Осложнения

Глаза у Фогги слезились и слипались, и буквы расплывались. Он уже несколько минут сидел на одном и том же предложении, совершенно не понимая его смысла. Сложные юридические языковые конструкции отказывались укладываться в голове, как бы он ни старался их туда запихать. В офисе он был один. Было уже около одиннадцати вечера, но уходить пока рано, он еще не закончил, а если он не закончит сегодня, то они все в жопе. Он чувствовал, что не справляется. Нервы сдавали. Пальцы, в которых он сжимал ручку, сводило. В глазах ехало и плыло. Тело болело просто кошмарно, он сидел, не меняя позы, уже часов пять, а на послезавтрашнее заседание не было готово и четверти необходимого. Смотря на объем работы, хотелось все бросить и сбежать жить в тайгу навсегда. Хлопнула дверь. Фогги вздрогнул, вскинул голову. — Кто объявился, — буркнул он, лишь коротко мазнув по появившемуся Мэтту взглядом, торопливо вытирая глаза. Мэтт не мог их видеть, но наверняка уже почувствовал запах соли или услышал, как у Фогги поменялось дыхание, или что он еще там мог почувствовать. Мэтт встал в дверном проеме кабинета, сжимая в пальцах трость, держа ее перед собой. У Фогги не было никакого желания его видеть и разговаривать с ним. Как же его тошнило. — Фогги… Мэтт сказал и замолчал. Фогги уставился на него выжидающе. Мэтт тормозил, стоял, немного наклонив голову вбок, как когда прислушивался. Это бесило тоже. — Что? — поторопил Фогги. — Что? — Ты в порядке? — спросил Мэтт. — Что случилось? Фогги медленно сжал-разжал кулаки. Он мог бы посмеяться, сказать «отъебись», послать его. Дохуя всего случилось, и во многом виноват сам Мэтт, а он еще спрашивает. Дело шло неважно, Фогги не спал вторые сутки, ничерта не успевал, вывозил практически в одиночку (Карен помогала безмерно, но все представительство в суде в итоге ложилось на Фогги, потому что Мэтт был слишком занят со своей бывшей подружкой, которая оказалась такой же ночной дурниной, как он сам). — Зачем ты пришел? — спросил Фогги вместо ответа. — Помочь с делом. — Очень вовремя, — буркнул Фогги, снова опуская глаза в бумаги. Буквы по-прежнему плясали, взгляд никак не мог сфокусироваться. Вместе с легким головокружением начало болью пульсировать в висках. Мэтт пропустил его слова мимо ушей. — А еще я слышу, что тебе плохо. — Неужели! — Фогги резковатым движением выпрямился, о чем сразу же пожалел: боль стрельнула по затылку и вниз по шее. — Может, потому что из нас двоих только мне, оказывается, не насрать? — Ты знаешь, что мне не насрать. — Я ничего не знаю, Мэтт. По тебе не видно. Мэтт раскрыл рот, и Фогги знал, что он сейчас начнет говорить: что-то про то, что он не собирается извиняться за то, чем занимается и то, кем он является «на самом деле», или еще какую-то дребедень вроде этой. Фогги просто не мог выслушивать это сейчас. — Мэтт. У меня нет времени с тобой спорить. Я не хочу с тобой разговаривать, ясно? Мэтт закрыл рот. Но потом опять открыл: — Фогги… Фогги выронил ручку из пальцев, выругался и потер лицо. В носу щипало. Что-то его душило. Внутри дрожало от тревоги, обиды, злобы и неизбежности прихода утра. А руки, наверное, тряслись из-за недосыпа. И того, что он поел в последний раз, кажется, вчера с утра. Мэтт медленно отвернулся, как будто не зная, что еще сказать, благоразумно решив, что Фогги сейчас лучше оставить одного. Фогги уставился ему в спину, между лопаток, тяжело вдохнул и не смог больше молчать: — У меня диагностировали рак. Мэтт развернулся на каблуках и слегка подался головой вперед, изгибая шею, как он делал, когда хотел переспросить «прошу прощения?». — Саркома Юинга. Это… рак кости. — Как давно ты узнал?.. — Дня за два до того, как мы взяли дело. Выражение лица Мэтта сделалось скорбным, голос — ровным и опасливым. — Почему ты мне не сказал? — А когда бы я тебе сказал, Мэтт? — выдохнул Фогги. У него не было сил ругаться, но и сил скрывать жгучее раздражение и обиду не было тоже. Они мерзко шипели внутри, хотелось выплеснуть, деть это все куда-то, как будто от этого станет легче. Мэтт сейчас хотя бы выглядел так, как будто готов был выслушать. — Вот когда бы? Ты опаздываешь в офис, ты уходишь раньше, ты не отвечаешь на звонки, я не помню, когда мы с тобой в последний раз общались вне работы и офиса. С тобой невозможно говорить о чем-либо, кроме дел, потому что ты моментально закрываешься, делаешь скорбное лицо и снова и снова начинаешь говорить о том, как нужен городу и как тебя бесит, что я прошу от тебя нормальных человеческих вещей, потому что смею беспокоиться за твою задницу. Диагноз — не разговор на полминуты. Как ты себе это представляешь? «Хэй, Мэтт, доброе утро, я конечно же не злюсь, что ты опоздал на полтора часа. Кстати, я вчера был у врача и мне сказали, что у меня одна из самых агрессивных форм рака, и что если я не начну лечение прямо сейчас, то мне очень недалеко до метастазов в легких и других костях». Фогги замолк, потому что голос совсем уж жалко съехал и гадко дрожал. Он тряхнул головой, вытер злые слезы и с трудом проглотил ком в горле. — Может, ты и нужен городу, Мэтт, — сказал он севшим голосом, не смотря на него. — Но еще ты очень нужен был мне. С этим делом, на котором ты сам, блядь, настоял, и с тем, что, — он запнулся, медленно выдохнул, контролируя дыхание, и так же медленно вдохнул. Мэтт молчал, — с тем, что я, вероятно, умру. Не знаю, что ты там себе напридумывал по части того, что из-за своей ночной деятельности ты подвергаешь опасности нас с Карен, поэтому ведешь себя, как мудак, но можешь выдохнуть спокойно, убьют меня не плохие парни, которым ты насолил. Мэтт молчал. Фогги на него не смотрел, подперев голову рукой, закрыв ладонью глаза. Голова начинала не просто болеть, а раскалываться. — Карен знает? — спросил Мэтт медленно. — Нет. Я потом сам ей скажу. Ей вот только сейчас не хватало переживать еще и из-за меня. Она, в отличие от некоторых, реально работает над делом. — Ты не начал терапию? — Мне некогда. Как только дело завершится… — Почему ты не сказал, когда я предложил взяться за дело? Ты мог бы… Фогги уронил руку, шумно ударив по столу ладонью, и поднял на Мэтта взгляд. Тот так и стоял посреди комнаты. Его голова была слегка наклонена, а на лице было сосредоточенно-непроницаемое выражение. Он так выглядел, когда начинал прислушиваться. — У меня сейчас нет сил ругаться с тобой, — сказал Фогги медленно, очень медленно, делая паузы между словами и растягивая гласные. — У меня нет сил объяснять тебе снова и снова, пока до тебя не дойдет. Поэтому, Мэтт, пожалуйста, просто, п-о-ж-а-л-у-й-с-т-а, хватит. Если ты вдруг хочешь помочь, то или уходи и не мешай мне работать, или сядь за свой сраный стол и займись этим сраным делом. Только молча. Окей? Файлы есть на общей почте. Мэтт постоял недвижимо еще пару секунд. Потом медленно приоткрыл губы, будто что-то хотел сказать, и так же медленно закрыл. Фогги хотелось на него заорать. Эта медлительность, эта прорезавшаяся во всей его фигуре осторожность приводила в бешенство. Наконец, Мэтт тихо сказал: — Окей. Он развернулся и прошел в свой кабинет, не став закрывать дверь. Фогги громко выдохнул и опять уронил голову на руки, прижимая к горячим мокрым глазам основания ладоней. Он подавился парой вдохов, пытаясь сдержаться. Получалось плохо, разговор (скорее его монолог) оставил его совсем без сил. Он чувствовал себя так, словно физически разваливался. Хотелось рыдать, пить и не вставать с постели пару суток. У Фогги не было пары суток. У него была только пара минут, во время которых он позволил себе посидеть недвижимо, ничего не делая, прижимая руки к глазам и медленно дыша, пытаясь загнать колотящееся сердце и льющиеся слезы усталости обратно.