forbidden.

вечнозелёные на вид заросли, сплетающиеся между собой и обрамляющие старые, потрёпанные жизнью монастыри всегда казались привлекательными для джона. он так любит приходить сюда, в давно разрушенную, держащуюся буквально на чужих молитвах часовню, устраиваясь у поросшей мхом стены. засевшее в глубины истерзанной души местечко, наполненное редкими спокойствием, умиротворением, отстранённостью от «мира живых» стало чем-то большим, чем просто часовня, у которой можно восполнить свои ресурсы и отогнать тревоги. было в нём что-то своё: желанное, родное, знакомое до бурного пляса мурашек по светлой коже. запах скошенной травы и вечной свежей влаги... марк пахнет так же. за эту маленькую ассоциацию стейнбек любит эту местность, до головокружения и опьянения. любит, когда этот аромат становится «реальным», когда рыжая макушка удобно устраивается на его коленках, ни на секунду не умолкая. что уж, марк не марк, если он не будет задорным. все его несуразные рассказы всегда пролетают мимо ушей, за что тот демонстративно раздражается, но быстро сдаётся в чужой хватке. — ты никогда не слушаешь меня, my dear.. — томно вздыхает твен, утыкаясь в пропитанную запахом колосьев рубашку джона. но он не обижен, совсем нет. — меня не так сильно интересуют городские легенды о костоправах, марк. — посмеивается блондин, обвивая тонкую талию парня руками. умеет он, всё-таки, оправдываться. на самом деле, джон до безумия любит его. любит то, как активно твен машет руками, стараясь нагнать на историю ещё большую интригу и влить эмоций. любит то, как он демонстративно морщится, пытаясь дать понять о своей «обиде», что будет длиться до первого мягкого поцелуя в щёку. порой джон просто открыто засматривается, уделяя всё своё внимание точёным чертам лица, едва заметным веснушкам и вечно расстрёпанным волосам, что неаккуратно стояли «торчком» на его голове. но ещё более любимым местом этих двоих было цветочное поле. несравненно особенное, заставляющее стереть босые ноги в кровь о колючие сорняки или склянки. больно, но в присутствии его — не так страшно. и сейчас, когда за ними бежит целая орава церковных служителей и помешанных на вере, от которых они так старательно пытались отстраниться. не так страшно, ведь они всё ещё вместе.. — abomination! abomination! — слышалось сзади всё ближе, а сил и стремления бежать уже нет. они оба понимают: исход у них лишь один. внезапный конец только написанной прозы, грубая, кровавая точка. зелёные глаза мгновенно наполняются слезами. марк не любит мириться с тем, что ему приходится не по душе. неужели всё кончится именно так? *** больно, шумно.. запёкшаяся на светлой одежде кровь смешалась с пылью и грязью, в которой их позорно изваляли перед тем, как привести сюда и массово избить. глаза связаны какой-то тряпкой, а движения скованы, трудно даже вздохнуть. осознание приходит в разбитую рыжую голову с больным треском, волна отчаяния и истерики поглощает худощавое тело, топит его в этой адской смеси, заставляя конвульсивно дёргаться у «столба позора». — джон!! — истерический крик дрожащего от слёз голоса, бессмысленная попытка освободиться от тугих узлов, что больно натирали нежную кожу. — мой милый марк. — мелодично звучит позади, таким спокойным тембром. уже смирившийся с тяжёлой судьбой, надвигающейся угрозой он касается пальцами ладони твена, сплетая их руки в замок. — я не хочу умирать! пожалуйста! пожалуйста, помоги мне, джон! — голос уже хрипит от душераздирающего крика, что утихнет сразу же, как только он услышит потрескивание дров рядом. — я люблю тебя. ты знаешь? — по щекам катятся душащие слёзы, а появившийся в воздухе запах дыма ломает полностью, разрушает все надежды в миг. они ломаются вместе со своими совместными мечтами, в сопровождении звука разбитого стекла. оба знают, насколько любят друг друга. сильнее, чем эти тугие верёвки на запястьях; теплее, чем приближающийся поток пламени. они — два запрещённых отброса, не имеющие право на жизнь. им суждено погибнуть здесь, на виду у каждого верующего прохожего, что будет комментировать тлеющие тела очередным «abomination».