Солнечный свет тонкими полосками просачивается в щели между задёрнутыми жалюзи, украшая стену мастерской геометрическим рисунком в стиле абстракций Пита Мондриана.
За окном стоит та чудная пора, когда природа уже успела оттаять от зимней спячки, но ещё не попала в цепкие объятия летнего беспощадного зноя. Впрочем, Хисао, сидящему перед мольбертом в перепачканных краской штанах и рубашке, становится по-настоящему жарко. Виной тому — вовсе не плотная одежда или духота. Тем более учитывая, что широкое окно распахнуто настежь, пропуская внутрь помещения прохладный ветерок. Дело также не в рисунке, хотя Хисао тщится привести его к законченному виду вот уже битых полчаса. Причиной терзаний Накая является реальный прототип неподатливого рисунка — второй человек, который присутствует в мастерской. Девушка, которая позирует для его работы.
Тэдзука Рин.
— Ты вспотел, Хисао, — внезапно произносит она. Накай успел привыкнуть к их с Рин совместному молчанию во время сегодняшней работы (хоть это молчание и представляется ему напряжённым, словно глубинная тревога в картинах ван Гога), поэтому её вполне обыденное замечание кажется ему неожиданно громким.
— Есть такое, — признаётся Хисао немного охрипшим голосом. — Ну… Просто жарковато здесь.
— Есть такое — жарковато… — эхом повторяет Рин за Накаем, а затем произносит ещё раз по слогам: — Жар-ко-ва-то… Как жаркое, которое едят с сахарной ватой…
Хисао мог бы подивиться изощрённым гастрономическим ассоциациям Рин, если бы мог сейчас трезво соображать. Беда в том, что у него это сейчас не вполне получается. Рин же, которой и принадлежит идея поработать для Накая натурщицей, напротив, чувствует себя легко и непринуждённо.
Несмотря на то, что она полностью раздета.
Ну, почти полностью. Изначально она собиралась снять с себя вообще всю одежду, включая трусики. Хисао удалось её от этого отговорить. Сама Рин в итоге пожелала остаться в расстёгнутой рубашке. Без обиняков заявила, что, если прикрыть рукавами её культи, Хисао будет проще её нарисовать. Теперь галстук и мужские штаны, которые безрукая художница носила вместо юбки, лежат на стуле в аккуратно свёрнутом виде, а сама она стоит на небольшом деревянном ящике, заменяющим подиум натурщика. Её короткие волосы цвета осенних кленовых листьев живописно взлохмачены, а непомерно длинные рукава рубашки безвольно свисают вдоль тела. От Хисао всего-то и требовалось изобразить Рин как она есть, с максимально возможной точностью выведя на холсте пропорции её тонкой фигуры. Но у него не получается.
— Ты ещё не закончил?
— Ещё нет.
Краткий ответ, глядя в рисунок, чтобы ничем не выдать своих истинных чувств. «Ну, и как я тут что-то могу закончить?!».
Крайне тяжело работать в условиях, когда далеко не безразличная тебе девушка стоит перед тобой в таком фривольном виде. Особенно если важнейшая часть твоей работы заключается во внимательном рассмотрении этой девушки… «Зачем ты это придумала, Рин? Чего ты хотела добиться?»
Рин сказала, что лучший способ научиться рисовать людей — это изображать их обнажёнными. Кажется, она где-то это вычитала. Или услышала. Поэтому и вызвалась помочь Хисао в продвижении по его творческому пути столь неординарным способом. «Может быть, она всё это делает искренне? Но в нашем с ней случае… Она ведь должна понимать, что такое особенно… необычно?»
«И почему всё, что происходит между нами, до такой степени странно?»
Рин выглядит хрупкой, почти невесомой. Она кажется чудесным видением посреди захламлённой художественной мастерской. Хисао ловит себя на том, что откровенно любуется её тонкой, бархатистой кожей. Она будто сияет в тех местах, где к ней прикасается солнечный свет. Несмотря на худобу, полуобнажённая фигура Рин смотрится очень гармонично благодаря узким изящным плечам и длинным стройным ногам, пальцами которых она сейчас нетерпеливо шевелит.
— Давай посмотрим, что у тебя получается, — художница-натурщица вдруг легко спрыгивает со своего постамента и приближается к Хисао. Он хочет ей что-то возразить, но во рту у него внезапно пересыхает.
Рин наклоняется и смотрит на холст через его плечо, щекоча его ухо кончиками растрёпанных волос. Хисао чувствует неизменный запах краски, который исходит от её рубашки, и прислушивается к едва различимому звуку её дыхания.
— Прекрасно, — объявляет Рин после секундного изучения рисунка, — Прекрасно, и без приукрас… Чем-то похоже на морской огурец.
Прежде чем Хисао решает, смеяться ему или огорчаться, Рин поворачивает голову в его сторону и оказывается прямо напротив его лица.
— Хисао, — её губы шевелятся настолько близко, что Накай может их поцеловать, просто немного подняв голову. — Так ты никогда не закончишь.
Секунды тянутся так медленно, словно бог времени протягивает их сквозь игольное ушко. Обнажённая Рин стоит напротив Хисао наклонившись, поэтому их глаза находятся на одном уровне и очень близко друг к другу. Происходящее, кажется, нисколько не беспокоит и не смущает её. Тёплое дыхание девушки нежно гладит лицо Хисао, хотя тому кажется, что оно жжёт его огнём. «Целуй», — кровь в голове Накая выстукивает очевидную в данной ситуации мысль, — «Просто целуй её. Просто…»
Из-за того, что Рин стоит, наклонившись, полы её рубашки раздвинулись, и Хисао краем глаза видно её маленькую, приятно округлую грудь. Но он обречённо тонет в бездонной зелени этих удивительных глаз… «Неужели я по-настоящему влюбился? Может быть, так и объясняется это странное чувство, которое возникает, когда смотришь ей в глаза… Как будто хотел перепрыгнуть с одного края пропасти на другой, но не долетел самый пустяк, и теперь падаешь, падаешь, падаешь, отчаянно стараясь ухватиться хоть за что-нибудь, за самую малость, хоть бы и за голую стену обрыва…»
— Что случилось?
В обычном для неё безмятежном голосе звучит что-то похожее на заботливые нотки.
— Ты дышишь, как сдувшийся матрас, — Рин выпрямляется, тем самым несколько отстраняясь от Хисао. Как всегда, живое воплощение вежливости и деликатности… Но всё же она слегка хмурится и смотрит на Хисао с заметным беспокойством.
Он, однако, продолжает молчать. «Да какого чёрта ты такой рохля!» — хлещет его мозг беспощадная мысль, — «Рин права. Ты и есть настоящий сдувшийся матрас. Рин тебе очень нравится. В том числе и… в этом смысле. Скажи уже ей прямо всё, что ты думаешь. Просто возьми и скажи. Она ведь, похоже, действительно не понимает…»
— Тебе нельзя так волноваться. А ты волнуешься, так ведь?
«После того раза… Рин решила сделать вид, что ничего не произошло. Но ведь для меня… это совсем не так?»
Проходят какие-то доли секунд, но Накаю кажется, что Рин стоит напротив него уже целую вечность. «Я так трясусь, как будто мы с Рин плохо знакомы. Но ведь между нами уже… было. Глупо это отрицать. И глупо вести себя так, словно всё осталось, как прежде. А хуже всего сейчас, когда Рин действительно беспокоится — молчать…»
— Да, Рин. Я волнуюсь, — отвечает наконец Хисао будто бы против собственной воли. — Из-за тебя.
Изумруды на лице девушки вспыхивают неподдельным удивлением.
— Из-за меня? Значит, со мной что-то случилось?
— Нет, — Хисао втягивает носом воздух, успокаивая себя. Продолжает говорить, опустив голову, — Просто я не могу… Рисовать тебя в таком виде. Точнее, не могу на тебя смотреть.
Несколько секунд в воздухе висит тягостное замешательство.
— Почему? — наконец спрашивает Рин, — Тебе… неприятно?
В её голосе не слышно обиды или страха. Только некое чувство, как всегда непонятное и Хисао, и ей самой.
— Только ты могла так подумать, — буркает в ответ Накай, разглядывая её босые ноги, — Всё… как раз таки наоборот. Я вообще не могу смотреть на тебя спокойно. Тем более, когда ты в таком виде. Так что, я в общем-то, не взволнован, а… возбуждён.
Произнося всё это, Хисао чувствует, как его лицо всё больше заливается краской. «Может быть, не стоило вставлять последнюю фразу?!» — прыгает в голове запоздалая мысль. Снова тянутся мгновения мучительного молчания, во время которого Хисао успевает представить, как его затаскивают под землю, расчленяют и стирают в порошок.
«Наверняка она сейчас просто захочет одеться»… — Накай сидит, не поднимая головы, и представляет, каким взглядом сейчас может смотреть на него Рин, — «Или станет извиняться… Или ещё какой-нибудь ужас… Давай же, Рин. Убей меня уже, пожалуйста…»
Но Рин внезапно говорит:
— Понятно. Всё понятно. Это хорошо!
Её голос звучит на удивление обрадованно. Хисао вскидывается, встретившись недоумённым взглядом со своей чудаковатой визави.
— Я думала, у тебя кто-то умер из близких родственников или ты решил вообще бросить заниматься творчеством, или ты больше не хочешь со мной общаться… — все эти слова Рин как будто выпаливает одновременно, пока в её огромных глазах плещутся искорки редких для художницы мажорных эмоций. Она нисколько не шутит и не лукавит — ей по-настоящему радостно оттого, что она наконец-то поняла, в чём заключаются затруднения Хисао, — Но у тебя, оказывается, совсем другая проблема, и это вообще не проблема, ну, то есть, конечно, это тоже проблема, по-своему, но она хотя бы решаемая, по крайней мере, я знаю, как её можно решить, значит, тебе просто нужно помочь, так же, как ты мне тогда помог…
Хисао просто слушает её, постепенно скрываясь под растущей горой всё новых и новых слов… Но смысл последней фразы начинает прорываться в его мозг сразу же, как только Рин останавливается, чтобы перевести дыхание.
— Помочь… мне? Так же, как я… тебе?..
— Ну, я не смогу так же, — тут же отвечает Рин, которая, хоть и несколько замедлила свой словесный конвейер, оставалась погружённой в свой собственный поток, — Потому что у меня нет рук, и я не смогу точно так же, но мы… я… могу сделать это как-то по-другому…
Кажется, она всё-таки смущается, потому что внезапно замолкает. Хисао, хоть и краснеет до кончиков ушей, тут же спешит восполнить неловкую паузу, произнося какие-то беспорядочно возникающие в уме слова. Что-то вроде:
— Нет, Рин, тебе вовсе не обязательно что-то такое делать… Это вовсе не потому, что ты мне противна, просто я не хочу, чтобы ты делала это вот так, не стоит… Ничего страшного, давай просто оставим это, попробуем как-нибудь в другой раз…
«Какой другой раз, что я вообще несу…» Хисао уже почти мечтает о том, чтобы его сердце остановилось прямо сейчас и здесь. «По-моему, я заразился от неё способностью беспорядочно говорить всякий бред… Но как она может что-то подобное предлагать? Ведь она очень смутилась после того раза… Наверняка и сейчас она на самом деле не хочет, а просто…»
— Нет, Хисао. Ты должен закончить рисунок сегодня. Иначе ты не закончишь никогда.
Стремительное течение мыслей Хисао разбивается о новую реплику Рин. Парень смотрит свою натурщицу уже не с изумлением, а с некоторым испугом.
— Нет, это же всего лишь рисунок, и вовсе необяза… — продолжает возражать Хисао. Точнее, пытается. Потому что Рин почти сразу же его перебивает.
Её зелёные глаза сверкают решимостью, которая кажется невероятной для такой обычно отстранённой от всего на свете художницы, как она:
— Никаких «всего лишь». Это творчество. Искусство. Ты не имеешь права отступать в любом случае…
— Это же всего лишь обычный рисунок… — всё ещё трепыхается, пытаясь отмазаться, Хисао. Но Рин, похоже, успела преобразиться до неузнаваемости. Она резко встряхивает головой, как это всегда бывает в моменты её резкого несогласия с чьими-то словами:
— Это картина. Твоя картина. Что бы ты не рисовал. Ты не можешь довести её до конца… Потому что ты напряжён. Значит, это твой кризис. Такой же, как был у меня. Я знаю по себе. Ты должен её дорисовать. Тебе… нужно просто разрушить себя… И воссоздать себя заново, как я тогда… таким же способом…
Рин ненадолго смолкает. Хисао тоже безмолствует, удивляясь столь интенсивному напору обычно безучастной девушки. «Просто невероятно, как она к этому относится…»
Хисао неоднократно замечал, что в вопросах творчества Рин становится упорной до одержимости. Конечно, нельзя её за это не уважать, но сейчас… То, что она предлагает, на самом деле выходит за пределы решения творческого кризиса. И за рамки обычных дружеских отношений, конечно же, тоже.
«Но ведь в тот раз… мы за них уже вышли?»
Рин будто подслушивает то, что Хисао произносит про себя:
— Ты в прошлый раз… помог мне с этим. Когда мне было… так же трудно. Я теперь… Я до сих пор чувствую себя странно, как будто я…
— Ты ничего мне не должна, Рин. В тот раз это всё просто… случилось. Мы же решили вроде как… Ну, то есть, ты решила… Что это ничего не значит, так ведь?
Удивительно, — отговаривая Рин от её идеи, Хисао использует те же слова, которые в своё время сильно его ранили. Но Рин…
— Я знаю… Просто… Я тоже хочу… тебе помочь.
Договаривая, Рин всё больше опускает голову. Её лицо скрывается за косматыми рыжеватыми прядями и становится целиком красным из-за выступившего на бледных щеках румянца. Видно, что ей тяжело даётся этот разговор. Не из-за того даже, что её предложение непристойно. Рин действительно не привыкла так долго говорить и кого-то убеждать… Тем более по столь щекотливому вопросу.
«Я не могу ей отказать», — Хисао молча поднимается со стула, — «Это будет неправильно с моей стороны. Она предлагает мне… такую помощь, как друг. Как девушка», — Накай всё так же молча обнимает Рин. Она не отстраняется, наоборот — сама прижимается к его груди. — «После того, как она сама предложила это, я не могу ей отказать. Это было бы просто оскорбительно… Ведь сам я не ушёл от неё в ту ночь…»
Хисао чувствует запах волос Рин и торопливое биение её сердца прямо напротив своей груди. Никто из них не произносит ни слова.
«Но… Что мне делать с тем… Что для меня это далеко не просто дружеская помощь? И как я могу… объяснить это Рин?..»
— Ну что? — голос девушки тихо касается плеча Хисао, в которое Рин уткнулась лицом.
— Помоги мне, Рин…
Голос парня не звучит отчаянной просьбой. И в данной конкретной ситуации смысл его слов очевиден. Однако в самой их глубине…
Рин молчит ещё несколько мгновений, затем мягко отстраняется от Хисао и поднимает голову. Накай видит обычное для её лица отрешённое выражение… и даже лёгкую улыбку. С некоторыми озорными искринками.
В фирменном стиле «не в бровь, а в глаз» Рин уточняет:
— Мне это сделать ногой или ртом?
***
Торопливое, сбивчивое дыхание взволнованно звучит в пропитанном запахом краски воздухе мастерской.
Хисао сидит на полу, вытянув ноги со спущенными до щиколоток штанами. Его глаза закрыты, словно он спокоен и сосредоточен, но плотно сжатые губы выдают напряжение, в которое он сейчас погружён. Позади него на деревянном ящике, прижавшись к спине Накая голой грудью, расположилась Рин. Её гладкие ноги обхватывают торс Хисао, неторопливо двигаясь вверх и вниз. Глядя на художницу со спины, может показаться, будто она выполняет некое упражнение. Особенно учитывая, что Рин тяжело и взволнованно дышит в унисон с парнем, которого она ласкает.
Обнажённые мягкие ступни девушки крепко обнимают твёрдое от возбуждения мужское достоинство Хисао. Они синхронно движутся вдоль него вверх и вниз в неторопливом, размеренном ритме, то опускаясь к самому основанию, то скрывая под собой выпирающую головку. Каждый раз, когда они начинают сползание вниз, Хисао неровно, судорожно выдыхает, слыша поблизости от своего лица такой же напряжённый выдох Рин.
Вверх… Ф-фух… Вниз… Вверх… Ф-фух… Вниз…
Рин не отводит взгляда от действа, инициатором и исполнителем которого она сама является. Её глаза широко раскрыты, а грудь возбуждённо вздымается и опускается, что не остаётся незамеченным со стороны Хисао.
— Тебе… тоже нравится… да? — спрашивает он. Его голос заметно вибрирует.
Рин отвечает на этот вопрос своеобразно. Она вдруг сильно стискивает ступнями член Хисао и начинает растирать его в два раза быстрее. Хисао издаёт негромкий стон, находит в себе силы вытерпеть несколько циклов этой усиленной пытки, но затем запрокидывает голову:
— Рин…
Договорить он не успевает. Животное удовольствие накрывает его с головой, заставляя его выгнуться на неудобном деревянном полу с почти жалобным стоном. Разбухший член бьётся в пульсации оргазма. Хисао неловко, и он закрывает глаза, но продолжает обильно покрывать стопы Рин густой белёсой пеной. Впрочем, Рин, похоже, не придаёт этому значения. Когда конвульсии парня постепенно затихают, она плотно сжимает стопами его сохраняющий остаточное напряжение стержень и очень медленно проводит ими снизу вверх, будто тщательно выдаивая его. Это движение вызывает в теле Хисао неконтролируемый приступ кратковременной дрожи.
— Всё? — спрашивает Рин невозмутимым голосом, пока Хисао потихоньку хрипит, пытаясь отдышаться после столь бурной встряски, — Теперь ты готов закончить рисунок?
Складывается впечатление, что произошедшее никоим образом её не затронуло и не взволновало. Горестная мысль об этом ворочается в голове Хисао. Но он молчит, восстанавливая сбитое дыхание. И воссоздавая себя после разрушения, учинённого Рин…
***
— Я просто хотела тебе помочь, только не подумай, что я какая-то испорченная, вовсе нет, хотя я, наверное, на самом деле испорченная, раз решила так сделать, но ты был такой несчастный, что я не знала, как поступить, потому что я никогда не понимаю, как поступать в подобных ситуациях, и вообще во всех ситуациях тоже, и это не потому, что ты мне безразличен, я не хочу, чтобы ты так думал, потому что это неправда, потому что на самом деле ты мне совсем не безразличен, и мне не хочется, чтобы ты отвернулся от меня, но я не знаю, что мне делать…
Ночь. Прохладный ветерок ласкает траву. Изумрудно-зелёная поляна погружается в серебристый, лунно-звёздный сон.
На краю поляны стоят двое. Парень обнимает плачущую девушку. У девушки отсутствуют руки ниже плеч, поэтому она может лишь крепко прижиматься к груди обнимающего.
Он выслушивает поток её безудержных, безумных слов…
...и ласково гладит её короткие взъерошенные волосы.
