— Все мечтают быть на нашем месте, — звучит голос Миранды в ее голове.
— Я не хочу. — Чего не хочешь? — переспрашивает Найджел и гремит чем-то. — Быть на ее месте. — Ты хочешь быть с ней… — с той же тонкостью безразличия, повторяет он. Энди это чувствует. Понимает. Каждая девчонка из мира моды и журналистики мечтала бы стать как Миранда Пристли. — Прости, — спустя недолгую паузу, произносит Андреа. — Через два дня вечеринка по случаю моего повышения. Увидимся там или на работе, — и сбрасывает вызов не дослушав прощания. Бросать трубки — это тоже в стиле Миранды Пристли? О чем теперь может быть речь, если ее ненавидят все? Потому что эти все мечтали оказаться в этом прозрачном светлом офисе на кресле главного редактора «Подиума». Иметь множество связей с домами моды, моделями, другими журналистами, лучшими фотографами Нью-Йорка. Иметь наследие Миранды Пристли. Найджел ей больше не друг. У нее больше нет друзей. А уж тем более любимых людей. Укладывает волосы, наносит макияж, надевает кожаные расклешённые брюки от Chanel, подпоясывая их поясом с золотым замочком D&G, поверх красного обтягивающего топа набрасывает черный укороченный жакет с рукавом три четверти от Gucci. Она не улыбается. В кабинете на столе ее уже ждет двойной латте из «Старбакс», принесенный становящейся все более расторопной помощницей; Книга, список дел и звонков на день, расписание трех обедов в разных частях города, на которые ее отвезет личный водитель, и вечером, в пять часов, показ у Джеймса Холта, сумочку из последней коллекции которого, Андреа неосознанным жестом бросает на стол своей помощницы. Следующим утром обнаруживает на своем столе помимо стандартного набора заявление на увольнение. Эмили. Вызывает к себе. В потерто-рыжей, колко-худощавой, угловатой, острой девушке явственно читается пронизывающая до костей, ледяная ненависть. Это была ее мечта. Когда-нибудь, рано или поздно, заменить Миранду Пристли. Не быть с ней, а заменить. Стать той, чьи поджатые губы решают судьбу в мире моды. Теперь мечта разбита, втоптана, раскрошена. — Зато, — фыркает она, сложив руки на груди; черное платье висит на ней как на вешалке, — я выхожу замуж. — Поздравляю, — подписывая заявление, серо проговаривает Андреа. — Тебе даже неинтересно за кого? Энди только пожимает плечами, а потом все же добавляет: — У меня много дел, мне все равно, с кем ты встречаешься. Поздравляю с замужеством, надеюсь, ты будешь счастлива. — За Стива. — Еще раз поздравляю. Кем бы он ни был. — Стивена Томлинсона. Тогда Андреа поднимает глаза, пробитая, прошитая тугой стяжкой насквозь. — Жаль, что эта сука выжила. И совсем не жаль, что она никогда не вернется сюда. Поздравляю, Андреа, ты оказалась крайне ушлой, раз смогла через постель занять ее место. С Ирвом ты тоже спала? Или ограничилась Мирандой и Кристианом? — Давно у тебя роман с Томлинсоном? — еле сдерживает себя, чтобы не назвать его привычным «ублюдком». Чувствует, ощущает, как натягиваются, напрягаются, пробираются просохшей ветвью винограда мышцы лица. Эмили хмыкает, запускает пальцы в волосы, облизывает губы. — С тех пор, как он понял, что старую воблу нет смысла трахать, что она слишком увлечена своей этой чертовой работой. Сакс передергивает, она промачивает горло остывшим кофе. Рука постыдно дрожит, потому она быстро отпускает стакан и кладет руки на колени, скрывая их столом. — Куда она сбежала, не знаешь? Ведь она очнулась, вышла из своей комы. Почему решила не возвращаться? Может быть и ты ей наскучила? — Эмили Чарлтон, вы больше не являетесь сотрудником журнала «Подиум», пожалуйста, удалитесь. Спасибо за ваш вклад в журнал, хоть он и был лишь в том, что вы когда-то приносили кофе Миранде Пристли. И однажды разделись перед ней. Вы оказались годны только на то, чтобы подобрать ублюдка, оставившего ее, — Андреа говорит четко, слаженно и строго, она чувствует, ловит в самой себе её интонацию и её голос. — И испортить тормоза того чертового «порше», который он все-таки решил из добродетели уступить ей. Хотя должен был подарить мне! — Так… — Сакс вскакивает со своего места, но понявшая, что сказала лишнее, Эмили тут же убегает, стуча высокими шпильками по кафельному полу. Плач скребется птичьими когтями из груди; Энди выводит неосторожные, аляповатые каракули на печатной бумаге черной ручкой, глотая слезы, чтобы те не испортили утренний тщательный макияж. Она тщетно набирает номер Адриана; все же решается позвонить в полицию, но такое обвинение-признание бессмысленно в силу бездоказательности. Если бы, если бы, если бы… Бросает пластиковым стаканчиком в стену, оставляя влажное бежевое пятно, заставляя помощницу испуганно смотреть и быстро броситься за тряпкой. Энди колотит, крутит, вымучивает изнутри. Если бы, если бы, если бы… Покупает бежевое винтажное платье от Луи Витон, черную короткую куртку из эко-кожи от Вествуд, огромные черные ботинки на шнуровке, добавляет к этому яркий, почти стервозный макияж и медленно диктует новый стиль, забывая про меха и убийства. Пролетает лето, сменяясь сквозняками, серыми, мокрыми ветрами, шоколадно-бронзовой листвой, окончательно опадающей с деревьев и превращающейся в болотную грязь. Показы, статьи, мероприятия, ужины, вечеринки, новые знакомства — бесконечный калейдоскоп событий. Найджел переводится в Парижский филиал расставшись с тем фотографом. Телефон молчит. Никакие связи не помогают найти, отыскать, откопать — ни девочек, ни адвоката, ни Миранду. Ни-ко-го. Рождество подбирается быстро сменяющимися календарными днями, Андреа планирует благотворительный эко-показ, приглашает популярных модельеров, подбирает наряды, моделей, сама собеседует девушек, добавляет стиля и идеи. И ни на минуты не выпускает из своих мыслей Миранду Пристли. Подрывается от кошмара, включает весь свет в новой просторной белоснежной квартире, босыми ногами проходит к холодильнику, достает бутылку минералки и залпом выпивает треть. Простреленное, вымученное, загнанное треволнениями сердце, разодранными ранами жмется в груди и Энди ногтями скребет по коже. В одном из своих недавних снов она пыталась вырвать, выдернуть, выскоблить его, и теперь хочет этого наяву. Говорят — время лечит. Стирает, притупляет, обесцвечивает чувства. Но ее чувства никуда и никак не уходят. Она по-прежнему ждет, верит — хоть от веры уже остается лишь четыре буквы и никакого смысла, — видит, закрывая глаза губы, глаза, лицо Миранды. Внутри все сжимается, перекручивается, напрягается, все тело сводит одной огромной непримиримой судорогой и воздух в легких заканчивается, а новый из-за спазмов не поступает; Энди хватается рукой за столешницу, пытаясь не уронить всю себя на белоснежный ламинат, пытается откашляться, заставить легкие расправиться, но понимает, что болит ниже — желудок. — Вы слишком много нервничаете, — говорит ей гастроэнтеролог. — Ваша болезнь соматическая. И Андреа покупает какие-то прописанные успокоительные, топится в вязких бессмысленных снах, утром наносит макияж, подбирает одежду, едет на работу, пьет кофе, посещает мероприятия, делает все, чтобы забываться, теряться, но образ, взгляд, запах Миранды Пристли никуда не уходят. С ней пытаются познакомиться: дизайнеры, фотографы, модели-мужчины, иногда модели-женщины, ее пронизывают взглядами, вздрагивают при ее появлении, заискивающе и взволнованно улыбаются, приглашают на ужины, дарят подарки словно и ничего не требуя взамен. А Энди не может выбросить из головы, вычеркнуть, стереть слова Эмили. Если бы, если бы, если бы… Свадьба играется до Рождества, об этом Андреа узнает от своей помощницы, которая, конечно, побаивается своего босса, но не так, как боялись в свое время Пристли. Можно ли построить счастье на чужой боли? Или оно будет таким крепким и твердым как эта самая боль? Андреа устраивает благотворительный рождественский показ в «Подиуме», приглашает именитых дизайнеров и моделей, вся индустрия гудит о предстоящем мероприятии, несколько богатых и влиятельных людей изъявляют свое желание лично познакомиться с мисс Сакс на показе. Энди получает приглашение встретить Рождество среди известных людей на закрытом мероприятии, жена одного из миллионеров строит ей глазки, хитро подмигивает и пропускает бокал за бокалом сладкого пузырящегося шампанского. Андреа срывается на свою помощницу, скорее от усталости, чем по объективным причинам. Удаляется в уборную в перерыве, долго стоит опираясь о раковину и рассматривая свое идеальное лицо в зеркало. Визажисты постарались на славу — она молода, прекрасна, обворожительна, стройна. И ничего из этого ей не нужно. Возвращается в зал, когда свет уже гаснет, оставляя подсвеченным только подиум, пробираясь к своему месту замечает в самом дальнем ряду белые пряди. Белые пряди. Стукается коленкой о чью-то трость, как-то сыро и невежливо шепчет извинения, снова поднимая глаза и разыскивая, выискивая ту самую голову, но не находит. Придирается к помощнице, требует проверить всех гостей, составить досье на каждого, но не получает никаких ответов. Место в конце зала, почти у выхода пустует. Сидела ли женщина с такой же прической там или была лишь видением Энди? Рождество проносится мимо, оставляя только ощущение тяжести, потери и отчаяния. Андреа кутается в воспоминания как в теплый свитер, пьет глинтвейн на своей новой кухне в просторной трехкомнатной квартире, взятой в аренду, потому что покупать что-то сейчас кажется невыгодным, а жить в той, где они проводили вечера-ночи с Мирандой ей невыносимо. Там все пропиталось запахом, вкусом, ощущениями, которые с каждым днем грели все меньше, и все больше кололи, жалили, драли и без того измученное, растрепанное сердце. Она бы все отдала, чтобы сейчас оказаться в Париже, в том самом ресторане. Если бы, если бы, если бы… Перед Рождеством отец помогает с вещами. Коротко и боязливо интересуется ее личной жизнью, уточняет про Нейта, устало вздыхает, запихивая, заталкивая очередную коробку с, — папа, аккуратнее, эти сапоги стоят полторы тысячи — и с отчаянием понимая, что одним разом все не закончится, даже в его новую большую машину такое количество дизайнерских вещей помещаться отказывается. В его глазах немым застывает вопрос: «Почему, дочь, ты такая потрясающая и одна? Неужели ты такая же теперь как та самая Пристли, которую ты в самом начале своего пути ненавидела?». Желудок периодически сбоит, заставляя Энди все чаще посещать врача, закупаться все новыми и новыми лекарствами. У нее не остается людей, человека, с которым она могла бы поговорить по душам, кого-то, кто знает, знал, что она и Миранда… Была ли Миранда? Был ли их роман? О мисс Пристли и ее семье ничего не известно. Исчезла, испарилась, растворилась. Потому что… Потому что никогда не любила, да? Если любят, ищут пути, решения, дорожки-тропки к тому, кого любят. Когда так исчезают совсем не любят. И с этим придется мириться, оставляя улыбку только на глянце, стирая ее из обыденной жизни. К весенним показам Андреа с головой погружается в работу. Реализует несколько собственных идей, знакомится и выводит в свет нового дизайнера. Ее помощница увольняется, найдя более престижную работу. Неудивительно с ее-то теперешним опытом. Андреа пишет хорошее рекомендательное письмо и подбирает себе новую помощницу. Бросает полушубок из искусственного меха на стол новенькой, бегло просматривает макет нового выпуска, находит тысячу ошибок, ругается, шипит, беснуется, объявляет выговоры, требует исправить немедленно, а лучше — вчера. Работа кипит, люди носятся, спешат, сыплются бумажки, ворчат принтеры, не замолкают телефоны, щелкают затворы фотоаппаратов, выпивается, проливается литрами кофе. «Подиум» живет и дальше без Миранды Пристли. Андреа Сакс — выживает, существует. Она не замечает подкравшейся весны, потеплевшего влажного воздуха, дрожащего Нью-Йоркским неоновым темпом. Для нее весна — это коллекции, показы, съемки, статьи, важные завтраки-обеды-ужины. И никакой любви. Когда май дрожит сумасшедшей жарой набросившейся на город голодным зверем, Энди спешит в Элиас-Кларк пешком, на тонких позолоченных шпильках, отчитывая свою помощницу, будто та виновата, что двигатель автомобиля перегрелся, такси поймать не удалось и оставшиеся метры главному редактору приходится идти пешком. Завершает звонок, фыркнув в трубку пару колкостей, кладет мобильник в карман летнего широкого с цветочным принтом платья от нового дизайнера и замирает на несколько секунд, ловя себя на давнем, уже пожухшем воспоминании своего первого появления перед дверями делового центра. Та, маленькая Энди, полагала ли ты, что твой гардероб изменится так сильно? Что ты будешь главным редактором «Подиума»? Полагала ли ты, что ты перестанешь что-либо чувствовать потеряв, а потом и смирившись с потерей своей любви? Ей уступают дорогу, придерживают двери, вызывают лифт. Андреа снимает солнцезащитные очки и прячет их в сумочку, входя в лифт. Телефон вздрагивает и звенит. Двери лифта закрываются, цифры на панели сменяют друг друга. Энди прикладывает телефон к уху. — Забери меня, Андре-а, — хрипло, но безусловно уверенно звучит в трубке. — 76-я авеню… И звонок обрывается. Остается только тишина лифтовой кабины, щелкающий звук сменяющихся этажей и прыгающее пластиковым теннисным мячиком сердце, бьющееся о каждую стенку. Пальцы сами несколько раз жмут кнопку отмены, затем лихорадочно стучат по цифре один. — Алекса, — обращается по телефону к своей помощнице, нервно переступая с ноги на ногу, — отмените все запланированные на сегодня, — на секунду закусывает нижнюю губу, — и на завтра встречи. У меня появились очень важные дела. — Но мистер… Андреа не дает договорить, она не хочет слышать голоса других. Прокручивает только тот, что звучал полторы минуты назад. Сердце сжимается опасливо — все чувствует, все знает, понимает раньше, чем доходит до дурной головы, наперед предугадывает. Вдыхает ноты голоса вместе с запахом цветочной туалетной воды мимо прошедшей девушки, сама дышать пытается, да не получается. Пальцы как-то сами ловко вынимают ключи от машины, снимают с сигнализации, отворяют дверь; ноги переставляются, усаживаются; руки вставляют ключ в зажигание, проворачивают; приборная панель на секунду вспыхивает оранжевым и тут же гаснет, носок касается педали газа, руль выворачивается в нужном направлении. Ее не мучают никакие вопросы, ее сейчас мучает только расстояние, которое необходимо преодолеть по тонущему в пробках Нью-Йорку, нарушить бессчётное количество правил, получить штрафов и оказаться, наконец, на семьдесят шестой. Когда до дома мистера Томлинсона остается один перекресток, Энди хочется разреветься, расплакаться, но не слезами, а чем-то внутренним, неосязаемым, но таким бесконечно топким, огромным, тяжелым и темным. Небо трещит, пылает, печет белым диском. Сакс как-то криво и неудачно притормаживает у дома, оставив несколько лишних сантиметров между задними колесами и бордюром, выскакивает, вышмыгивает из машины уже завидев, обнаружив ту самую фигуру в черном платье и белыми, пепельными уложенными волосами. Миранда улыбается.У-Л-Ы-Б-А-Е-Т-С-Я.
Мир вьется и кружится, убирает, испаряет лишних людей, предметы, события. Есть только они вдвоём. Стук сердца, пульса в висках, в ручной дрожи, подкошенных коленках, покачивающихся шпильках. — Здравствуй, Андре-а. И Энди тонет, уже даже не захлебывается, просто сразу идет ко дну от одного звучания голоса, шевелящихся сухих губ, окантованных розовым карандашом. Глаза ее сияют ярче звезд, взрывая и уничтожая очередные сверхновые. — Куда, — получается выговорить, произнести, собрать буквы в слово, сложить звуки, — ты хочешь, чтобы я тебя забрала? — Никуда, — хмыкает Миранда, отходя к дому и жестом приглашая девушку следовать. — Теперь это мой дом. У Энди кружится голова, вспахивает смерчем крапленых карт, пестрящих своими мастями-картинками перед глазами, она послушно идет, переступает порог, даже снимает босоножки, становясь сразу сантиметров на семь ниже. В голове хрустит старым пенопластом, Андреа не совсем разбирает того, что произносит Пристли. И только спустя чашку выпитого ароматного чая осознает, понимает, что Миранда говорит слегка иначе. Иногда глотает звуки-буквы, где-то растягивает гласные. Близняшки вместе спрыгивают с последних ступеней лестницы, одна из них бьется плечом о стену, толкает вторую, кричит, хохочет, перебивает. Заметив в гостиной мисс Сакс останавливаются, приветливо вскидывают руки, здороваются и, сообщив, что убегают к некой Лиззи, хлопают входной дверью. — Почему? — поставив пустую чашку на блюдце, спрашивает Энди. — Поздравляю, Андре-а. Сакс вопросительно смотрит на стоящую у окна, против света фигуру Пристли. — Ты почти год главный редактор «Подиума» и прекрасно справляешься. Благодаря тебе акции журнала взлетели в цене. Я продала часть, добавила немного сбережений и выкупила у ублюдка этот дом. Привела его в порядок. Улучшила. Девочкам он всегда нравился. Больше, чем мой таунхаус. Ты смогла, Андре-а. Я горжусь тобой. Энди откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. — Именно поэтому, — выдыхает Миранда чуть более тихим голосом. — Именно поэтому, дорогая Андре-а. Ты бы не стала ничего делать, ты бы вцепилась в изломанную меня и лишилась бы всего. — Я… Миранда, я… — Искала меня. Я знаю. Я не могла вернуться в «Подиум», я теперь намного быстрее устаю, намного меньше запоминаю, говорю иногда неправильно. Это последствия, которые не такие ощутимые, как были год назад, — она проходит к креслу напротив и медленно опускается в него. — Все-таки ублюдок не смог победить. Поразительно, что он крутил роман с Эмили все это время. С Эмили, которая была так сильно и безумно влюблена в меня, что спала с моим мужем. Эмили, которая потратила все его деньги на шмотки. Эмили, которая изменяла ему со всеми подряд из богемной тусовки. — Откуда ты… — Не забывай, Андре-а, что знакомых у меня много. — Но ведь никто… — Никто не знал, где я. Но я исправно получала новости. — Я не хотела… Не хотела всего этого, — в глазах блестят копящиеся слезинки, голос соскальзывает, срывается. — Я хотела быть с тобой… Любить тебя. Помогать тебе. — Ты сделала для меня самое важное, невообразимое и прекрасное, что только и мог сделать для меня человек, который действительно меня любит. И у Энди кончаются слова. Она слушает восхищение Миранды по поводу нового стиля «Подиума», нового дизайнера, что Андреа вывела в свет, новых коллекций известных домов моды, планов на лето, комбинаций нарядов, идей, мыслей и всего того, что связано с красотой, одеждой, аксессуарами и обувью. — И ты не вернешься? — спрашивает она уже за ужином, который им доставляют из итальянского ресторана. — Нет, — улыбнувшись, говорит Миранда. Энди подмечает, что сегодня она непривычно улыбчива. Бесконечно улыбчива. Глянец забирал много сил, оставляя сияющие белозубые улыбки на своих страницах, но совсем лишая искренности и жажды жизни. — Я хочу быть с тобой. — А я хочу, чтобы ты оставалась в «Подиуме». — Я и так стала такой, как ты. — У тебя есть важное отличие от меня. — Какое? — у Энди совсем нет аппетита, она делает пару глотков терпкого красного вина и отставляет бокал. Шума в голове ей и без алкоголя достаточно. — Ты любишь. И у тебя есть человек, который любит тебя в ответ.