Упадок Простоквашино

Граммофон опять стих, Семён с Мариной смотрели друг на друга, борясь с дурманом и пуская слюни. Фёдор переставил тонарм в начало пластинки, заставляя старую трубу дребезжать в унисон колебаниям иглы. Семён сбился со счёта, который раз он слышал это вступление. На крыльце послышались шаги, распахнулась дверь и раздался знакомый звук закрывающегося металлического засова. Медленные шаги по люфтящим доскам эхом разносились по пустоте. Семён на секунду провалился в темноту: для него существовал лишь метроном шагов, стучащих по старым влажным доскам. Он вновь очнулся и увидел на пороге Игоря Ивановича, который достал из-под своего старого рваного плаща ружьё и направил его на присутствующих. Никанор ошалело встал, выпуская из рук хуй и в этот момент раздался оглушительный звук выстрела, разорвавший в клочья золотую униформу. Быстро перезарядив, Игорь направил ствол ружья на дверной проём смежной комнаты, где стояли родители Фёдора и разрядил патрон прямо в них. Картечь разворотила их тела, по пути разрубая ветхий дверной косяк. Пара туш с грохотом приземлилась на пол. Старые доски не выдержали напора и сломались под их весом, позволяя им провалиться в подвал. Из-под пола послышалось низкое протяжное мычание. Фёдор, стоявший у граммофона почти вплотную, спустил штаны и поднял руки вверх. Это был отвлекающий манёвр и, воспользовавшись всеобщим замешательством, он предпринял попытку сбежать и выпрыгнул в окно прямо сквозь стекло. Игорь Иванович пытался попасть в движущуюся цель, но промахнулся, окончив жизнь только пузатому пивному самовару. Золотые брызги окропили скатерть и гостей. Семён было подумал, что сын стариков сбежал, но через несколько секунд тело Фёдора залетело обратно в оконный проём и приземлилось на стол. Его тело и лицо были испещрены глубокими сочившимися царапинами, он был без сознания. Игорь Иванович подошёл к столу, поднял ружьё и почти в упор разрядил его прямо в лицо Фёдора. Ошмётки вонючего мяса разлетелись по деревянной комнате. От верхней части головы бедолаги ничего не осталось, шея была увенчана лишь нижней челюстью, в которой лежал ещё свежий кусочек засоленных мощей. Игорь Иванович без брезгливости достал его и положил в рот. — Охуенно… — кивал он в одобрении, пожевав сморщенный коричневый кусочек. Через образовавшуюся дыру в полу опять послышалось протяженный звериный стон. Старик подошёл к окну и крикнул: — Выпускай! На улице послышались грузные шаги по сухой примятой траве. При каждом шаге вещи в комнате подрагивали в такт. Обладатель тяжёлой походки обошёл дом, послышались звуки ломающегося дерева и сдерживаемое рычание его могучего обладателя. К этому добавились не менее тяжёлые, но более частые шаги, которые глухо приминали землю где-то под домом, а затем слились с шагами первого неизвестного. — Бегите отсюда! — прикрикнул в окно Игорь Иванович, — бегите, дурачки… — уже тише добавил седовласый. Неторопливый тяжёлый топот, со скрипом мявший сухую траву, сменился бегом и в лунном свете Семён увидел две огромные мощные фигуры, двигающиеся словно люди на двух задних конечностях, но бывшие отнюдь не людьми: у одной из них были рога, а у второй — неестественно вытянутая голова. Происходящее не оставляло сомнений, что это было сном. Игорь Иванович присел на лавку за стол, где покоилось тело Фёдора, взял свою кружку с пивом, которая чудом была не тронута. — Вот и всё… — горько сказал он и отпил, — конец… — тугая пауза грузно повисла в комнате. Игорь Иванович поднял свои потухшие глаза со стола и взглянул на Семёна. — Знаешь… У меня был сын, — медленно произнёс он со вздохом, — внешне на тебя похож… когда он умер, — механик перевел взгляд с Семёна на разбитое окно, — я сюда переехал. Почтальоном устроился… на велосипеде ездил, — он сквозь слёзы усмехнулся, — тут даже шутили, что, мол, Печкин-то, с велосипедом добреть начал. А так оно и было, — он опустил голову, — я тут покой обрёл в нашем Простоквашино, колесил на велосипеде… ну, а потом началось. — он замолчал, сжал губы, и, сдерживая то ли крик, то ли плач, осёкся. Семён лениво бегал взглядом по разрушенной комнате, пытаясь сквозь дурман понять произошедшее. Игорь Иванович достал папиросу и закурил. — Тут такой пиздец был… — продолжал он, — знали бы вы, что вас ждало, — его глаза были красными от слёз, — я сам-то конченный конечно… вон с ними заодно был, но тебя увидел и сына вспомнил… и как пелену с глаз сняло… ебануться… — он медленно встал и шаркающей походкой подошёл к выбитому окну, которое впустило свежий прохладный вечер в комнату. Печкин сделал длинную затяжку и выдохнул дым в форме кольца в ночную тишину, которая была потревожена только трелями сверчков. Дым светился в свете полной луны. — Полная луна, — заключил он, — я столько здесь живу, но никогда не видел такой красивой луны. Может просто не замечал, — он сделал паузу и затянулся, — мне кажется, я сошел с ума. Но сейчас-то, так хорошо… Так хорошо… — он молча глядел в окно, вдыхая прохладный чистый воздух через папиросу и выдыхая отравленный смолами туман. Иссушенная кожа на его щеках блестела от влажных борозд, оставленных слезами. — Здесь почти никого не осталось, — продолжил он после паузы, — место какое-то проклятое чтоли… — он вздохнул, — всегда тут всё не так было: вечный туман, животные говорящие. К утру тут никого уже не останется, я об этом позабочусь, — он взглянул назад, на Семёна, и отвернулся к окну, — Надеюсь, люди забудут сюда дорогу. На этих словах он бросил папиросный бычок в окно и сел на лавку у стола. Под окном начал разгораться огонь и в этот момент Семён окончательно провалился в сон.

* * *

Крик петуха разбудил Марину и Семёна, которые с резким вздохом очнулись в собственной машине. Зарево оранжевым светом заливало салон машины и ветхие постройки Простоквашино, пробиваясь сквозь утренний туман. Семён ошалело посмотрел на Марину, затем выжал сцепление и повернул ключ зажигания. Машина завелась после трёх оборотов стартера. Открыв окно, чтобы глотнуть воздуха, Семён поперхнулся, получив лишь едкого дыма. Он закашлялся и закрыл окно. Водитель повел машину на силуэт холма. Дорога до него повторяла указания Фёдора, в этом он их не обманул. Ехали они молча. Наконец, когда они миновали неасфальтированные дороги и достигли оживлённой трассы, Семён нарушил тишину. — Пиздец! — он взглянул на Марину, — нам это приснилось? — Не знаю, — дрожащим голосом ответила Марина. — Пиздец, БЛЯДЬ! — он перешёл на крик и схватился рукой за голову. Он нажал педаль сильнее и помчал машину всё дальше и дальше от того места, где они провели эту злосчастную ночь. Марина наблюдала за медленно меняющимся монотонным пейзажем за окном. Её одолевала полнейшая апатия, то ли после пережитого, то ли после отравления, то ли от усталости. Её голова была тяжелой физически, но свободна от мыслей, первый раз за последние годы. Она даже подумала, что впервые отвлеклась. Семён медленно скатывался от ужаса до безразличия, монотонно следуя прерывистой разметке на дороге. Ему хотелось, чтобы она никогда не заканчивалась, как и состояние фатальной неопределённости, которое давало свободу ни о чём не думать. Оба в машине молчали. Диск солнца поднимался из-за горизонта, отмеряя новый день, но ебанутые жители Простоквашино его больше не увидят. Едкий дым заменил собой непроглядный вековой туман, но в отличие от него дым вскоре рассеялся, унося с собой воспоминания о жизни и смерти в этой странной деревне, и лишь сгоревший остов покосившегося дома немного задержался, чтобы посозерцать солнечный свет, который наконец падал в установившуюся тишину и встречался с уставшей землёй, давая ей каплю своего долгожданного тепла.