Самая болезненная ложь.

Прошло уже более двух лет. Талон не верил в её смерть, не верил в то, что она сгорела в том злополучном здании Управления. Он не верил, рыдая навзрыд лишь при малейшем воспоминании или упоминании своей любимой, но всё равно каждый день приходил к надгробной плите и вставал на колени, извиняясь за всё что только можно, вешая голову вниз и попутно опрокидывая десятки слёз на её могилу. Талон всегда чувствовал холодные взгляды на своей спине и затылке, когда происходили очередные приступы печали и истерик на кладбище, но он просто сваливал это на усталость и стресс, нежели на чьи-то глаза, что прямо утыкались в тело изнемождённого мужчины. На правой руке чуть поблёскивало золотистое толстое обручальное, а на цепи на шее было похожее кольцо, только чуть потоньше, с небольшим голубым драгоценным камнем. Пара не успела сыграть свадьбу, но подписать документы на заключение брака всё же смогла. Даже несмотря на сильные недовольства и попытки Управления не позволить им обменяться кольцами, против поставленной системы пройти всё же получилось, о чём молодые не жалели. Но тот самый роковой день окончательно изменил и одновременно оборвал нить жизни одного и нить желания жизни другого. Он видел, как она горит и не мог ничего сделать. Юноша не мог ни прыгнуть в огонь, ни попытаться вызвать кого-то. Ничего не мог. Единственное, что ему оставалось — это сидеть и смотреть, проклиная себя за бездействие, даже измывая себя попытками расцарапать, разорвать, разрезать эти грёбанные верёвки, что не позволяли сделать ничего, кроме как истошно драть глотку, будто пытаясь докричаться до любимой через непреодолимую стену пламени и тряпичный кляп, не позволяющий голосу прорваться сквозь плотную ткань, оставаясь снаружи. И вот, похороны. От тела умершей ничего не осталось — настолько была долгой и мучительной смерть Гаджет. Пока все знакомые и близкие родственники стояли рядом с гробом и оплакивали бедняжку, за колонной в зале в тени прямо в стенки тёмно-коричневого похоронного ящика устремлялся взгляд двух карих глаз. Красных и уставших от нехватки сна и отдыха. Почти не моргая, Талон стоял и смотрел, пытаясь сдержать очередной поток слёз, что было всё сложнее. Всё же, не пересилив себя и дав солёной капле скатиться по побелевшей от голода и усталости щеке, уголкам губ упасть вниз, а зубам стиснуться от боли и печали, он развернулся и тихо ушёл, незаметно оставив нежно-голубой цветок рядом с остальными букетами и венками. Боги, как же ему было плохо. Будто что-то сжирало все внутренности, оставляя лишь пустоту и холод. Свет не пробивался через плотные шторы, что было хорошо, так как для такого состояния глаз яркий свет был почти смертелен. Он лежал на спине на мятой кровати, постельное бельё на которой было усыпано редкими тёмными масляными пятнами от еды. Уставившись приоткрытыми глазами, от которых вниз по скулам и щекам шли ещё невысохшие дорожки от слёз, в потолок, Талон прокручивал все моменты за эти два года, чтобы не упустить не одной детали. Ничего. Ничего не нашлось. — Может, это правда и мне незачем искать какие-то доказательства? — Устало прошептал себе Кло, переворачиваясь на бок. Заснуть не удавалось. Каждые полчала он просыпался от кошмаров или от необоснованной тревоги, которую Талон часто ложно называл своеобразным «шестым чувством». Скоро должен был быть двадцать первый День Рождения Пенни, который всё же отметят по просьбе усопшей, но не так весело, как должно быть, по понятным причинам. Дни летели страшно быстро, не позволяя даже как следует подготовиться к совсем скорому «торжеству». Квадраты с датами настенного календаря были пусты, но месяца на нём сменялись, что хоть немного радовало. Умывшись впервые спустя столько времени, Талон посмотрел в зеркало над раковиной. Уставший, измотанный, с красными от слёз и бессонных ночей глазами, неопрятной щетиной и грязной головой, никак не выглядевший на двадцать два года мужчина смотрел на своё отражение и приходил в шок. Тёмные мешки под глазами и растрёпанные волосы делали его вид ещё более жалким. — Запустил ты себя, брат… — Разочарованно прошептал Талон, опуская глаза, словно чувствуя вину перед зеркалом. Безобразно, просто безобразно выглядели его волосы, корни которых были уже знатно сальными. Уход за ними прервался сразу после ухода Пенни, что иронично, не так ли? В любом случае, нужно подготовиться выйти в свет, уже меньше через неделю будет День Рождения Пенни, куда он явится опять без приглашения, как и в прошлый год, когда с едва заметными каплями слёз в уголках глаз в большой зал вбежал юноша, держа в руках аккуратный букет из незабудок и белых гипсофил, которого Куимби всё же впустил лишь из-за крепких связей Пенни с Талоном в прошлом. Умывшись холодной водой со специальным гелем для лица, Кло снова посмотрел в зеркало. Уже получше. Привести себя в полный порядок за пять дней будет сложнее, чем ему казалось. Но постараться надо. — Хотя бы для Пенни. — Убедительно и уже громче сказал себе Талон, смотря самому себе в глаза. — Она гордилась бы. Тот самый день настал. Встав как можно раньше, юноша подошёл к раковине и посмотрел в зеркало, откуда на него смотрел уже давно знакомый, старый-добрый Талон. Проведя рукой по щеке, он чуть приподнял уголок рта, создавая ломаную ухмылку, которую так любила Пенни. Нужно быть сдержанным. Узнав место и надев уже давно не использовавшиеся заряженные аэросапоги, Талон полностью собрался, но что-то всё же не давало ему покоя. То самое «шестое чувство» не утихало, заставляя голову гудеть, а в животе было холоднее некуда. Сваливать всё на усталость уже не было сил и, морально подготовившись к какому-либо дерьму, что могло бы произойти, он выпрыгнул в окно, взмывая в воздух на сапогах. Место встречи было недалеко — главный штаб Управления был буквально в пяти минутах полёта от дома Кло-младшего, что было на руку. Талон планировал как всегда без приглашения завалиться на очередное торжество, хотя, все, скорее всего, понимали, что ни одного он не пропустит, даже если будет лежать при смерти.