***
Эту ночь, я запомню навсегда, как запомнил, ту присловутую вписку, на которой, мы и познакомились. Я навсегда запомню тяжелое дыхание, всхлипы и прерывестые фразы. Навсегда запомню длинные, монотонные гудки, что бьют по мозгам и отрезвляют лучше, чем, что либо. Навсегда запомню твой голос, что рыдал и признавался мне в любви. Ты чувствовал свой уход. И чувствовал, что без тебя, мне будет лучше. И с последним, ты ошибся.***
Ночь. Холодная, такая тихая, будто бы, осиплая, шепчущая. Месяц-старый колдун, он где-то там, в далеке, над бирюзовыми водами моря, над чистой гладью, по которой спешат седые волны. Я снова не сплю, я снова растроен и озадачен, снова напичках горькими, терпкими таблетками. И снова, я думаю о тебе, Валентин. Не о влажных мечтах о столь далекой, порою, забытой в ритме ночи Александре, не о родных, что словно грифы раз за разом, кормятся у разбитого жизнью моей черепа, мозгами, гниющими и смердящими. Я вновь не думаю о себе. О своих мыслях, переживаниях, ценностях и прошлом. Я думаю о тебе. Я вновь собираю, когда-то разбитые на кусочки обрывки прошлого, я вспоминаю то, что каждый из нас, за любые соблазны жизни никогда бы не променял. Я чувствую, легкое дуновое из настеж открытого окна. Это ветер, что на своих крыльях приносит ароматы свежих колосьев, легкой вечерней росы и нежного, полного бурлящей пены моря, а вместе с тем, уносит все страхи, боли, сомнения и неудачи. Я внемлю принесенные крыльями запахи и пытаюсь уплыть, куда-то далеко, куда-то, где я могу растворится в страстном своей печалью блаженсве. Но меня прерывает глухой, отдаленный, но отрезвляющий вызов. На тусклом экране высвечивается контакт "Валя", тяжело вздохнув, желая вновь окунутся в страну грез, в коей я пытался уйти, растворится, я беру трубку и слышу громкий кашель и стоны. Стонал Валентин.. Я точно это понял. Средь всепоглощаещей кокофонии, музыки, пьяных разборок, пробивается столь знакомый прокуренный голос, но сейчас в нем нет задоринки, несерьезности, присущей Валентину.. Напротив, в нем слышатся боль и печаль. Он пытается кричать, срываясь на шепот: "Я люблю тебя, скотина, вбей это наконец в свою заумную башку!". Голос прерывест, перебивчив с шепота, до крика. Но фраза ясна. Я срываюсь. Я кричу: "Валя! Какого черта, ты снова купил этой гадости!? Прекрати это ребячество!". Не успеваю закончить. Я слышу, как что-то по ту сторону шипит, словно морская пена. В разговор врывается глухой крик Аяза: "Валя, блять не помирай! Валя!". И звонок прерывается. Я чувствую, осознаю и не верю. Меня срывает с катушек, сердце бьется с утроеной силой. Я чувствую, как на голову наваливается жар, по телу пробивает озноб, трясущимища руками, я перезваниваю. Гудки. Длинные гудки. Они будто бы длиною в вечность, но в тоже время, длинною в секунду. Тягучие, будто бы мазут звуки бьют по ушам, отрезвляют. Но за секунду, до конца вызова, трубку поднимают. Аяз, я чувствую, даже через разговор, тянущийся от него перегар. Голос мужчины хмур, тяготен, я чувствую, глубину его скорби.. Но в сердце теплится надежда, что Валентин жив. Слышится печальную весть, что звучит для меня, как приговор на отсечение головы: "Валя умер. Валя умер от передоза." - тяжело звучит голос Аяза. Он бросает трубку. Руки потеют, а сердце, вот вот остановится. Я тихо повторяю: - Валя. Валя. Валя. Падаю на колени, крою лицо руками, подступают слезы. Неожиданная истерика подкрадывается ко мне.. *** Даже погода печальна в этот день, в день твоих похорон, Валентин. Огромные, сизые тучи толстой ледяной коркой покрывают небосвод, и кажется будто бы ни один луч света не способен просочится сквозь них. Небо тревожно, пасмурно и сердито, оно будто бы скорбит о тебе, но в тоже время бранится на твою безответсвенность, друг. И даже воздух в этот день, тяжел и прохладен, ветер обдувает спины и я чувствую, как твои ледяные пальцы касаются моих плеч. Тебя похоринили скромно. Без почестей, без шестия скорби и утраты. Я даже не мог посмотреть на твой бледный, немой закат. Не мог коснутся твоих ледяных рук. Я могу лишь стоять у твоей могилы, долго, завороженно глядя на могильный камень. Здесь собрались немногие. Твои родители, что безмолвно стоят в стороне, жмутся в скупые обьятия. Аяз, что стоит чуть поодаль от твоей могилы. Его взгляд тревожен, неосознан. По глазам видно, что смирится и понять, что ты больше не придешь, он не в силах. И я. Что ближе всего к тебе, к твоему бренному, холодному телу. Невзирая на дорогой костюм, я сажусь наземь и оглаживаю плиту, не в силах сдержать слезы, я сжимаю горсть земли в руках, на пальцы падают незначительные, такте маленькие, но глубокие в своем смысле хрусталики слез. Что же я чувствую? Скорбь? Печаль? Облегчение? Нет. Я чувствую, что я пуст. Я более не чувствуб себя живым. Реальным. Не осознаю то, что я есть. Я лишь знаю одно. Когда погиб ты, умер и я.