Там на столе моё сердце, возьми Положи в свой пустой карман Оно тебе на счастье, как талисман Оно тебе поможет, увидишь сам
Кощей ловит это буквально в едва заметном отблеске топазовых глаз, в котором помимо привычных желания и предвкушения есть толика переживания с оттенком неуверенности. — Что, решился-таки? — хмыкает он, приподнимаясь на локте, наблюдая располагающегося между его ног юношу, чьи кончики пальцев более прохладны чем обычно- верный признак волнения. — Можно и так сказать, — блеснув глазами произносит Иван, пока его руки скользят вдоль внутренней стороны бедра мужчины, — У тебя такие длинные ноги, — спустя паузу произносит юноша, вызывая искренний смех Бессмертного. — А ты только заметил? — усмехается мужчина, небрежным жестом закидывая лодыжку на плечо, и с легкостью притягивая супруга к себе. — Глупости говорю, да? — Иван с улыбкой тянется вперед, касаясь губами губ, соскальзывая ниже на шею, — Это от волнения, не каждый день, знаешь ли, Князь Тьмы тебе отдается. — Это вообще сказочная привилегия, — усмехается Бессмертный, игриво подняв бровь, — Надеюсь, ты осознаешь насколько. — Что, если разочарую, больше не подпустишь? — лукаво блеснув глазами произносит юноша. — Хм… — Кощей с притворным размышлением в глазах сощуривает взор, — Зависит от степени моего разочарования. Иван хмыкает, тем не менее заметно краснея, прикусывая острый кадык, спускаясь поцелуями ниже, прикусывая зубами соски. В кончиках пальцев тонкими иголками покалывает волнение, растекаясь то холодком, то горячими волнами. «Сколько у тебя вообще было любовников до меня?..», — он скользит языком по литым мышцам пресса, прикусывая прохладную кожу, блуждая ладонями по мощному торсу, — «Позволял ли ты им касаться себя так?». Тебе ведь так любопытно, верно? Ты ведь понимаешь, что ты да-а-а-алеко не первый в его постели, но что куда более важно- в его сердце? Так кто же был до, что случилось такого, что… Юноша едва заметно морщится, отгоняя воспоминания о неприятном в своей неоднозначности диалоге. Он вновь оказывается между разведенных ног возлюбленного, касаясь возбужденной плоти кончиками пальцев, склоняя голову и проводя языком по всей длине, слизывая с головки каплю смазки. Бессмертный приподнимается на локте, с удовлетворением наблюдая за Иваном, зарываясь пальцами свободной руки в кудрявую копну. «Что ж, с твоей неугомонностью, удивительно, что ты принялся за это только сейчас», — усмехается он, ощущая как теплые пальцы мягким жестом, скрывающим первую робость, а затем более уверенно скользят ниже, касаясь ягодиц. В достаточной степени подзабытое им ощущение, но Иван действует плавно, и в этом совсем легко растворяться, позволяя себе двигаться по потоку. «Старательный такой», — Бессмертный облизывает внезапно словно пересохшие губы, прислушиваясь к теплым волнам удовольствия, растекающихся от движений этого горячего рта и юрких пальцев. Он провокационно подается бедрами вперед, слегка надавливая на кудрявую копну, подталкивая брать глубже, и это также отдается более резкими и интенсивными движениями внутри. Спустя пару минут Кощей ловит буквально осоловевший и помутневший от возбуждения взгляд голубых глаз, и с легкой усмешкой обхватывает юношескую шею, притягивая горячее тело к себе, соединяя их в одно. Несколько мгновений, скорее для того, чтобы совсем уж не свести супруга с ума и он, обхватив поясницу, переворачивает его на спину, оставаясь сверху. Бессмертный смыкает руки на бледных запястьях, подаваясь бедрами вперед, заставляя Ивана прикусить губу. — Решил выполнить свое обещание, да? — хрипло произносит юноша, блуждая взглядом по лицу партнера, стекая им ниже. — Скорее не дать тебе совсем уж расплыться, — хмыкает Кощей, откидываясь назад и прогибаясь в спине. Вид воистину незабываемый — особенно когда Бессмертный каким-то легким и до чертиков грациозным жестом отбрасывает водопад черных волос назад. Теплые ладони ложатся на бедра, мягко поглаживая, скользя выше к талии. То, как двигается Кощей заставляет юношу прикусить губу, и пополам с привычным хищным взглядом это бьет в виски колоссальным, пьянящим возбуждением. Холодные руки ложатся на его грудь, дразняще царапая соски когтями. «Ох…черт», — Иван, не скрывая жаркого стона, позволяя ему слететь с губ громко и протяжно. Горячо, сладко, по-новому, и вместе с тем, с весьма привычным ощущением обволакивающей властности Бессмертного. Юноша касается рукой члена, размеренно скользя вниз-вверх, сжимая и прокручивая в ладони головку, наслаждаясь хриплым рыком, раздающимся сверху. «И все же, на все у тебя есть свой сценарий, да?», — мелькает в его голове, пока он всматривается в ярко блестящие лиловые глаза, смотрящие в его лицо с некой провокационной снисходительностью. — Или не мне? — неожиданно для мужчины, обхватив его спину, Иван юрко приподнимается, и движением уверенным, но мягким роняет его обратно в подушки, — А как насчет попробовать отпустить контроль? — Кощей слышит это возле самого уха, ласково- нежным шепотом, — Хотя бы попытайся, ладно? — и он не дает ему мгновенья промедления для выражения сопротивления или очередной ироничной фразы, целуя мягко, обхватывая лицо руками и прижимая к себе. — Помнишь, что я говорил тебе про хрупкую статуэтку? — выдыхает Кощей, когда алые губы, прикусив подбородок, соскальзывают на кадык, очерчивая его длинную шею дорожкой поцелуев. Отпустить контроль — эта просьба порождает в нем горечь, которую, тем не менее, он не выдает ни уголком губ, который не дрогнет в странно-печальной улыбке, ни потяжелевшим блеском аметистовых глаз, ни внезапно сжавшимися на плечах юноши ладонями. Внезапным холодком отдается мысль о том, что ему чертовски не хочется в какой-то момент поймать это обожаемое лицо под тем углом, которое делает его призрачно похожим на то самое, способное поднять воспоминания сейчас абсолютно неуместные. «Просто не думай об этом», — Бессмертный выдыхает, усилием воли заставляя себя расслабиться, проходясь кончиками когтей по плечам юноши, порождая на бледной коже россыпь мурашек. У него действительно был план относительно этой затеи, которая, так или иначе, уже какое-то время маячила на горизонте их интимной жизни: проскользнуть лишь по чувствительному в плотском смысле острию, не позволяя себе провалиться ни в слишком глубокие чувства, ни в смутно-туманные мысли и воспоминания.Там на столе моё сердце Борется за жизнь из последних сил Его однажды кто-то недолюбил Оно так разозлилось, что весь мир не мил
В каком-то смысле ему бы хотелось, чтобы это было простовато, даже грубовато-примитивно, и он бы скорее предпочел соблазнить супруга изгибом мускулистой спины, позволяющим скрыть лицо в шелке и бархате покрывал и подушек. — Я хочу, чтобы тебе было хорошо, — Иван едва заметно хмурится, замечая промелькнувшую по лицу партнера тень, одна его рука ложится на щеку Бессмертного, пока другая кончиками пальцев огладив холодную кожу груди и живота, вновь обхватывает член. «Какая ж ты зараза, а», — думает Кощей, закрывая глаза буквально от того, что почти что не в силах выносить это взгляд, в котором слишком много любви, которая не то, что пьянит сейчас, а стремится пробраться буквально в каждую клеточку его мертвой плоти, — «Просто трахни меня и все, без лишних сантиментов». Стоило догадаться, что его супруг воспользуется этой возможностью не только лишь с точки зрения расширения собственного чувственного опыта. Эгоистом Ивана можно было назвать в последнюю очередь, и эта внимательная сосредоточенность на том, что и как отзывается в партнере, отдавалась в Кощее чувством, похожим на то, когда язык щекочет нёбо: будоражаще-чувствительно, на грани нервного, когда хочется еще раз, и еще, и одновременно хочется прекратить.Там на столе моё сердце Ждёт, пока его отнесут в тепло Оно уже и так всё изранено Надеюсь, что хоть ты сбережёшь его
— Мне хорошо, — буквально шипит Бессмертный, прикусывая клыками плечо нависающего сверху тела, смыкая ноги на юношеской пояснице, порождая более глубокий и грубый толчок, —Но если не хочешь, чтобы я уснул, можешь попробовать ускориться. — Расслабься, — Юноша не удерживается от мягкого смешка, но тем не менее, просьбе внимает, ускоряя темп, — и просто дай этому быть, — его губы так же ласково зацеловывают каждый попадающийся на их пути кусочек кожи. Вообще-то, отдаться в эти теплые, любимые руки Кощей был вполне себе не против, но мыслил это через призму того, чтобы побыть источником удовольствия для возлюбленного, пусть и в ключе, отличном от обычного. Но Иван с прямодушием, лишенным всякого коварства, и от того только сильнее поражающим в самое сердце, каждым касанием и каждым движением желал не овладеть, использовать, а разделить, словно самому стать частью другого, слившись в теплое и вязкое нечто, в котором нет места притворству, даже мимолетному оттенку неискренности, нечто, из которого невозможно сбежать от себя и своих чувств. И это парадоксальным образом оказалось для Бессмертного неожиданностью, потому что отдаться он был готов, а вот перспектива раскрыться и обнажиться так, как подводили к этому горячие уста, чувственно зацеловывающие каждый сантиметр его бледно-серой плоти, скорее пугала. Эти самые губы, проклиная и благословляя одновременно скользят по плечам, ключицам, зарубцевавшимся краям шрама. Иван чувствует, как на его спине смыкаются когти, рассыпая дорожки тонких, едва ощутимых царапин, умножающих полыхающее внутри удовольствие. Острые черты лица, сейчас расписанные такой же, судя по всему, острой, для Бессмертного чувственностью, отливаются в ивановом сердце томительной нежностью. Глаза хищника, глаза убийцы, и он очень хорошо знает, что может плескаться и расплескиваться из них. Но сейчас в них тонкая поволока горячащего изнутри желания, обрамленного не алчущей страстью, или нежностью ласки обладания, а чем-то иным, тонким и хрупким, тем, что так отчаянно хочется почувствовать глубже. Он целует надломленные брови, которые одним своим движением могут опустить на самое дно, насмешливо унизив, а сейчас едва заметно сведены к переносице, выдавая часть бушующих как штормящие волны чувств. Тонкие губы, по которым он проводит кончиком языка, которые кусают в ответ почти что рефлекторно, но столкнувшись с продолжением мягких и нежных касаний, с плавным скольжением по клыкам, дрогнув, поддаются, принимая эту чувственность, что не подавляет, и не то чтобы просит — она просто приходит, осторожно накрывая и увлекая за собой. Переносица с горбинкой, порождающая тот самый горделивый, царственный профиль, в голове юноши всегда добавлявший Бессмертному сходства с его птичьей, оборотнической формой. Он скользит по ней пальцем, осторожно поглаживая — тот самый жест, в котором он когда-то прятал свои сложные и необъятные чувства. — Обожаю твой нос, — не сдерживается Иван, и это возвращается ему почти что возмущенным фырком и достаточно ощутимым укусом в шею. «Нашел, что обожать», — внутренне усмехается Кощей, но ему уже в который раз не дают разойтись в своей тонкой иронии, вновь накрывая губы поцелуем, обхватывая лицо ладонями, что сейчас чувствуются словно две раскаленные золотые пластины. — Ты такой красивый, — шепчет Иван, разрывая поцелуй, приподнимаясь выше, окинув Бессмертного упоенным взглядом. И в этом голосе его партнер слышит искреннее, почти что наивное в своей чистоте восхищение. Кощей буквально вздрагивает от этой реплики, ибо ему подобная интонация едва ли удавалась даже сейчас, а раньше и подавно. Князь Тьмы произносил это подобно тому, как сощурив глаза, человек, держащий в руках нож, смотрит на цветок, который вот-вот срежет, чтобы забрать в свои руки. Ты такой красивый- насмешливо- похотливо, властно- нежно, чувственно-горячо, скользя клыками по спине, прикусывая загривок. Ты такой красивый, и мне так нравится обладать твоей красотой— звучит перебором пшеничных кудрей холодными пальцами. Но в ивановых руках нет ножа, они лишь мягко скользят по лепесткам, касаясь цветка так, как касается трепетный и чуткий наблюдатель. Ты такой красивый — ласково-нежно, обволакивающе теплом. Ты такой красивый, и я счастлив просто быть с тобой сейчас — светлый блеск топазовых глаз, плавное скольжение руки по темному шелку волос, движение языка по каемке уха, вдоль золотых серег. «Невозможно же», — мелькает в голове Кощея, сиплый выдох переходит в сдавленный стон, все смешивается в тягучий, словно патока калейдоскоп — чувство томительной наполненности внутри, ритмичные, плавные движения бедрами, двигающаяся в такт рука, губы, скользящие тут и там по его шее, плечам и ключицам. Его партнер словно забирается под самую кожу, касаясь мышц своим горячим языком, раздвигая небьющуюся жизнью плоть, скользя к костям, проходясь влажно-чувственными губами, скользящим кончиком языка, желая добраться до самой сердцевины, до самой сущности, чтобы коснуться ее поцелуем, разбивающим на осколки и собирающим в единое целое одновременно. — Пожалуйста, посмотри на меня, — раздается тихий, нежный шепот над ухом, и он самым откровенным образом совершает абсолютно противоположное действие, обхватывая шею Ивана и прижимаясь плотнее, укладывая голову на плечо, сжимая сильно и крепко, явно не давая и шанса ему — заглянуть в свое изнеможенное расколотостью чувств лицо, а себе — увидеть в васильковых глазах глубину, которую почти что не может вынести. Посмотри на меня — сам он произносит это, подцепляя когтистыми пальцами подбородок, желая с удовлетворением увидеть в его глазах пожар неумолимого, смаривающего желания, что разжигает из раза в раз. Он шепчет это на ухо властно, повелительно, даже наполненный нежностью мрака его голос всегда приказывает. Посмотри на меня, ибо все, что сейчас есть в тебе, я забираю в свое темное объятие, поглощая, пожирая, не оставляя тебе и капли тебя, ибо ты мой. Пожалуйста, посмотри на меня — трепетно и чувственно, щекоча кожу поцелуями, раздирая ее нежными касаниями и мягкими поглаживаниями, раскалывая на части, запуская руки в темное и вязкое, касаясь пальцами самого острия всего живого, что осталось. Это просьба о приглашении, стук в самые закрома души. Пожалуйста, посмотри на меня, я так хочу увидеть тебя настоящего. Ивану в этих оплетающих его руках и ногах действительно почти не остается возможности для маневра. Поэтому он продолжает скользить по шее поцелуями, прикусывая мочку уха, испытывая покалывающее удовольствие от хриплого выдоха, порожденного этим движением. «Что ж, не все сразу…», — думает юноша, — «Просто услышать- тоже неплохо». — Я люблю тебя, Кощей, — тихо, совсем тихо произносит он, прекрасно зная, что острый слух супруга услышит даже едва уловимый шепот, — Я так сильно люблю тебя и… «Не смей продолжать», — со сладостным отчаяньем думает Бессмертный, прикусывая губу, вцепляясь когтями в спину. Ему много, ему слишком много, ему страшно чувствовать так много и так сильно, он чувствует себя зверем, пойманным в капкан, из которого вырваться невозможно. Каждый рывок конечностью, сомкнутой в зубьях нежности, отдается чем-то кровоточащим внутри. «Как…как ты можешь вообще», — мысли путаются, так же как вороные волосы, разлитые по подушке черным вином, — «Как ты можешь быть таким, ты абсолютно невозможный, во всех, всех смыслах…» Он и так ощущает это каждым сантиметром кожи, слышит звенящим в воздухе. То, что он так отчаянно жаждет, сокровище, в обладание которым в глубине души он всегда немного не верит, касаясь которого время от времени морщится, отгоняя досадливое чувство того, что обладает тем, чего недостоин, тем, что не могло ему достаться, и попало в руки просто по ошибке судьбы, счастливой случайности, нарушенному порядку, который по удачному стечению обстоятельств никто не стремится восстановить. — Я хочу, чтобы ты знал, — но милосердие к павшему обладатель этого ласково-теплого проявлять явно не намерен. Изящная рука, выскальзывая из волос, осторожно спускаясь по плечам, буквально вклинивается между разгоряченными телами и ложится на сердце, укрывая собой шрам, — Что я люблю тебя таким, какой ты есть, — губы зацеловывают шею, рука подхватывает сползшую со спины когтистую длань, переплетая пальцы, — Вместе с твоей тьмой.
Найди на моём сердце живое место И закрыв глаза на его протесты Положи туда веточку алоэ И оно к утру наполнится любовью
«Пусть, быть может, я и не всегда могу принять и понять ее до конца, опасаюсь, и не всегда желаю смотреть в ее глаза… Но ты, ты нужен мне весь, и ты неделим на части, даже если так и было бы проще», — думает Иван, ощущая под пальцами неровную, зарубцевавшуюся кожу, укутывая собой прошлое, болезненное и ранящее. Кощей слышит эти слова на грани забытья, и это то, что добивает окончательно, заставляя его хрипло застонать, выгнувшись, расписав бледную лопатку грядой алых царапин, вцепляясь в ладонь, сжимающую его руку мертвой хваткой, почти что на грани переламывающей кости. Но Иван едва ли чувствует боль от этих прикосновений, вздрагивая от горячего семени, изливающегося меж их прижатых к друг другу тел, и ему хватает нескольких рваных, судорожных движений чтобы догнать Бессмертного. Кольцо смыкающихся на нем рук ослабевает, и он наконец может приподняться, чтобы столкнуться глазами с лиловой бездной. Разморенно- обессиленный взгляд встречается с трепетно-взволнованным, Иван касается тонких губ поцелуем медленным, продлевающим пылание неги, а затем перекатывается на бок рядом с мужчиной, сплетая ладонь с ладонью, чувствуя, как сердце отбивает в груди последние такты этой близости. Бессмертный ощущает, как перед глазами все в самом прямом смысле плывет, внутри ни то что взрыв, или буря — почти что невозможно сказать что, нежность на грани уничтожения, размаривающая и поглощающая, терпкая и горькая, прокалывающая все его существо насквозь клинком на одной стороне лезвия которого отрава, а на другом- противоядие. Он во многом интуитивным жестом притягивает руку Ивана к себе, вгрызаясь клыками в тонкую кожу на запястье, ощущая как от вкуса крови, разливающейся во рту, туман в голове проясняется. — Ты совсем не умеешь обладать, — тяжело дыша, всматриваясь в потолок произносит Кощей, отпуская юношеское запястье и жадно облизывая губы, — только любить. «И любить так, что моей темной сущности буквально становится дурно от этого», — мысленно усмехается Бессмертный, поворачивая голову в сторону Ивана, — «Самый сладкий яд на земле...». Тот морщится, растирая запястье, укус на котором уже начинает зарастать, и уже собирается начать возмущаться столь внезапной атаке, но натолкнувшись на аметистовый взгляд, лишь улыбается кончиком губ. — Не вполне понимаю, это комплимент или претензия, — тихо фыркнув, произносит он, поворачиваясь на бок и всматриваясь в разморенное, на грани изнеможённого лицо супруга. — Это констатация факта, свет мой — со вздохом произносит Кощей, укладывая руку на шею юноши и втягивая его в свое объятье, касаясь темени поцелуем, — И как тебе по итогу? — Хм…необычно, непривычно, весьма будоражит, — с улыбкой протягивает Иван, поднимая голову и мягко прикусывая подбородок Бессмертного, — Тебе-то самому понравилось? Или в этом смысле я совсем бездарный любовник? Боюсь, что быть грубоватым и жестким у меня вряд ли выйдет, это все же твой конек… Бессмертный едва заметно усмехается, проводя когтем по щеке, доходя до уголка губ и проводя по мягкой, алой плоти едва ощутимым касанием: «Что ж, если ты со своей нежной безжалостностью будешь вытворять подобное всякий раз, оказавшись сверху, едва ли тебе светит частая смена позиций». Едва ли он может вместить свои ощущение в «понравилось» или «не понравилось», «хорошо» или «плохо, и даже «приятно» или «так себе». Это что-то куда большее, теплые, осторожные и чуткие руки коснулись не столько тела, сколько самой души, обняв ее полностью, проникнув в глубины, к темной и холодной сердцевине, обжигая и опаляя ее. И это явно не то, с чем он готов встречаться часто, как нырок на самое дно, на котором грудь сдавливает, кажется, что вот-вот умрешь, потому что невозможно вздохнуть, паникуешь, задыхаешься, в бессилии пропуская в легкие воду, и лишь за мгновение до гибели понимаешь, что только так и можно выжить, что только тем ты и живешь, на самом-то деле. — Знаешь, Вань, — спустя продолжительную паузу произносит Кощей, обхватывая голову юноши и целуя лоб, — Я бы уничтожил половину этого мира ради тебя. Я бы уничтожил весь, если бы было нужно, и не сомневался бы ни секунды. Иван на мгновенье теряется, но почти сразу алые губы расходятся в тихой и глубокой улыбке. — Я тоже люблю тебя, — тихо отвечает он, смыкая объятье и касаясь кончиком носа шеи, зарываясь в темные волосы. И пусть его чувства говорят на ином языке, в совсем других выражениях — но с каждым днем он все глубже понимает тот, на котором звучат признания тьмы.