Связь

— Ну что ты все ходишь за мной! — возмущенно прикрикнул Роу-Мон на внезапно возникшего за его плечом Шаттэ. — Испугался? — радостно спросил демон. — На то и был расчет. Я к тебе, между прочим, не с пустыми руками, — с этими словами он вытащил пакет с булочками. — И что ты в них подсыпал? — Ничего я в них не подсыпал! — обиженно сказал Шаттэ. — Ну и катись куда подальше! Сам съем. — Подожди, — Роу-Мон поймал его за руку. — Прости. Я сейчас сам не свой с этим расследованием. — Расследованием? — Шаттэ почувствовал огромный интерес. — Давай я тебе помогу. — Мне только демона там не хватало. — Я могу пригодиться. Ну Роу-Мон, ну пожалуйста! — с этими словами Шаттэ повис на служителе закона, круг забот которого в последнее время сильно расширился. — Не позорь меня! — воскликнул Роу-Мон, пытаясь отцепить демона от себя, но его хватка стала только сильнее. — Не отстану, пока не согласишься, — проворковал Шаттэ ему на ухо. — Да хорошо, хорошо, только веди себя прилично! — Ах, простите, господин ши-юн, вы же у нас теперь такой важный, что я, видимо, должен совершать поклоны при вашем появлении, — Шаттэ отпустил Роу-Мона и глумливо склонился перед ним. Ши-юн, или «служащий розыска» — такую должность недавно получил Роу-Мон. Это был младший дознавательский чин, открывавший большие перспективы. Охране порядка в Атла-ди уделялось огромное внимание — иначе как бы власти смогли хвастаться своими победами над преступностью. Для такого важного дела были сформированы специальные отряды армии, именовавшиеся гвардией, куда брали самых лучших. Там была своя структура чинов, и при должном усердии карьера строилась очень быстро, в дальнейшем давая возможность попасть в Сенат, ведь служители закона были, можно сказать, его представителями в гражданской среде. Даже сотрудники невысокого ранга пользовались большим почетом. Кроме того, от государства они получали разнообразные льготы, а при их появлении нужно было совершать поклон, как благодарность за спокойную жизнь, достигнутую за счет совершаемой ими работы. От служителей закона же, помимо качественного выполнения поставленных задач, требовалось образцово-показательное поведение — они должны были оправдывать оказанное доверие. Попасть в Сенат было мечтой Роу-Мона, вынашивавшего множество честолюбивых планов. Вот только как он сумеет добиться от самого себя образцового поведения было для Шаттэ совсем не ясно. Дисциплину тот нарушал регулярно, форму терпеть не мог, а еще больше ненавидел все, что могло ограничить его свободу. Особой любовью к соблюдению этикета он тем более не отличался. Тем не менее, факт оставался фактом — руководство отметило успехи Роу-Мона в работе и теперь, вместо патрулирования улиц, он мог заняться более интересными вещами. С первого знакомства Шаттэ с этим человеком прошло около трех месяцев, и демон не желал оставлять его в покое, да тот и не был против. Видимо, находил общество странного, но в общем-то, безобидного порождения тьмы довольно забавным, стоически терпя все его выходки, что удивляло даже самого Шаттэ. Он уже успел выведать детали биографии своего нового друга. Мать Роу-Мона — Лам Он-Надэ — владела небольшой мастерской, где изготовляла и продавала зонты, чем и зарабатывала на жизнь. Отец был неизвестен — мать ничего не рассказывала о нем. Детство Роу-Мона прошло довольно спокойно. Небольшая семья звезд с неба не хватала, но и не бедствовала. Сам же Роу-Мон всегда мечтал стать влиятельным и богатым, вести красивую жизнь и ни в чем себе не отказывать. Своему внешнему виду он придавал огромное значение, а его главной слабостью была одежда. Конечно, где уж тут носить форму. Любимым занятием Шаттэ было портить ему прическу — волосы у Роу-Мона были непослушные и он проводил довольно много времени тщательно зачесывая их. Одно движение и… Потом демон скрывался от разъяренного гвардейца на какой-нибудь высокой крыше, куда тому было не допрыгнуть и слушал его ругательства. Что поделать — темную сущность никуда не денешь. Шаттэ честно пытался с нею бороться, но, когда он видел аккуратно уложенный хвост на голове у Роу-Мона, руки сами тянулись. И как только тот его терпит? Еще одним развлечением демона, после повышения Роу-Мона, стали прилюдные сцены — уж очень забавно теперь служитель закона боялся за свою репутацию, которую ему и без того было трудно поддерживать. Наблюдение за тем, как тот пытается справиться с собой, чтобы не отвесить ему пинок или не разразиться бранью после очередного его вызывающего поступка доставляло Шаттэ ни с чем не сравнимое удовольствие. Впрочем, Роу-Мон в долгу не оставался, периодически ставя ловушки для демонов, затем злорадно созерцая попытки Шаттэ выбраться — осмотрительностью последний никогда не отличался, попадая в них с удивительной частотой. Еще пару раз демон ловил довольно оскорбительный солевой заряд по чувствительному месту. В общем, их отношения сложно было назвать высокими, зато они точно не были скучными. Сейчас они направлялись в кабинет Роу-Мона, куда гвардеец тащил за руку на время присмиревшего Шаттэ. На них с интересом поглядывали проходившие мимо работники городской управы. Демону не терпелось узнать, что же Роу-Мон должен расследовать. — Сиди смирно! — гвардеец резко усадил его в кресло. Пакет с булочками он выхватил у него и положил на стол. Шаттэ сложил руки на коленях и принял максимально невинный вид. Роу-Мон скептически посмотрел на него. Сейчас он разливал чай — огромная любовь к сладкому была их общей слабостью. — Так что там у тебя за расследование? — Богатея грабанули, он теперь рвет и мечет. Требует, чтобы мы как можно быстрее нашли то, что у него стащили, — Роу-Мон устроился на соседнем кресле и взял булочку. — Какая ерунда! — вырвалось у Шаттэ. Для него хватило бы одного взгляда, чтобы понять, кто грабитель и где он. — Для кого ерунда, а кому придется поработать. Или ты хочешь сказать, что можешь вот так сразу вычислить преступника? — молодой человек откусил кусочек выпечки. — Как вкусно! — Знал, что тебе понравится, — сказал Шаттэ, уже успевший умять две штуки. — Что касается преступника — я мог бы посмотреть, кто это, но не стану этого делать. — Почему? — Скучно это. Мне интересно понаблюдать, как ты будешь его искать. И еще я хочу попробовать разобраться без использования способностей. Впрочем, ты можешь продать мне душу, — Шаттэ соблазнительно улыбнулся. — После этого ты получишь все, о чем мечтаешь. А с твоей душой я буду обращаться очень бережно. — И не надейся! В этот момент с руки Шаттэ соскользнула змея и поползла в сторону Роу-Мона. — Что ты опять задумал? — Она сама… — невозмутимо ответил демон. Змея, не теряя времени даром, уже забиралась по ноге гвардейца. — Убери её! — воскликнул Роу-Мон, когда оживший браслет добрался туда, куда он его точно запускать не собирался. Шаттэ округлил глаза и с деланным ужасом прикрыл рот рукой: — Какая… невоспитанная змея! — Какой ты, такая у тебя и змея! — Она, может и не воспитанная, зато очень милая, — Шаттэ погладил браслет, забрав его обратно. — Видимо, ты ей просто очень нравишься. — Все, мне надо работать! Еще раз запустишь на меня эту нечисть, засуну её тебе в… — Роу-Мон осекся, вспомнив, где находится. — Ох, как некрасиво, господин ши-юн! Это такой пример вы собираетесь подавать гражданам? Гвардеец с трудом сдержался, чтобы не выругаться.

***

Выйдя из управы, Роу-Мон быстро направился вперед по улице. Все, что он мог сегодня сделать для расследования, было выполнено. Теперь его ожидали другие не менее важные вещи. Шаттэ быстро семенил сбоку от него. Походка демона всегда была неслышной — он двигался крадучись, словно кошка. — Куда ты теперь? — поинтересовался Шаттэ. — Матери нужно помочь — заказы разнести, да вывеску подкрасить. — Я с тобой. — Если откажусь, опять будешь на мне висеть? — Конечно. Кроме того, твоей матери я нравлюсь. Госпожа Лам, будучи активной, деятельной и очень уверенной в себе женщиной, крепко держала в кулаке свой маленький бизнес. Сейчас для неё было время особенного заработка: через пару дней должен был состояться Вэй-и-Фэр — «Праздник Волн» — значимое для всего государства событие, посвященное легенде о встрече родителей Атлы. Прекрасная девушка по имени Ман-Стэ — «Утренняя звезда» — как-то гуляла по берегу моря в ветреную погоду, красуясь в новом платье и сверкая позолоченными шпильками в черных волосах. В руках у неё был расписной зонт, защищавший белизну её нежной кожи от солнца. Ветер решил подшутить над девушкой — закружил в вихре, растрепал прическу и отобрал зонт. «Попробуй верни!» — крикнул он ей и с радостным хохотом взлетел над берегом. Конечно, Ман-Стэ не смогла его догнать. Заскучав, ветер кинул зонт в море. Девушке стало жаль столь красивый предмет, который волны постепенно уносили все дальше и дальше. Опечаленная, она села на берегу и запела протяжную песню, которую услышал морской бог. Голос Ман-Стэ зачаровал его и он, покинув свои владения, направился посмотреть, кто же там поет. Увидев девушку, бог моря моментально влюбился. Он понял, в чем причина её печали. Достать зонт не составило для него труда. Придя на берег он вернул его Ман-Стэ. Красота и доброта бога моря тронула её сердце и она ответила взаимностью на его чувства. Вместе они отправились гулять по волнам. Зонт закрыл их первый поцелуй от любопытных взглядов богов, людей и прочих существ. Праздник отмечался с размахом — ставились представления с танцевальными номерами, по городу шествовали люди со множеством широких лент, тянувшихся через улицы и изображавших водные потоки. Горожане одевались в сине-голубые одежды и брали с собой празднично разукрашенные зонты. С ними была связана одна интересная традиция: под всполохами фейерверка, который являлся кульминацией действия, скрывшись под зонтом, можно было поцеловать человека, который нравился, этим выражая желание вступить с ним в романтические отношения. Многие люди, стеснявшиеся признаться в своих чувствах, выбирали именно это время для того, чтобы побороть застенчивость. Находились, конечно, и противники традиции, считавшие её порчей нравов. Но подобных моралистов было мало и их точка зрения не находила отклика у большинства. Естественно, зонт для праздника изготовлялся особый — чем красивее, тем лучше. Работы у госпожи Лам и нескольких её помощников было предостаточно. Стремясь привлечь больше заказчиков, ведь конкуренция в этом деле существовала немаленькая, она организовала доставку изготовленных зонтов по домам покупателей. К ней она привлекла своего сына, которого частенько называла бездельником. С точки зрения Шаттэ, совершенно несправедливо, но с госпожой Лам не рискнул бы спорить даже демон. — Шаттэ, мой хороший мальчик, как я рада тебя видеть! — мать Роу-Мона отложила деревянный каркас, который собиралась обтянуть, и ринулась навстречу пришедшим. — Я там пельменей налепила, бери этого лентяя и идите есть. — Спасибо, госпожа Лам, — мило улыбнулся ей Шаттэ. Стряпня Он-Надэ была действительно вкусной. И как только она все успевает? Та в это время вовсю бранила сына за вывеску, которую он уже неделю как обещал покрасить. — Роу-Мон, а ты пойдешь на праздник? — таща охапку зонтов спросил Шаттэ. Все они предназначались для живущих в близлежащих районах клиентов, поэтому парочка решила идти пешком. — Что я там забыл? Толпа, громкая музыка, все пихаются. Потом зонты выставят так, что не пройти будет — другого времени же конечно не найти, чтобы в любви признаться. — Ты не находишь это милым? — Нет конечно. Глупость невероятная. — Роу-Мон, скажи, а тебе кто-нибудь нравится? — Шаттэ, задавая этот вопрос, смутился больше, чем сам от себя ожидал. — Ты как секретарша из нашей управы! С этим дурацким праздником все словно с ума посходили. — А я бы очень хотел, чтобы ты сходил со мной, — Шаттэ умоляюще посмотрел на Роу-Мона. Тот удрученно вздохнул. — Тебе за столько лет он не надоел? — Представь себе, нет. — Я так понимаю, выбор для меня ограничивается одним вариантом? Шаттэ радостно закивал.

***

Украшенный город представлял собой невероятное зрелице. Яркие огни праздничной подсветки заливали все вокруг, отражаясь от полупрозрачных стен, которые казались сотканными из волшебного сияния. Повсюду сновали нарядные горожане, стояло множество торговых палаток со сладостями и сувенирами, играла музыка. Обширная группа танцоров шла по центральной улице, пересекавшей весь город прямой осью. По кольцевым каналам плавали украшенные лодки с навешанными на них светящимися кристаллами. Шаттэ определенно нравилось происходившее вокруг, хотя он видел все это уже не в первый раз. Но более всего для него было приятно присутствие рядом Роу-Мона, который даже отказался от своего любимого красного плаща и оделся как и остальные — в сине-голубые цвета. Ему они очень шли. Удивительно, но сейчас демону совершенно не хотелось шалить и раздражать его. Роу-Мон с интересом поглядывал на сложенный зонт в руках у Шаттэ, но вопросов не задавал. Роу-Мон подошел к одной из палаток, купил засахаренные фрукты на палочке и подал Шаттэ: — Держи. Я знаю, как ты их любишь. — Спасибо! — просиял демон и принялся уплетать любимое лакомство. Праздник длился начиная с вечера и кончая глубокой ночью, но, казалось, пролетел за одно мгновение. Актеры отыграли свои представления, отгремели музыкально-танцевальные номера, пробежали по улицам лазурные волнообразные ленты. Все застыли в ожидании фейерверка. Роу-Мон почему-то стал непривычно задумчив. Шаттэ смотрел на него, испытывая сильное волнение. Грянули первые залпы. Демон нерешительно потянулся к механизму зонта. А вдруг его сейчас оттолкнут? Внезапно Роу-Мон резким движением вытащил из-под просторных одежд еще один зонт, который, как оказалось, там прятал, и быстро раскрыл его. — А я успел первый! — объявил он, притягивая к себе Шаттэ. Залпы фейерверков все грохотали и грохотали… Или это стук? Стук в дверь… Стали доноситься чьи-то возмущенные возгласы. Яким. При чем здесь Яким? Николай резко поднял голову с подушки. Ну вот. Ему действительно хотелось досмотреть, как все вышло у тех двоих, кем бы они ни были. И пусть хотя бы у них все было хорошо, без всех тех сложностей, которые есть в его жизни. И чего Яким там так ругается? — На каком основании вы хотите арестовать моего барина?! — кричал слуга. Николай похолодел. Арестовать? Его? За что? Ему стало страшно. Может, это просто сон сменился? В комнату, бесцеремонно распахнув дверь и оттесняя рассерженного Якима, вошли три жандарма. — Гоголь Николай Васильевич? — официальным тоном обратился один из них. — Я… — тихо ответил Николай, подтягивая к себе одеяло. — Одевайтесь. Поедете с нами. Именем закона вы арестованы. — За что? — глядя на жандарма широко раскрытыми глазами спросил Гоголь. — Крамолу пишете. Будто не знаете. — Тут какая-то ошибка. Я не писал ничего подобного. — Не тратьте время, если не хотите отправиться в тюрьму в таком виде. Николаю захотелось оказаться как можно дальше отсюда. Что вообще происходит? — Я буду жаловаться! — бушевал Яким. — Жалуйтесь. Вот официальный приказ об аресте, — жандарм извлек бумагу с печатью. — Николай Васильевич, не надо испытывать наше терпение. Делать было нечего. Гоголь оделся и отправился вместе с представителями закона, которые довольно грубо затолкали его в зарешеченную карету с закрытыми окнами и повезли в неизвестном направлении. Мысли лихорадочно метались. Происки Гуро? С их последней встречи, оставившей у Николая так много впечатлений, прошло более двух недель, и за это время Яков никак о себе не напоминал. Сам он просто не знал, с чем и как к нему обратиться. Кроме того, если бы Гуро действительно хотелось встречи с ним, для него бы не составило труда найти для неё причину. С каждым днем надежда на то, что он появится таяла все быстрее, а тоска, поселившаяся с тех пор в душе у Николая, разрасталась все сильнее, вгоняя его в хандру. Гоголь все больше утверждался в понимании того, что Яков воспринял произошедшее как очередную интрижку и, судя по всему, нашел для себя вещи более интересные, чем обуреваемый чувствами писатель. Эта мысль буквально рвала сердце Николая на части. Но зачем Якову его арестовывать? Да еще и по такому обвинению? Если произошедшее не результат действий Гуро, тогда что? Гоголь стал вспоминать. В статьях, которые он недавно написал в журнал, точно ничего предосудительного не было. Неужели роман? Он сдал его на проверку несколько дней назад и теперь ждал ответа. Вот, видимо, и он… Но что там могли обнаружить? Николая отвели в плохо освещенный кабинет и на время оставили одного. Через некоторое время туда зашел дознаватель — мрачный, как и это место. А еще явно настроенный самым недоброжелательным образом. Резким движением отодвинув стул, он уселся на него напротив Николая. — Ну что, Гоголь, для начала я представлюсь — Олег Иванович Берг, следователь по вашему делу. Не думаю, что вы рады знакомству, так что обойдемся без формальностей, — во взгляде Берга не было ни малейшего сочувствия. — За что меня арестовали? — Вам разве не сказали? Не прикидывайтесь дурачком. Не вы первый, не вы последний. Думали, никто не поймет, что вы в своей писанине императора ругаете на чем свет стоит? И не только его. Там, что ни страница — все сплошь революционные призывы. Завуалированно, конечно, но догадаться можно. На это, видимо, вы и рассчитывали. Если бы Николай не сидел, он бы не устоял на ногах. Кровь отхлынула от его лица, голова закружилась, а перед глазами замелькали мушки. Этого не может быть. Это не правда. — Я не писал ничего подобного. Тут какая-то ошибка, — ему стало по настоящему жутко. Обвинение было очень серьезным. — Ошибка? — дознаватель усмехнулся и швырнул Николаю увесистую папку. — Вот, посмотрите. Отзыв цензора. Можете взять с собой в камеру. Или, возможно, хотите сразу же признаться? Гоголь заглянул на первую попавшуюся страницу и похолодел. Это действительно были строки из его романа. Но как же извратили их содержание! У него не было ни малейшей мысли о том, что их могли трактовать подобным образом, да и сам он совсем не то имел в виду! — Все совсем не так, — растерянно произнес он. Берг стукнул кулаком по столу. — Хватит! Вы всех за идиотов держите? Лучше расскажите, вы сами додумались до подобных соображений, или кто-то вас надоумил? — Берг немного смягчил тон. — Вы еще совсем молоды, в таком возрасте очень легко попасть под чужое влияние. Назовите имена этих людей и вас простят — на первый раз. Гоголь вжался в стул. Неужели через него пытаются подобраться к кому-то из участников тайного братства? Но ведь он там больше не состоит, да и, как следовало из слов Гуро, власти и так о них знали. Возможно, им нужны были официальные показания? Они хотят сделать из него предателя? К горлу подкатил комок тошноты. Вот что им нужно — чтобы он оговорил неугодных им людей. Какую роль во всем происходящем играет Гуро? Неужели он настолько жесток? Гоголь решил, что действовать подобным образом для Якова было бы слишком грубо — он нашел бы более тонкие механизмы воздействия. Можно ли тогда рассчитывать на его помощь? Скорее всего нет — запятнавший свое имя писатель опасен для его репутации. Николай уставился на папку и застыл, перестав реагировать на дознавателя. Что уже тут обсуждать — для него это конец всего. Оговаривать друзей он не будет, поэтому расплата не заставит себя ждать. В лучшем случае его ждет каторга, а в худшем… Берг что-то орал и, кажется, даже делал вид, что собирается ударить, но Гоголю было все равно. Наконец, дознавателю надоело. Вызвав охрану, он приказал: — В камеру его. Еле переставлявшего ноги Николая выволокли из кабинета. Он не запомнил, как его вели, придя в себя только после того, как лязгнула тяжелая дверь, и он остался один в сырой темной камере. Там была жесткая кровать, на которую кинули злосчастную папку, и небольшой стол, где блеклым светом горела лампа, источавшая неприятный запах прогорклого масла. Сверху в стене было крохотное окошко за толстыми решетками. Подтянувшись, Николай уперся взглядом в крепостную стену. Поняв, что смотреть не на что, он тяжело опустился на кровать. Интересно, здесь есть крысы? Эта мысль потянула за собой поток других. Как он мечтал о выпуске романа! Корпел над ним днями и ночами, собирал материал. А теперь, похоже, больше он не напишет уже ничего. Яркой вспышкой вклиниваясь в мрачные размышления, мелькнуло воспоминание: Яков смотрел на него так… Да зачем бередить эту рану? Гуро он больше не нужен. В глазах предательски защипало, но Николай постарался взять себя в руки. Это только самое начало и нужно держаться — дальше все будет еще хуже. В любом случае, свою участь нужно принимать достойно. В одной из соседних камер раздались пронзительные крики — кто-то умолял выпустить его. Видимо, нервы несчастного уже не выдерживали. Мольбы встречали лишь пустоту в качестве ответа. Вскоре их сменили завывания и плач. Гоголь закрыл уши руками — он и сам с трудом справлялся с собственным отчаянием, а страдания соседа окончательно подрывали его ослабленный дух. Николай подтянул колени к груди и застыл. Можно было попытаться придумать какой-нибудь план, но разум совершенно не хотел подчиняться. Так он и просидел, совершенно потеряв счет минутам и не зная, сколько часов прошло. Когда за окном уже вовсю светило солнце, в камеру вошли. Николай, который за прошедшее время не шевельнулся, застыв в одной позе, теперь пребывал в легком ступоре. Увидев на пороге Гуро он сначала даже не осознал происходящего. Яков посмотрел на него с жалостью. Этот взгляд прошел сквозь его оцепенение, пробив никчемную, но все-таки защиту. Через брешь тут же проникла боль, пронзая всего Николая целиком. Ему вдруг резко стало не хватать воздуха. Он сделал пару отрывистых вдохов, схватившись за грудь, и сам не заметил, как из его глаз хлынули слезы, и он разрыдался в голос — глупо и как-то по-детски. — Голубчик, умеете же вы находить неприятности, — вздохнул Гуро, усаживаясь рядом и привлекая Николая к себе. Он не смог ничего ответить — горло сжалось от всхлипываний. Дрожа всем телом, Николай уткнулся лбом Якову в плечо, вдыхая знакомый запах. Сейчас ему было плевать на все — Гуро рядом и только это имело значение. Более менее успокоиться Николай сумел только покинув камеру и оказавшись в том же кабинете, что и вчера. Это его как-то отрезвило. Берг заискивающе крутился около Гуро. Такой агрессивный и давящий в прошлый раз, сегодня он был сама любезность. Старший следователь и дознаватель обсуждали материалы папки, листы из которой теперь веером лежали на столе. Николай не мог сосредоточиться на их разговоре, слыша только собственные периодические всхлипы, которые все никак не могли прекратиться, да стук своих зубов о стакан с горячим чаем, принесенный ему по требованию Гуро. Через некоторое время Берг поклонился и вышел. Они остались с Яковом вдвоем. — Ну и как вы это объясните, Николай Васильевич? — изучающе глядя на Гоголя спросил Гуро. — Яков Петрович, я не имел в виду того, в чем меня обвиняют! — с отчаянием воскликнул Николай. — Имели вы это в виду, или нет, выводы уже сделаны. Знаете, какое наказание может последовать за подобное? Николай опустил глаза на папку. — Проводите? — наконец спросил он. — Куда? — удивился Гуро. — Когда меня будут отправлять… по этапу. Это в лучшем случае, конечно… — Хотите, чтобы я оценил стрижку, которую вам сделают? — глаза Якова иронично блеснули. Николай издал нервный смешок, переросший в не совсем адекватный смех. Гуро поднялся со своего места и встряхнул его за плечи. — Ну-ка, возьмите себя в руки! Ни на какую каторгу, ни, тем более, куда похуже, вы не отправитесь. Я уже со всем разобрался. Но нам с вами нужно обсудить весьма серьезные вещи. Вы подставили себя под удар — надеюсь, теперь вы это понимаете? Николай ошарашенно кивнул. Пожалуй, обсуждать что-то серьезное он сейчас был не в состоянии — такая буря чувств поднялась в его душе. Яков спас его от обвинения в крамоле? Чего ему это стоило? — Я вам скажу сразу, ваш цензор — идиот, — начал Гуро. — Но таких идиотов огромное количество. И, к сожалению, они могут влиять на судьбы других. Ваш роман очень хорош, но слишком смел. Там есть много такого, к чему недалекие люди с зашоренными мозгами сумеют придраться. Возможно, его можно будет выпустить через несколько лет, но не сейчас. Так вот, к чему я все это говорю — вы должны быть осторожны. Думать, что делаете, говорите и пишете. Я не всесилен и не смогу вытаскивать вас отовсюду — у моих возможностей тоже есть предел. Вы понимаете, о чем я? — Да, Яков Петрович, — с горечью ответил Николай. — Ну вот и прекрасно. Вы должны хорошенько обдумать произошедшее и запомнить, какие могут быть последствия у необдуманных действий. А сейчас пора сменить обстановку. Надо бы пообедать, время к трем часам уже. Вам тоже, так что составите мне компанию. — Нет, Яков Петрович, я и так доставил вам проблем. Да я и не голоден, — попытался возразить Николай, которому больше всего сейчас хотелось удалиться как можно дальше от посторонних глаз и оплакать свой роман, однако от упоминания о пище у него заурчало в животе. — Не голодны? — Яков усмехнулся. — От приглашения невежливо отказываться, Николай Васильевич, так что пойдемте.