Это был высокий, широкоплечий человек, крепко сложенный, с черной, до блеска, кожей. На лице его лежала печать редкостной сердечной доброты и спокойного, рассудительного ума. Каждое движение его было полно достоинства и уверенности, но одновременно и доверчивой простоты и скромности.
Кто там говорил, что весь мир театр, а люди в нем актеры? Неужели и мы так звучим, как эти дикторы.…
Не помню, чем мы с Майклом занимались до самой ночи. Немного перекусили, затем я достал карточную игру. Надо было развлечь чем-то Майкла и себя, вернее себя я развлекал тем, что периодически плескал в стакан. Каждый глоток развязывал язык все сильнее. Никогда бы не подумал, что могу быть таким говорливым болваном. За последние дни я что-то совсем расслабился, мне было комфортно в компании Майкла. А тот в это время был увлечен чтением вкладышей, в которых расписывалась предыстория персонажей игры. В итоге он выбрал для себя роль оборотня, а для меня — рыбака, я был не против. — Нравится менять личины? — пошутил, несильно толкая Майкла в плечо. Меня конкретно вело. Мы сидели на полу. Подогрев работал на максимум, поэтому морило еще сильнее и быстрее. А еще заднице было жестко. Я стащил подушки и одеяла. И мы устроились поудобнее, полулежа. Я болтал, забыв о игре, а Майкл смотрел на меня с любопытством и странным теплом, отложив карты в сторону. Арочное окно за его спиной чернело своей беззвездной глубиной. Казалось, там, на улице, не было ни души. Только я и безмолвное отражение когда-то живущего человека передо мной. — Нет, правда… — запнулся, отхлебывая приличный глоток: — Наверное, я понимаю, почему ты молчишь. Меня ведь тоже бесит, что нужно всегда притворяться. Каждый раз задаюсь вопросами, зачем вообще общаюсь с людьми, если не могу быть полностью откровенным, зачем вру и улыбаюсь им. Но это необходимо, и от этого немного грустно, что аж жить не хочется. Пальцы Майкла плавной волной скользили по квадратикам паркета, как по клавишам инструмента, отстукивая бесшумный ритм, и я все их рассматривал и продолжал говорить, как под гипнозом В какой-то момент, заметя мой слезящийся взгляд, Майкл похлопал по коленям, приглашая. — Идиотизм, — я, приложив усилие, подполз ближе, заваливаясь: — Так нельзя, — пробормотал, устраиваясь поудобнее: — Мне никогда не было так спокойно. Я тебе не надоел еще? Майкл отрицательно покачал головой, поднося к моим губам край стакана. Мерно болтающиеся в воздухе пряди волос, пахли моим еловым шампунем. И опять в этих аккуратных заботливых движениях, в этом запахе мне померещилось столько ужасно близкого. — Мне твою сестру старшую жаль. У нее словно своей личности вовсе не было. Как будто неудачная карикатура на тебя. Правда, что ваш отец ее насиловал? Прости, за языком не слежу. Не отвечай. Вы оба так близки были, оба набожные такие. Только ты в музыку пошел, а она в порно, вернее в эти странные фотосессии и скандалы. Интересно, если бы она была способна всегда молчать, она бы сделала такой же выбор, как и ты? Тебе, наверное, надоело играть, вот и молчишь. Но реальность ведь все равно догонит и ворвется. Его ладони скользили по моим ключицам, легонько щекоча, иногда Майкл водил ногтем по кромке впадинки, которая была между ними, немного нажимал, будто почесывая домашнее животное, пригревшееся на коленях. — Я никогда не разбирался в искусстве. Первая книга, которую прочитал по собственной воле, это методичка по ухаживанию за кроликами. У меня ведь было два красивых альбиноса. Жирные такие, потому что, несмотря на вред их здоровью, я не мог им отказать и всегда кормил больше нормы. Кажется, я друзей то не любил никогда так сильно, как их. Голос у меня задрожал как у припадочного, я сделал глоток виски, часть которого все равно скатилась мимо рта. — Соседский мальчишка, с которым я ходил в один класс и над которым подшучивал, но это были незлые шутки, знаешь, мне хотелось привлечь его внимание, потому что он как будто мне нравился. Он их украл и зарезал, представляешь? Пока мои кролики были во дворе, в загоне. И зарезал, при мне подкинул на дорогу. Видимо, мои шутки ему все же не нравились, или он завидовал, что у меня есть домашние животные, не знаю. Я протер лицо, вжимая ладони в глазницы, до светлых кругов перед глазами. Чувствовал порывы участившегося дыхания, и я не мог определить принадлежит оно мне или Майклу. — Никто из взрослых не поверил, сказали, что кролики сами выбежали на дорогу, потому что я плохо следил за ними. И на одноклассника я не имел никакого воздействия. И я все ходил в школу и думал, что же мне сделать, как отомстить… Совсем отчаявшись, перед концом занятий напихал ему в портфель всяких фотографий с голыми мужиками, все, что смог найти в интернете, чтобы это было прямо мерзкое, гадкое. Я надеялся, что кто-то из семьи увидит это, отругает его хорошенько, накажет. И знаешь… действительно. Когда я возвращался домой, то увидел, как отец затаскивает его в дом. Помню, как улыбнулся ему, напуганному, злому. И почему-то я до сих пор мог любоваться его лицом, оно было очень красивым, особенно когда он был напуган, когда смотрел на меня так зло. У меня даже проскользнула мысль о том, что следует заступиться, как будто я его люблю до сих пор. Но нет, я не стал, отвернулся, услышал, как захлопнулась за ними дверь. На следующий день мой одноклассник пришел с синяком на шее. Большим, видно, что от взрослой руки. Это тогда все заметили и учителя тоже, ходили, косясь на него, перешептывались. Я единственный делал вид, что ничего не вижу, что мне безразлично. Однако на следующее утро я свалился с температурой под сорок. Три дня в бреду, меня возили в больницу, но я оказался полностью здоров. Сказали, что возможно психосоматика, что я слишком перенервничал из-за смерти кроликов. Когда вернулся в школу, то узнал, что семья этого парня и так долгое время стояла на учете у соц службы. И что теперь его забрали в детский дом. Самое странное, что я ничуть не сожалел. Он мне так нравился, а я, вероятно, испортил ему жизнь и всей его семье, а мне было плевать. В какой-то момент для самого себя я стал делать вид, что сожалею, что мне совестно. Думал, что может обстоятельства заставили его быть жестоким. Но чушь собачья. В глубине души я был счастлив как преступник какой-то, но и сам боялся признать это… Ужасно. Порой действительно кажется, что во мне живет несколько людей, и каждого я играю. Мне кажется, что я даже мог бы быть тобой. То есть, конечно, ты намного интереснее, глубже, чем я… Повернул голову, чтобы посмотреть наверх, но столкнулся со взглядом, горящим слезами. Щеки у Майкла были все сырые, блестящие. Он немного наклонился, повел кончиком прохладного носа по моей скуле, задерживаясь где-то сбоку, кивнул. По моему телу пробежала сладкая дрожь. Так прикипать к клонам опасно, то есть нет еще исследований, говорящих о том, что они могут испытывать самостоятельные чувства, а не имитировать оригинал или окружение. Но в моем случае я не видел важного различия. Майкл заплакал из-за меня, мне даже казалось, что «за меня», потому что мне было очень спокойно, я был счастлив и немного смущен. — Ты ведь любишь животных? Если хочешь, я покажу тебе часть лаборатории, где ты еще не был. Это самое ценное для меня место, там все разработки по клонированию, с которыми я работаю, мне хочется почему-то поделиться с тобой. На удивление я поднялся сам и шел довольно ровно. Прямо при Майкле, хоть это было и безрассудно, разблокировал все двери, проводя клона в самую глубь помещения, все также пахнущего слащавым фенолом. — Здесь капсулы с биоматериалами, а там микроскелет, над которым я работаю уже два года. Осталось немного. Надеюсь, смогу что-нибудь по твоим записям соорудить подобное... За тонким стеклом одного из аппаратов бегали лабораторные крысы. Я достал одну, наиболее спокойную и красивую, протянул ее Майклу, чтобы он мог её погладить. Тот ласково потрепал грызуна за розовым ухом. Затем и вовсе забрал у меня из рук, укладывая у себя, как будто убаюкивая. Она была здоровая, сантиметров тридцать вместе с розовым чешуйчатым хвостом. Лапки с подушечками и маленькими коготками. Холодный носик обнюхивал волосы на руках. — Очаровательные, не правда ли? — спросил, заглядывая в лучащееся восторгом лицо Майкла. Мне было совестно, что я расстроил его свои бредом, но и в то же время я был так благодарен, что он выслушал: — Хочешь, я подарю её тебе? Майкл позволил крысе забраться в нагрудный карман рубашки. Её оттопыренные красные глазки и белесые усы выглядывали из-за пуговицы, она тоже была альбиносом. — Ладно. Пора в постель, иначе я усну прямо на полу. А это стыдно. Вообще мне и так завтра будет стыдно... В этот момент я почему-то сильно залюбовался Майклом, забыл, что именно хотел сказать. Мне казалось все таким правильным, как будто уже сто лет мы так и живем вдвоем, запертыми в этом доме. Вдруг Майкл подошел поближе. Приподнявшись на носочках, мимолетно клюнул меня в щеку, то ли в качестве благодарности, то ли желая таким образом спокойной ночи. А у меня совершенно закружилась голова, будто я залпом допил остатки всей выпивки.Он сажал крысу к себе на плечо, а затем позволял ей бегать через свои руки, шею и голову. Его домашние любимцы успокаивали и утешали его. В 1972 году он спел песню под названием «Ben» из одноименного фильма, которая была номинирована на Оскар — это история об одиноком мальчике, чьим лучшим другом была его домашняя крыса, Бен. Майкл не очень хорошо умел отделять искусство от реальной жизни, поэтому вскоре наш дом был заполнен крысами. Тайком от всех Майкл начал ловить диких крыс, которые водились в округе, и клетка, в которой раньше сидело два-три грызуна, быстро превратилась в целую колонию: восемь или девять крыс бегали по всему дому, грызли нашу обувь и прятались в нашей одежде. Мама была в ярости, она сказала, чтобы он прекратил приносить их или он лишится всех сразу.