Hell is empty and all the devils are here.
(Shakespeare, The Tempest)
Дело Малфоя, дело Малфоя, дело Малфоя. Дело Драко, мать его Нарциссу, Малфоя. — А я, между прочим, не заказывала работу на дом, — ворчит себе под нос Гермиона, нарочито лениво потягиваясь в кресле и переворачивая очередной лист подшивки. Почему она вообще снова в неё полезла? Да потому что она послушная хорошая девочка, чёрт возьми: ей сказали перечитать — она и перечитывает. И сама же на себя злится. Можно подумать, она хоть что-то новое в читаном-перечитанном-до-дыр-зачитанном малфоевском деле действительно найдёт. Можно подумать, это как-то отменит тот факт, что Малфой и в инспекторате её не нуждается, и в ней самой не больно-то, судя по всему. Можно подумать, что это самое думание — привычное, понятное, успокаивающее, почти убаюкивающее в своей понятности действие — как-то упростит всё то, что сейчас творится в её жизни. Она не понимает, чего Драко добивался этим «перечитай моё дело, Грейнджер». Она ведь уже читала — другими, может быть, глазами, тогда ещё совсем иначе к нему относясь, но всё-таки читала. Сейчас перечитывать только горше: в вину ему ставили, кажется, даже его происхождение — будто отпрыск Люциуса Малфоя не мог быть совсем другим человеком, не таким, как его отец. Впрочем, всё дело словно кричит о том, что не мог, нет: вот, посмотрите, ему чуть больше шестнадцати, а он уже пытает. Пытает Амелию Боунс, пытает пленных в своём родовом поместье, пытает какую-то несчастную маггловскую семью — их сын всего на два года младше его самого. Впрочем, с учётом того, что эти магглы до сих пор живут где-то в Дареме, им, можно считать, повезло: обычно Пожиратели не были так милосердны к своим жертвам. Честно говоря, она вообще не понимает, каким чудом Драко умудрился обойтись без единого обвинения в убийстве. Где-то глубоко внутри теплится дурацкая, иррациональная надежда: может быть, он и не убивал вовсе? Да нет, скорее, тут опять всему виной безалаберность архивариусов Аврората или даже самих авроров — вот, скажем, право на применение сыворотки правды выбито, но при этом нет протокола допроса под веритасерумом. Бред? Бред, но в деле такого хоть пруд пруди: то ли её коллеги — идиоты, то ли… то ли не идиоты вовсе. Иначе почему все оправдывающие Драко эпизоды признаны ничтожными ещё на этапе дознания и даже до сведения суда доведены не были? — Мы, — мрачно сообщает папке Гермиона, — пойдём другим путём. «Другой путь», правда, выглядит как десяток других таких же подшивок, сейчас мирно лежащих на краю её стола. Серый дрянной картон и бумажные тесёмочки — такое ощущение, что папки эти Министерство закупило ещё при Черчилле (на каком-нибудь специальном маггловском заводе по производству дешёвых папок) и с тех пор потихоньку расходует и всё израсходовать не может. Добыть эти папки из архива было не так-то просто, между прочим: в них материалы обвинения по делам Люциуса Малфоя и других Пожирателей, осуждённых в начале десятилетия и упоминавшихся на суде против Драко. Гермиона начинает с подшивки Малфоя-старшего. Она вчитывается в плохо пропечатанные буквы и думает, к собственному удивлению, о том, что человек, который провёл два последних года войны практически запертым без палочки в собственном доме, едва ли заслуживает двадцати лет заключения в Азкабане. Заключения и, в конечном счёте, смерти только за то, что его дом стал прибежищем для Волдеморта. А ведь так, по сути, оно и было: на его счету — побег из тюрьмы, «предоставление укрытия Тому Марволо Реддлу и его последователям» и крайне незначительные эпизоды, в которых Люциус был скорее беспомощным свидетелем происходящего, нежели участником — примерно как Снейп. Вот только Снейпа посмертно признали героем и выдали ему цацку Святого Мерлина, несмотря на присутствие при убийстве, скажем, профессора Бербидж, а Драко с отцом этому же самому убийству «не воспрепятствовали». Не воспрепятствовали, мерлиновы кальсоны! Несколько часов прокопавшись в делах других свидетелей убийства Бербидж, Гермиона обнаруживает, что — сюрприз, сюрприз! — ни одному из них «невоспрепятствование» не пришили. Зато есть достаточно свидетельских показаний, рассказывающих о том, что Драко был так себе Пожирателем — довольно паршивым, откровенно говоря, даже изначально — и, по утверждению Яксли, «вечно ныл» о чрезмерной жестокости соратников, а после смерти Дамблдора стал совсем уж бесполезным. И вот, казалось бы, хуже некуда — но когда Гарри отобрал у Драко палочку, закончились даже редкие участия в рейдах: пытать он никого толком не мог, зато на нём самом срывали злость то Волдеморт, то Беллатрикс. Гермиона несколько раз перечитывает фразу «наш дорогой мальчик для битья», обронённую Долоховым на одном из допросов. Так, ладно. Ты не жалеть его сюда пришла, Грейнджер, а разбираться в деле. Вот и разбирайся. Вперёд. Итак, Драко Малфою никто особенно не сочувствовал, потому что всё, что и прежде мог мало-мальски хорошо делать Драко — наказывать других Пожирателей по приказу своего Лорда. Итого: несколько доказанных эпизодов применений Круциатуса, несколько пожирательских рейдов вроде того, с поездом… и десять лет в Азкабане. Для сравнения — столько же дали Крэббу-старшему. Да и чёрт бы с ним, с Крэббом — по десять лет получили Яксли и Амбридж! Гермиона и хотела бы понять логику Визенгамота — но не понимает, хоть убей. И спросить некого: Снейп мёртв, Нарциссу носит бог знает где, Гарри и сам ничего не знает — просто чудненько. Она снова и снова пересматривает дело Малфоя-старшего, пока не натыкается на знакомые имена и не чувствует себя полнейшей дурой: ну конечно. Гермиона ведь прекрасно знала свидетелей. Более того — она вместе с Роном и Гарри вытащила их из поместья Малфоев. Олливандер. Луна. Дин Томас. Само собой, проще всего было бы смотаться в Косую и переговорить с мистером Олливандером — вот только здравый смысл и остатки весьма поистаскавшейся за военные годы эмпатии подсказывают Гермионе, что идея эта не из лучших: старик, по слухам, так и не оправился после плена у Волдеморта. Поговаривают даже, что новые палочки он больше не делает, а всеми делами в магазине заправляет его сын — и получается у него не то чтобы хорошо. Да и вообще Гаррик Олливандер всегда вызывал у Гермионы какие-то странные, смешанные чувства — даже в переполненном магическими существами мире этот человек производил какое-то впечатление… не очень-то и человека, да. Неуютное впечатление производил. Гермиона зябко поводит плечами, вспоминая вечно поджатый подбородок и прозрачные глаза Олливандера. Нет, говорить с ним о Драко — да и вообще говорить с ним — ей совсем не хочется. Остаются Лавгуд и Томас. Гермиона бы, конечно, предпочла поговорить с Луной — но даже написать ей не так-то просто: сейчас она вместе с Невиллом, Рольфом Скамандером и другими волшебниками-натуралистами в экспедиции на другом конце света, в Аргентине. Совы, конечно же, на такое расстояние не летают, но Гермиона всё-таки пишет длинное обстоятельное письмо, в котором рассказывает об освобождении Малфоя и спрашивает, когда экспедиция закончится — она отправит его с магопочтой завтра же, хотя и не рассчитывает на скорый ответ. Трансатлантические перелёты — дело небыстрое… по крайней мере, в магическом мире, где вместо самолётов до сих пор перевозят почту на мётлах. Но лучше уж так, чем никак. К тому же есть Дин Томас — и вот к нему-то она вполне может отправить сову прямо сейчас. Ну, то есть звучит это так вот просто, а на практике — о нет. На практике всё совсем непросто. Хотя бы потому, что за восемь послевоенных лет Гермиона ни разу не соизволила поинтересоваться тем, что там происходит в жизни у Дина Томаса, и заявляться так вот запросто с расспросами о не самом приятном эпизоде его биографии… не слишком, что ли, удобно. С другой стороны, и сам бывший однокурсник не слишком-то рвался налаживать связи: очень уж разные они люди. Дин всегда был нормальным — настолько, насколько это вообще возможно в его ситуации. Во всяком случае, гораздо нормальнее Гермионы с её вечными книжками или Невилла с травками, или Луны с мозгошмыгами и морщерогими кизляками. Они всегда были странными ребятами, с которыми нормальные не то чтобы не хотели водиться — просто держались от них на почтительном расстоянии. Интересно, можно ли отнести к «странным» Гарри с его проблемами по спасению мира? Рон уж точно всегда был нормальнее некуда. Так или иначе, а о Дине Томасе — что тогдашнем, хогвартском, что о нынешнем — Гермиона знает до ужаса мало. Ну да, рисовать любил. Ну да, вроде бы футболом увлекался. Ну, в Отряде Дамблдора они вместе были — ну а кто там не отметился-то. Ну, с Финниганом вроде вместе живут. А теперь — здравствуйте-пожалуйста: Дин, не будешь ли ты так любезен встретиться со мной в удобное тебе время? Искренне твоя, Гермиона Грейнд… да чтоб тебя. Уизли. Когда их там уже окончательно и бесповоротно разведут? Дин, в общем-то, и впрямь любезен. Утром её сова возвращается с ответом — Томас готов встретиться в маггловской части Лондона за ланчем. Они встречаются у дверей небольшого кафе-дайнера в Спиталфилдсе: Гермиона неловко мнётся, не зная, с чего начать, но Дин — какой же каланчой он вымахал, мамочки! — в отличие от неё не теряется и сгребает Гермиону в охапку, лучезарно улыбаясь, словно лучшую подругу увидел, а не просто соседку по гриффиндорской гостиной. Даже неловко. — Привет, Грейнджер! — нет, ну какой он высоченный. — Пойдём внутрь, а то у меня скоро нос на этом ветрище отвалится. Воскресенье, но в дайнере почему-то пусто и даже почти тихо. Гермиона сначала думает, что оно и к лучшему — а потом запоздало соображает, что выдернула Томаса на разговор в предновогоднее воскресенье. А он её не послал куда подальше. Святой человек. Гермиона осматривается по сторонам: кирпичные стены, кожаные диванчики, из окна — вид на полутёмную изнанку рынка и белёсые галогеновые лампы. Дин выбрал странное место для ланча — и, кажется, сам это понимает; во всяком случае, поясняет, перехватив её недоумённый взгляд: — Панкейки тут — просто закачаешься. Лучшие в Лондоне. Только мы ведь не ради них встретились, да? Господи, как же хорошо, когда кто-то перехватывает инициативу в разговоре — и не нужно мучительно размышлять о том, с какой стороны и на каком кривом фестрале подъехать к собеседнику со своим вопросом. Гермиона кивает и стягивает шарф, устраивает на диванчике поверх сумки — а потом всё-таки набирается смелости и выдаёт полувопросительной скороговоркой: — Расскажи-мне-о-той-неделе-в-поместье-Малфоев-пожалуйста? Улыбка Томаса слегка меркнет: — А ты не ходишь вокруг да около. Честно говоря, не та это тема, о которой я предпочитаю распространяться — особенно беседуя с красивой девушкой в приятном заведении… только не говори Шеймусу, — он таращит глаза в притворном ужасе. — Да и вообще не говори Шеймусу, что мы это обсуждали. — Почему? — Иногда мне кажется, что его вся эта история задела куда глубже, чем меня. Одно дело — бегать по лесам от егерей, и другое — не знать месяцами, что происходит с твоим… другом. Ну да, другом. — И всё-таки… — Гермиона на мгновение заминается, — я буду очень благодарна, если ты расскажешь, насколько паршиво это было. — Уж поверь, весьма паршиво. Пожиратели — не самые приятные ребята. — А Малфои — не самые гостеприимные хозяева? — осторожно уточняет она, словно боясь спугнуть. Как будто откровенность Томаса — это такая пёстрая бабочка, случайно опустившаяся на её запястье. Дин только плечами пожимает — и отвечает, что самих Малфоев он толком и не видел. В основном в ту неделю их держали в подвале, иногда его вытаскивали наверх и пытали, надеясь выведать места, где могли прятаться другие беглые магглокровки или Поттер; пытала либо Лестрейндж, либо ещё кто-то из Пожирателей. Гермиона опускает глаза: на тёмной коже предплечий Дина — рукава рубашки закатаны — тускло поблёскивают шрамы, и она догадывается, чьих рук это дело. Беллатрикс. Бешеная сука. Подходит официантка с планшетом. Поколебавшись, Гермиона заказывает бельгийские вафли с шариком мороженого. — Зря, согласитесь? — улыбается девушке Дин, и официантка смущённо розовеет. Ох, милая. — Ты многое теряешь, не попробовав здешние панкейки, говорю тебе. — Ладно, ладно. Мне, пожалуйста, панкейки… с чем там? С клубникой и шоколадным соусом. — То-то же. Мне панкейки с черничным вареньем… и большой кофейник кофе, пожалуйста. Официантка уходит — и Гермиона пользуется случаем, чтобы продолжить импровизированный допрос: — А младший Малфой? Он ведь тоже был Пожирателем и, вроде бы, пытал по приказу Волдемо… — Боже, Гермиона, — Дин белозубо улыбается, закатывает глаза и издаёт шумное «пфф». — Да из Малфоя Пожиратель, как из говна пуля… прости, прости, ты всё-таки девушка. Так что просто скажу — никакой из него Пожиратель. — Но в протоколах его дела значится, что он пытал и вообще был чуть ли не палачом при Волдеморте. — Уж не знаю, Грейнджер, что за фантастическое чтиво тебе подсунули под видом малфоевского дела, но когда его заставляли насылать на меня Круциатусы, он весь зеленел, как слизеринский герб. Нет, в конце концов справлялся, но до той же Лестрейндж ему было далеко… и, в отличие от неё, удовольствия от происходящего он явно не получал. Эта просто обожала пытать — ей даже приказа было не нужно. — А Малфой? — Кто угодно, но не палач, — Дин аккуратно складывает пополам и ещё раз пополам лежащую перед ним бумажную салфетку. — Но свидетельствовать в его пользу ты не стал. — А мне никто и не предлагал, — Томас безразлично пожимает плечами. — Да и тёплых чувств к малфоевской семейке я в любом случае не испытываю, ты уж извини. А вот Луна, насколько я знаю, хотела дать показания — но её развернул Визенгамот. Она вопросительно смотрит на Дина, но тот только руками разводит и снова улыбается подошедшей с панкейками и кофейником — он действительно огромный — официантке. А Гермиона нетерпеливо постукивает кончиками пальцев по меню и размышляет о том, что письмо Луне нужно отправить вот прямо сегодня, прямо после этой встречи. — Ты вот что мне лучше скажи, — теперь голос Дина звучит, как у дознавателя на допросе. — Чем тебя так заинтересовал Малфой? Смысла отпираться нет ни малейшего. — Я его инспектор по УДО. Пока, по крайней мере. — Выпустили, значит, засранца… ну и хорошо. Интересно, правда, что не афишировали, но всё равно хорошо. — Ты же не испытываешь тёплых чувств к Малфоям? — Ещё меньше тёплых чувств я испытываю к нашему восхитительному правосудию, — Томас качает головой и неожиданно жёстко добавляет: — Визенгамот — сборище бесхребетных ублюдков. Там сейчас сидят всё те же волшебники, что голосовали за антимаггловские законы при Волдеморте. Они с удовольствием закроют в Азкабане того, на кого им покажут пальцем Министр или новый Тёмный Лорд, или… в общем, им бы только под кого-нибудь лечь, Гермиона. — Не ожидала, что ты… — Способен хоть к какой-то аналитике? — Дин усмехается. — Давай так: я, конечно, не ты, но и не Шеймус. Он психанул этим летом, знаешь? Попёрся в Аврорат стажироваться. Думает, переловит всех мудаков — и наступит счастье и мир во всём мире. — А ты что думаешь? — А я думаю, что не там ловит. Мудаки сидят в Министерстве. В Визенгамоте. Война началась из-за этого, а не из-за одного-единственного безносого психопата… ещё я думаю, что этой стране после войны нужна была люстрация, Грейнджер, но спустя столько лет уже поздно что-то менять. Аврорат перенабрали — и на том спасибо. Гермиона с интересом смотрит на Дина. Она и впрямь не ожидала от него таких… такого… не ожидала, в общем. Что же, оказывается, её однокурсники полны сюрпризов. Малфой, Панси… теперь вот Дин. Как будто она вообще не знает людей, с которыми проучилась — а то и провела в одной факультетской гостиной — столько лет. — Возвращаясь к твоему белобрысому подопечному — ему дали десять лет, Гермиона, а за что? Ты не хуже меня знаешь, что вербовка подростков — военное преступление… тут можно передать привет Дамблдору, конечно, но ему уже как-то пофиг. И всё-таки — какого чёрта, скажи на милость, детей судят по взрослым меркам? 1261-я резолюция ООН и Парижские принципы, конечно, не для Визенгамота писаны… да хватит так на меня так таращиться, Грейнджер, честное слово. — Откуда ты всего этого набра… — Степень по уголовному праву. Маггловскому, конечно. А мог бы стать художником, да? — Томас усмехается, но его глаза остаются серьёзными. Взрослыми остаются. Гермиона ошарашенно молчит. — Ну а вступительные? — Без Конфундуса не обошлось, конечно. Но вообще — готовился. Потом учился. Вот, в феврале еду в Париж на конференцию. Будешь смеяться — конференция называется «Освободим детей от войны». — Неслабо тебя всё это… — растерянно говорит Гермиона. — А кого — слабо, Грейнджер? — Только не говори, что тебя суд над Малфоем в такую ажитацию привёл, — Гермиона усмехается и тут же проклинает себя за этот непонятно откуда взявшийся цинизм. — Меня в такую ажитацию три года в Отряде Дамблдора привели. И детские тела вдоль восточной стены Большого Зала. Под простынками такие, припоминаешь? — Под скатертями, — автоматически поправляет она. Они лежали под скатертями, которые принесли с кухни — кажется, это были сёстры Патил. — Ну прости, меня больше интересовали тела. Они молчат, почему-то злые друг на друга, хотя причин злиться и нет. У неё — нет, а у него… Гермиона вдруг думает: это она организовала Отряд Дамблдора. Она затащила в войну Дина, и Симуса, и Джорджа, и сестёр Патил. И Лаванду. И Фреда, и Колина Криви, и… — Прости, — тихо говорит она, чувствуя, как губы немеют и плохо слушаются. — Это ведь моя вина, что ты… что вы все… — Гермиона, — вдруг мягко говорит Дин, осторожно прикасаясь к её запястью — такой простой, человеческий жест. — Не выдумывай. Тебе самой было пятнадцать. Это не твоя вина. Мы все думали, что поступаем правильно — это взрослые должны были нас ограждать от этого… от всего этого. Хочется плакать, но вместо этого Гермиона подливает себе в кружку ещё кофе и тихо и медленно выдыхает. — Ты и сама могла бы стать адвокатом, — вдруг говорит Дин, и она хмурится, поднимая на него взгляд. — Не задумывалась об этом? — Нет, да и… у меня уже есть работа в Аврорате. — И как, хорошая работа, Грейнджер? — в голосе Дина слышна ирония. — Полезная? Гермиона вспоминает все те дни, когда она просто перекладывала бумажки в архиве — бесполезное, бессмысленное занятие, не приносившее ей ни малейшего удовлетворения. Вспоминает Малфоя и его «я хочу сменить инспектора». Вспоминает уродливую фиолетовую министерскую брошюру с огромным списком идиотских бюрократических правил. Может быть, Дин и прав — но у неё всё равно нет ни сил, ни времени учиться маггловскому праву. Да и какой в этом смысл, если у неё двое детей-волшебников? Она не может всё бросить и открыть адвокатскую контору в каком-нибудь богом забытом Шеффилде. В маггловском мире у неё не осталось никого и ничего — а в магический возвращаться всё равно придётся лет эдак через семь. — Уж какая есть, Томас, — усмехается она. «Я хочу сменить инспектора». Скоро и такой работы у Гермионы, видимо, не будет. За первую неделю года ей нужно передать инспектирование какому-нибудь аврору из тех, кто повменяемее — и забыть об этой истории, как о страшном сне. Поберечь себя. Она так и не притрагивается к небольшой башне из украшенных клубникой и шоколадом панкейков. Прощается с Дином — тот всё-таки настаивает на том, чтобы оплатить счёт, и впихивает ей визитку какой-то маггловской адвокатской конторы. Гермиона бросает взгляд на карточку: нет, Томас всё-таки не партнёр — иначе, вероятно, её чувство собственного достоинства не выдержало бы подобного сравнения. Достаточно и того, что все вокруг занимаются чем-то по-настоящему полезным, а она… да что она, в общем-то? Счастливая мамочка двух ангелочков. Вынырнув наконец из пропахшего кофе и сахарной пудрой тёплого дайнера, Гермиона торопливо идёт в сторону ближайшей подворотни, чтобы аппарировать сперва на Косую, а потом в Министерство.