделала выпад, но Эоах подхватил её под локоть и заломил руку, вынудив выронить Эрку. Эльза попыталась пнуть его — но она была меньше, тоньше. Единственным своим преимуществом она так и не успела воспользоваться. Она всячески пыталась извернуться, рыща свободной рукой в пространстве, но он схватил её за ткань на животе и разорвал полыхающее платье, с удивлением обнаружив под ним еще одно, больше похожее на замусоленный наряд настоящей бродяжки.       Эльза вдруг почувствовала его руки на своих ногах, на голой коже, когда он подхватил её и повалил на постель, навалившись сверху всем грузом.       Она не могла дышать. Мотала головой из стороны в сторону. Елозила ногами, пытаясь извернуться и лягнуть там, где побольнее. Перевернуться — нет, не поворачиваться! Ухватить пальцами с отросшими ногтями. Вцепиться зубами за шарящую по боку руку, но в ответ получила лишь шлепок по лицу. Несильный, но отрезвляющий.       — Тебе не нравится, но следует потерпеть, — донесся шёпот. — Потом ты привыкнешь.       Представь, что это орк, Эльза, представь, что это орк. Какая-то часть сознания подкидывала мысли «всё могло быть хуже», «может и получится», «Эах не так плох», но она видела его черные глаза, желтоватые крепкие зубы, ощущала хмельное, чуть сбившееся дыхание. И немела от ужаса. В животе ворочались ледяные змеи, и они спускались всё ниже — туда, куда стремился Эоах.       Она извернулась ужом и, обхватив за шею, впилась в толстую плоть зубами. Изо всех сил стараясь прокусить. Её дёрнули за волосы и ударили снова, на сей раз сильнее, до темноты и звёзд в глазах. Ей не хватало сил даже чтобы закричать. Чего доброго — ворвутся и помогут держать. При это мысли пальцы на ногах и руках заледенели, и ей разом вспомнилась и зима в шатре, и тамошние способы согреться, и то, как они с Мирой гордо отказывались, хоть и ловили на себя заинтересованные взгляды. Случайная, убитая мышь, в тёплых внутренностях которой мальчишка из племени грел пальцы.       Руки задрали подол её власяницы. Эоах тяжело сопел, расправляясь со своими штанами и пытаясь заставить её развести ноги. Он что-то шептал ей, то успокаивающе, то угрожающе, то с оттенком похоти. С каждой секундой он распалялся всё сильнее. Эльза смотрела на огонь в очаге безучастным взглядом. В голове звенело.       Что погибло в пламени, то в пламени возродится       Едва он закончит, она найдет в себе силы встать и взять лучину. Она подожжёт постель, подожжёт этот дом, подожжёт деревню. Всё сгорит, сгорит…       Эльза чувствовала, как её подтянули ближе. В очередной раз взялись за колени, чтобы развести. Пальцы, опять эти пальцы, руки… Силы разом оставили её, схлынули как прибой. Губы прижались к шее, она даже чувствовала язык, и снова руки, прокладывающие путь под её подол… Другая рука дёргала шнуровку на груди, не в силах распутать. Дёргала и дёргала, дёргала и дёргала… Эльза всем телом ощущала странную дрожь, принадлежавшую не ей. Постель заходила ходуном, будто бы он решил позабавиться сам с собой.       Она повернула голову. Он трясся прямо над ней — Эльза со странной смесью неверия и любопытства смотрела на синеющее лицо и выпученные глаза, смотрящие прямо на неё, соприкасаясь взглядом. На губах клочьями проступала пена.       Он, как утопающий, стал хвататься за её плечи, за её лицо и всё пытался что-то сказать, беззвучно шевеля губами. Не найдя реакции, он повернулся к двери и с диким, утробным стоном скатился с постели.       Что есть мочи, он стремился к двери.       Эльза тут же скатилась следом. Она схватила его за ноги и забралась сверху, на шею, наваливаясь всем весом и перекрывая последний кислород. Снаружи стоял гомон и пьяный смех, радостные выкрики и плеск алкоголя, она даже слышала рокочущий, низкий голос Барры, перекрывающий толпу. Скоро… скоро всё закончится, толком не начавшись.       Эоах дёрнулся в последний раз и обмяк. Эльза лежала сверху еще некоторое время, выравнивая собственное дыхание. Собственный мозг отказывался воспринимать произошедшее. Что это — редчайший проблеск удачи или провидение? Она готова была поверить во что угодно, благодарить кого угодно за такой свадебный подарок.       Она встала, её ноги тряслись. Подобрала красное платье, медленно оборачивая его вокруг тела. Эах порвал его в месте завязок, но ничего. Эльза достала ленту из сундука и приспособила на манер пояса. Дыхание выравнивалось. Спрятала Эрку, спрятала нож, уложив в сундук так, как было. Чуть пригладила волосы. Глядя на сбитую в неравном сражении постель никто не поверит, что её прическа осталась безупречной.       Эльза направила стеклянный, застывший взгляд на очаг. Может и правда, всё сжечь… Нет. Она вдруг почувствовала в себе смелость. Смелость гореть и возрождаться самостоятельно.       Эльза появилась на пороге, в своем нетронутом алом платье. Её волосы были слегка расхристаны, и она обвела взглядом замолчавшую толпу.       У дверей в дом новобрачных дежурило несколько человек, чтобы подтвердить свершившийся брак. Не говоря ни слова, она посторонилась, приглашая пройти внутрь. Но вместо следов крови на постели, они обнаружили почерневшее тело.       Мария неслышно вошла следом. Эльза так и стояла в дверях истуканом, практически не дыша.       — Тебе подобает горевать, — шикнула она.       — Не о чем горевать, — ответила Скайрайс, и добавила во всеуслышание. — Едва он забрался на меня, как умер.       Мария вскинула брови. Эска и братья умершего осматривали постель: она была смята, но не более того. Эоах, второй сын вождя, умер, даже не спустив толком штанов: причинная часть топорщилась, так и не пущенная в ход. Лицо было тёмно-лиловым, почти черным, под стать угольным глазам.       Мария присела, чтобы осмотреть тело. Он до последнего держался за горло, чтобы вдохнуть. Удушение. Это не могло произойти просто так — скорее всего яд, нейротоксин. Наступил на змею? След укуса аспида не оставляет припухлостей и красных пятен.       На смуглом теле след от укола был практически не виден — только намётанный глаз мог распознать его. Скорее всего он был где-то сзади: жертва на пиру всё время потирала шею. Тычок, может быть, он и не почувствовал, а иголочку, больше похожую на шип репейника, достал и выбросил. И как только она провернула это? Мария могла только аплодировать стоя, не распознав ранее подобный талант. И даром, что медик из неё неважный. Яд, разгоняемый разгоряченной в постели кровью, распространялся по телу с огромной скоростью. Он парализовал нервные окончания дыхательной системы, и диафрагма перестала сокращаться. Он не мог вдохнуть, но еще какое-то время мог шевелить конечностями. Пытался дойти до двери и очень вовремя задохнулся.       Её просто переполняла гордость за Эльзу, наконец расправившую свои крылья. Мария разогнулась, и громко произнесла, так, чтобы слышал не только вождь, но и всё его племя:       — Я ведь предупреждала тебя, что взяв супротив воли и согласия вдову жреца Бэды, ты навлекаешь беду на себя и весь свой род. Дух нашего мужа разгневан, и гнев обратился в скорое проклятье.       Эска побагровел, но по нестройным рядам пронесся шепоток, и его краснота сменилась мертвенной бледностью.       — Это сделала ты, — тяжело дыша, сказал он. — Пришлая ведьма! Это ты нашептывала мне и моему брату свои лживые, сладкие речи, это ты подносила дурман, это ты…       Вот как. Мария прикрыла глаза. Что ж, если её убьют, у неё, по крайней мере, останется достойная преемница. Ей не жалко. — Бэда даже не возлежал с другими жёнами, как он может быть оскорблен?!       Толпа кричала, поддерживая вождя. Так оно было всегда — люди охотнее верят в то, что хотят. Проще верить в реального, движимого мотивом убийцу, нежели в бестелесного призрака. С человеком известен способ борьбы, а как изловить, одолеть призрака?       Все присутствующие здесь не забыли звук и силу Голоса. Со времен Дня Пламени он умолк. Но он всегда может заговорить вновь.       Безмолвие, как тяжелый полог, упало на толпу. Мария прижала палец к губам, словно призывая к дальнейшей тишине. Она и не заметила, что произнесла последнее вслух. В момент, когда Эска закончил свою пламенную речь, и его племя не успело её подхватить, слова Марии сотрясли воздух, как разорвавшаяся бомба. Звуковая волна скользнувшего с губ шепота прижала людей к земле.       Мария улыбнулась, прижав ладонь к щеке.       …О ней говорят, что она злая жена злого жреца, поклявшаяся отомстить Эске. Что же, в этом есть доля правды. Хотят убить, да боятся подойти. Правильно. Лучше не ступать в гнездо ядовитой твари, если нет желания бесславной смерти.       А её уделом будет отныне изгнание. Она не смогла вызвать Эльзу на приватный разговор, чтобы восхититься красотой маневра, дабы не навлекать на неё беду. Бедняжку тогда затащили в дом и раздели повитухи, чтобы осмотреть и с удивлением обнаружить, что та девицей всё же не была. Не нашли на простынях даже ни пятнышка крови и семени. Естественно, всю злобу направили на другую девицу — изуродованную, скорбящую, мстящую.       Мария не стала отрицать обвинений — если бы она не была настолько ошеломлена тем ударом и решением Эльзы, она непременно бы изобрела схожий способ. Видимо, она всё-таки сумела научить её хоть чему-то.       На северном берегу, неровно поросшим не редеющим лесом, богатом на ягоды, растительность и ядовитых тварей — под стать ей самой — было полным-полно заброшенных жилищ. Ей было куда податься и где осесть. Проскальзывала мысль попытаться вернуться в Хелеворн — да только, кто её ждать там будет?       На самом деле, ей просто хотелось верить, что она еще кому-то здесь нужна — притихшей Эльзе или своенравной, заледеневшей Мире. Не было больше Джеймса. Его смерть подарила им свободу и некую неприкасаемость: после её слов никто не хотел иметь с ними дела, по крайней мере, Эльзе, в общем-то красивой и молодой девчонке, брака больше никто не предлагал. Как и прочих тесных связей. Это может быть хорошо, а может быть и плохо. Но, видно, Эльза знала, на что шла, а Мира все еще была крепко влюблена в своего супруга — в этом бедняжку было жаль. Она просто слишком походила и в то же время не походила на свою сестру.       Подходящий домик нашелся вскоре — скособоченная деревянная избушка на лесной опушке, ни дать ни взять — самое подходящее пристанище для лесной ведьмы, варящей в чане заблудших детей.       Мария бросила на пыльный пол свои пожитки и опустилась на лавку.       Ну вот и всё. Всё, как и завещал отец, а уж он бы ею гордился. Вильер всегда повторял: «Будь той, кого всегда будут бояться и остерегаться. Живой, раненой, покалеченной, мёртвой». Будь чем-то недосягаемым, недостижимым, непостижимым. Вознесись над простыми смертными, плюй на их проплешины, играйся.       Вот же они, отец, все мои шрамы. Шрамы от пыточного ножа, шрамы от скальпеля, шрамы от бутылки в уличной драке. Шрам от пули, шрам от ожога, шрам от зубов. Одни затёрты, другие совсем свежи. Но все шрамы перекроили мою душу, перешили сердце — в нем теперь слишком мало места, чтобы кого-то уместить, кроме себя самой.       Хотя может быть, что и для меня теперь там места не найдется.       Мария вертела в руках дневник Миднайт. Интересная особенность: она приспособила свою старую подвеску с кулоном-уроборосом на манер застежки, продевая цепочку через кольцо. Вот уж и правда. Но найдется ли в мире еще одна такая змея, готовая пожрать само своё естество?       Свое очередное занятие она проводила на берегу. Мира в руках держала листы плотной бумаги с изображениями растений — сегодня было на редкость лениво отправляться в пешую экскурсию. Рогоз, камыш, ряска, кувшинка, примула вечерняя, череда, осока.       Ученики хором повторяли за ней: отличительные особенности, место произрастания, полезные свойства. В будущем это будет авангард целительства племени, они вырастут, проверят всё на опыте, и быть может, изобретут что-то своё.       Дети смотрели на неё с восторгом — Мира не ленилась иногда рассказывать когда-либо услышанные легенды или истории, связанные с той или иной травой, ведь так лучше запоминается, если есть что-то приметное, интересное. Ученики даже копировали её позу — сидели на земле, поджав под себя ногу.       Один из учеников — хмурый мальчик, внук вождя. После произошедшего он не проронил ни слова. Он был умным и многообещающим, всегда задавал много вопросов и, если наставница не возражала, молол с нею припарки и притирки. Мира порой брала его на прогулки по утрам, а вечерами они сиживали и вместе сортировали найденную добычу и собирали в букетики для сушки.       Мальчишка всё рвался к покойному дяде, но она сказала, что проклятие — не то, с чем может справиться целитель.       — А у нас говорят не «кувшинка», а «одолень-трава», — вздохнула девчонка, светленькая, из семейства Мараха. — Бабка говорила, она всё-всё одолеть может, любую беду и хворь.       Мира поддакнула, делая вид, что припоминает известную на эту тему историю. Что-то она слышала от лаиквенди: в некоем краю Ив, находившемуся ближе к морскому побережью где-то в дельте Сириона этих кувшинок было великое множество, а потому лаиквенди называли их цветами Ульмо. Их корни крепились ко дну, к земле, но произрастать они любили в водной толще, крепясь на толстых ножках.       — Говорят, из-за того этот цветок одновременно живёт и в земле, и в воде, он имеет чудодейственную силу. Он единственный такой на всём белом свете, и его трудно достать, ведь срезать его нужно у самого корня — а он находится глубоко-глубоко. И чем глубже растет кувшинка, тем длиннее её стебель. Чем длиннее стебель, тем больше силы он таит.       — И что же, он всё-всё исцеляет? — спросил хмурый мальчонка. Мира неуверенно пожала плечами. — Даже проклятие?       — Если бы не исцелял, о нём бы так не говорили. Подумай сам: если небо насылает на нас беды, значит мы их можем перенести. Если есть на свете какая хворь или проклятие, на неё всегда найдется средство. А другого такого цветка, — она поджала задумчиво губы, — я не знаю.       Мальчик в одно мгновение оказался на ногах.       — Тогда я достану его и изгоню черный дух жреца! И может быть, может быть, — его губы дрожали, — дядя очнется.       Мира с сожалением смотрела на него. Его дядю уже ничего не вернёт…хоть бы сам Эру спустился в мир — тело демонстрировало все признаки разложения. А уж в условиях знойного лета… А Эска, его сыновья — и среди них отец её умного ученика — были еще живы.       — Значит, нужно всего лишь достать самый длинный цветок, — бормотал мальчишка, уже стягивая с ног сапожки. Дети с любопытством и опаской смотрели на него. Это у побережья вода была пригодна для купания, но воды Куивиэнен были холодны и быстры, и чем дальше к середине озера, тем оно было глубже и холоднее — солнце попросту не успевало его прогреть. — Я смогу это сделать.       Он забежал в воду с разбегу. Нужные ему кувшинки росли довольно далеко от берега — с его ростом восьмилетнего ребенка ему бы пришлось плыть больше десяти минут, а затем нырять на большую глубину, чтобы срезать. И нырять несколько раз, чтобы распилить толстый стебель.       Мира с тревогой смотрела на его широкие гребки. Дети с берега кричали что-то подбадривающее и нетерпеливо пританцовывали на песке. Девчонка Мараха вознамерилась плыть следом, но Мира удержала её.       — Он справится. Просто смотри.       Мальчик был уже у цветов. До неё донесся его победный возглас, и он принялся нырять. Один раз, второй, третий. Он всего на несколько секунд всплывал, жадно хватая ртом воздух. Мира с тревогой сжимала платье на животе. Пальцы были отвратительно влажными, и она одобрительно улыбнулась, когда мальчишка забарахтался, пытаясь куда-нибудь приладить свою добычу.       Один гребок, второй, и вдруг он неловко взмахнул руками и скрылся под водой.       Сердце пропустило удар. Дети не заметили подвоха — огромная, с голову величиной, кувшинка прыгала над водой.       Мира с неверием смотрела, как он отчаянно борется за жизнь. Мальчик всё пытался вынырнуть, но что-то упорно тащило его на дно, и он захлебывался. Вместе с тем он отказывался выпускать свою добычу из рук.       Веселые возгласы превратились в тишину.       — Я побегу за помощью, — пискнула девочка, и, вырвавшись из хватки Миры, бросилась к поселению.       — Поздно, — сама себе ответила Мира. Её лицо было мокрым.       Ну вот и всё. Дети бегали по берегу и кричали, зовя мальчишку. Его макушка больше не появлялась над водой. Злополучная кувшинка еще некоторое время колыхалась на поверхности.       Он был добрым, он был храбрым и, к её сожалению, был умным. Их невинная игра, когда она показала мальчику, как делать трубочки из тростника, из которых можно было выдувать шипы и иголки, быстро развилась во что-то большее. Они играли на пиру; Мира начертила несколько мишеней на той поляне, где развернулось празднество, и заменила несколько иголок на более тонкие, её собственные, которые она использовала для акупунктуры. Пара игл, смазанных ядом аспида, кои в великом множестве водились на южном берегу, случайный толчок — и смерть летит не в мишень, а в шею обожаемого дяди.       Конечно, мальчишка не связал иголку с ядом или со смертью — в конце концов, о ядах, о способах их добычи она никогда не говорила. Но он любил дядюшку и свою семью. Он знал новую, забавную игру, которую не успел рассказать детям только потому, что всё случилось слишком быстро, и добрая наставница с излишним рвением втемяшивала ему сложную науку день и ночь.       Его умная, сообразительная голова грозила ей опасностью, разоблачением, а потому она испытала огромное облегчение, едва детская макушка скрылась под водой.       Наверняка судорога — и не случайно, ведь он столько времени просидел на земле, поджав под себя ногу, подобно другим детям. И озеро Куивиэнен, пусть и когда-то было святым и священным, ныне лишь глубокая, холодная чаша голодной воды, хранящая еще один чужой секрет.