#неигра

— Это не игры. Здесь все серьезно. Андрей напоказ улыбается и стискивает пальцы за спиной. Проиграл. Опозорился, как последний лох, и сейчас опозорится ещё сильнее, если сорвётся и отреагирует неправильно. Сорвёт накал, потушит зал, Антона, Димку, заставит Ивана вернуть серьезное выражение лица и в дубле уже сыграет гораздо лучше, но потом. Через полчасика. Иван выставляет напоказ, небрежно руку с бритвой (на самом деле, конечно, машинкой для стрижки без насадок, но даже ей при желании можно ранить), и его манерные движения и интонации так сильно противоречат суровому вопросу. Никаких компромиссов, по выражению лица Ивана ясно сразу — он на сцене, и играть будет до конца. Каким бы этот конец ни получился. Андрей невольно сравнивает его с Шелдоном из ранней «Теории Большого взрыва»: такой же не вписывающийся в общие стандарты, безрассудный и увлекающийся… Андрей думает: насколько хорошо я знаю этого человека? Думаю ли я, что его знаю, потому что вижу в нем персонажа, которого хорошо знаю? Иван подавляет. Он обходит вокруг, смешит зал, ведущих и Андрея, заражает всех снова этой неожиданной игрой в сильного. Невозможно не ответить ему, не подыграть, чуть наклонившись и сильнее скрестив руки за спиной. Ты жалок, говорит Андрей себе мысленно, тебе даже не нужно оков, чтобы быть рабом. С первого мотора — и, кажется, навечно. Первое прикосновение самое пугающее. Иван льнет ближе, обхватывает плечо и наклоняется к уху. Шепчет все так же картинно и манерно, но не менее строго. Угрожает. Знает ли Андрей, что будет, если он-Андрей, Андрей-пленник, Андрей-раб, не сделает того, что хочет конвоир? Конечно. Срыв настроя, второй дубль… знаем, перечисляли. Только ему хочется подчиняться. Неожиданно, но необходимо. Никогда ранее Иван не казался таким сильным. Никогда не направлял эту силу на Андрея, не просил покориться — и подыграть. Антон сбоку сыпется, закрывает лицо руками, но смех слышен на весь зал, и Иван отходит. Он язвит над прозвищем, но он прав в том, что говорит, и в том, что подразумевает. Волосатых кобр действительно не бывает — и не бывает кобр, которые насколько слабы. Первое прикосновение самое пугающее. Беглое, ещё ощутимое, но холодная сталь жужжит и срезает первые волоски. Только усилием воли Андрей заставляет себя не отшатнуться, но Иван, повинуясь малозаметному жесту проржавшегося Антона, отходит назад сам. Моргают стробоскопы, взрывается зал, а резкий женский голос из колонок начинает обратный отсчёт. Андрея пронзает дрожь; пользуясь моментом, он ловит взгляд Ивана и просительно сдвигает брови. — Не торопись. — Только благодаря огромному усилию воли голос не скачет на октаву выше. — Не торопись, Вань, время ещё есть. И он не торопится. Более того, он старателен, аккуратен и нежен. Придерживает за плечо, и рука пару раз явственно дёргается выше; спрашивает: «Больно?» — и это больно, Андрей даже не скрывает. Иван перехватывает машинку, нажимает куда слабее, лишь бы изобразить бритьё, а не оставить коже гладкой; спрашивает ещё раз. И этот контраст живого с ожидаемым ломает Андрея куда сильнее, чем проигрыш. Он ещё раз думает, кого он видел все это время в Иване, кого он выдумал себе и насколько этот кто-то реален. Безжалостный, равнодушный карьерист? Нет. Иван с каждым движением ломает эту выдумку. Антон продолжает ссыпаться в ржач, Андрей не видит, но слышит, но сейчас ему плевать. Всё-таки помогая себе второй рукой, Иван приподнимает ему голову, бреет подбородок, говорит какие-то дурацкие ничего не значащие мелочи — работает на публику, но не отводит взгляда. Загораживает от камеры собой. Просит закусить губу. Андрей послушный, Андрей умница. Андрей почти забывает за эти несколько секунд, что он на сцене. Когда он слышит «Моя девочка», сказанное этим ласковым, но властным голосом, в первую секунду даже принимает как должное и прикрывает веки. Ему бы среагировать сразу, но он понимает, что что-то не так, только разглядев удивление на лице Ивана — и только потом смеётся. Картинно, напоказ, и Иван с облегчением смеётся тоже. Всё в порядке. Все в порядке, решает Иван, и продолжает шутку. Говорит Андрею, какой же он теперь красивый… красивая… Андрей не реагирует. Честно — выше его сил. Зато реагирует, когда вовлечённый по уши в рассматривание недобритой щетины Иван тыкает его остриём машинки в шею. Случайно, разумеется, но от этого не менее больно. Андрей ойкает, отстраняется, и по его выражению лица явно видно, что это перебор: работает дальняя камера общего плана, Иван заслоняет от ближней, похлопывает по плечу и одними губами извиняется. Отстраняется окончательно. Андрей доигрывает, ощущая рядом непривычную пустоту. Мстит Ивану, усомнившись в его умении бриться (Ивану, у которого в жизни не было бороды, да и щетина не очень-то растет, очень по-взрослому, да, парень). Выслушивает от него же неожиданный комплимент своей внешности… Доигрывает. Прощается. Возвращается в гримёрку. Но это не Голливуд, и отдельной гримёрки ему не видать. Только общая гостевая — хотя гостей-то было не так много. Зато здесь есть свободная зона, зеркало и Иван с бритвой, которую Андрей без лишних разговоров забирает. И замирает у зеркала, рассматривая себя. Нет, брить Иван действительно не умеет. Вообще. Вот совсем. Девочка из Андрея только если дрэг-квин или Кончита Вурст, да и мужик так себе, если честно. Нормальные мужики не волнуются на съёмках с человеком, который до начала съёмок вообще был похую и вдруг перестал таковым быть после очередного мотора. Человек этот, кстати, затаив дыхание, смотрит на него с дальнего конца гримёрки все это время, пока Андрей подставляет зеркалу то один профиль, то другой, но все это время молчит. Молчит он и после, когда приближается вплотную и вынимает машинку из рук Андрея. Когда включает ее, ловит своими невозможными сильными пальцами подбородок Андрея и фиксирует. Когда аккуратно — гораздо аккуратнее, медленнее, чем на сцене — добривает оставшуюся половину и убирает недобритые волоски с первой. Андрей просто закрывает глаза и отдается чужим рукам, не в силах и не имея желания спорить — устал. Ему бы сесть (лечь) и уснуть, и чтобы никто не трогал до самого утра. Но он продолжает стоять, словно в камере депривации, лишившись зрения, но взамен усилив вдвое сенсорику. Чувствуя малейшие движения рядом и чужое рваное дыхание. Этот Иван продолжает ломать составленный образ ранних днёй — или даже лет. Это скорее Ваня, которым он никогда Андрею не был: ласковый, надёжный и родной. Заботливый. И поэтому Андрей, конечно, привычно уже удивляется, когда чувствует на своих губах, уже не спрятанных за усами, чужие, но как будто знает об этом заранее и не теряет времени на раздумья — просто отвечает, вкладывая в этот ответ все испытанные сегодня эмоции, какими бы противоречивыми они ни были: обиду, зависть и радость за чужую победу и за свой дурацкий проигрыш, усталость, удивление и даже, кажется, немножечко восхищение, накопленные за последний мотор. И подчинение, конечно же. Наверное, Андрей неимоверно хорош в поцелуях, а может, это Ваня — Иван — прекрасный эмпат, но дело в том, что Иван первый разрывает поцелуй, но не отстраняется. На самом деле, придвигается ближе, заполняя собой пустоту рядом и в душе. Он гладит Андрея по щеке и все тем же вторым, а не первым, ласковым и заботливым голосом произносит: «Моя девочка». И Андрей тает настолько, что открывает глаза и первый целует его снова.