О кошках и собаках

      Что на самом деле скрывается под невинными глазами у самых преданных существ на земле — собак?       Об этом Маринетт задумалась поздней ночью, глядя в потолок и чувствуя, как зябнут ноги от сквозняка, блуждающего средь тускло-розовых занавесок. В темноте они и вовсе казались светло-серыми. И вся комната была освещена лунным серебром вперемешку с еле уловимым бронзовым отливом уличных фонарей. В самых дальних углах копились чёрные тени с затаившимися голодными чудовищами, готовые незаметно подкрасться и напасть. Только страхи Маринетт давно сменились на более взрослые, и сейчас всё было сосредоточено на других мыслях и других монстрах. Сделать лишнее движение казалось не только невыносимо тяжёлым, но и запретным. Прилипшая к груди совесть давила, не позволяя свободно дышать, и грызла изнутри, оставляя за собой большие дыры. С каждой минутой Маринетт чувствовала себя всё опустошённей. От ясных воспоминаний прошедшего дня щипало нос, изредка дрожала грудная клетка, и так кипятилась голова, что, возможно, даже подскочила температура. И только стоило слезам замылить потолок, как перед глазами выплывали заслонившие небеса алые тучи, пыльная крыша и он…       Зеленеющие две бусины, чем-то напоминавшие по цвету свежую весеннюю траву, блестели так, что она чувствовала их свет на своих щеках. Может, поэтому они так полыхали? Согревались? Теперь Маринетт представляла чересчур ядовитый зелёный, такой оттенок, наверное, даже бы не был свойственен обычному человеку. Кислотный цвет, из-за которого бы рябило в глазах, и ледяной взгляд, что бросал бы в дрожь.       Костюм в те минуты тоже казался по необычному привлекательным. Сочетание белого и рыжего придавали озорство, простоту и некую свободу такому вечно запертому в богатой будке Адриану. Но теперь эти цвета предвещали опасность, напоминая об иллюзиях, созданных Феликсом.       Или же созданных ею самой?       От подобной мысли стало невообразимо холодно и страшно. Страшно, потому что Маринетт не думала, что ею можно так легко управлять. Холодно, возможно, потому что всё же стоило прикрыть окно. Нет, всё-таки неосознанный риск принёс свои плоды. Кто знает, может, если бы не бражник, то она бы не ринулась в погоню за чувством, и это не привело бы к столь масштабной катастрофе.       Маринетт резко выпрямилась и села, сбросив задубевшие ноги на пол, оказавшийся тот момент теплее, чем ожидалось. Она прикрыла глаза, прислушиваясь к тишине. Вновь представился ветер, громко свистевший в побитых окнах, снова расплылась до боли приятная улыбка. Но теперь Маринетт старалась думать о том, что это была вовсе не улыбка, а самый настоящий оскал. И то весёлое хихиканье теперь звучало как наглая усмешка. Она поёжилась. Неужели действительно она не смогла различить их? Маринетт, что со всем трепетом и немного дикой заботливостью окружала Адриана, старавшаяся помочь любой ценой даже с самыми незначительными неприятностями, питавшая самые горячие чувства, не смогла признать другого. Разве может быть любовь настолько слепа? Или она совсем не знает настоящего Адриана?       Маринетт подошла к окну очень тихо, стараясь не нарушать покой заснувшего города. Ей показалось даже удивительным то, насколько непринуждённо сопят голуби и дремлют за окнами люди, словно ничего и не было. Никакой роковой ошибки. И Парижу ничто больше не угрожает. Неужели они все так надеются на неё? Маринетт решила не думать над этим: это пугало значительно больше.       Стал ложиться между домов туман (не настолько густой, чтоб ничего за ним не увидеть, и не настолько прозрачный, чтоб его не заметить). Он всё больше погружал город в тягучую, подобно сладкому сиропу, дрёму, но присущая свежесть пробуждала Маринетт и отвлекала ото сна.       Где-то за поворотом послышался лай собаки, и Маринетт непроизвольно поморщилась — малоприятный писклявый звон. Видимо, собачка была маленькой и, вероятно, злой. Добрые собаки просто так посреди ночи драть глотки не будут. Через секунду на лай ответили шипением, причём довольно отчётливым, а затем громогласное мяуканье, которое ничем не уступало гавканью. Их недовольства сливались в общий шум, и теперь разобрать, кто мяукал, а кто лаял, — было невозможно. Перепалка двух несчастных не помешала Маринетт крепко задуматься и вспомнить Супер-Кота.       Она не могла не признать, что яркое раздражение Кота она замечала. Супер-Кот был настроен решительно против, словно чувствовал наступающую угрозу. Но верить в это ей тогда не хотелось. Слишком была невероятная и романтичная сказка о герое, слишком соблазнителен был шанс открыть любимого человека с новой стороны. К тому же, собаки всегда кажутся дружелюбными и преданными. Но не котам. Может, он был изначально не столь доверчив или же сработала какая-то интуиция, шестое чувство — не столь важно. Маринетт лишь жалела, что не прислушалась: не зря же вражда между кошками и собаками существует. Только задумалась об этом она поздно. Задуматься стоило ещё тогда, когда щенячьи глаза не ловили ловко её взгляд на себе и, точно дразня, по-доброму подмигивали, когда хвост позади ещё не казался таким настоящим, живым и счастливым и когда он ещё не был готов с солнечной улыбкой протянуть лапу помощи.       Из-за поворота ещё раз послышались движения: мяуканье зазвучало грозно и победно, а вслед ему вторил тихий-тихий жалобный скулёж. Маринетт попыталась выглянуть из окна навстречу полуночному сквозняку. Несмотря на появившуюся дрожь, она, не поморщив носа, пыталась отыскать в темноте зачинщиков драки. Как назло, белёсая завеса сгустилась, и дома теперь стояли точно на большом облаке. Лёгкая дымка растягивалась по всей улице, но всё ещё казалась застывшей массой — самое настоящее спустившееся облако, гонимое ветряными потоками. Только свет мог немного отогнать и рассеять гнетущий туман, показать, что мир ещё стоит на твёрдой земле. Так Маринетт заметила, как под крайним фонарём грациозно восседала кошачья тень, растянувшаяся на стене одного из домов. Она сузила глаза, надеясь отыскать настоящего кота, но тот либо был за углом, либо затаился в освещённом сахарном облаке. Подняв повыше нос, кошачья тень медленно осуждающе виляла хвостом, провожая стремительно растворявшуюся собаку. Маринетт пригляделась к удивительному чёткому силуэту. Как только тень осталась одна, она удобно улеглась, отбросив всю величественность и изящность, словно до этого не было никакой злой собаки и никто больше не нарушал её покой.       Маринетт улыбнулась. Всё же Кот действительно тот, кто не бросил в беде и кто, несмотря на любую угрозу, всегда рядом. А ещё она подумала, что под образом кошачьей загадочности и пафоса скрывается что-то гораздо более надёжное: что-то такое, чего нет у собак.       Тень на улице неожиданно обернулась, выбрав из тысячи окон именно окно Маринетт. И пусть у обычного силуэта не видно ни глаз, ни усов, Маринетт чувствовала, что кот, которого она так и не смогла найти в гуще тумана, по-своему улыбался и смотрел на неё, прищурившись, будто хотел что-то сказать. И действительно. На всю улицу пронеслось отчётливое «Мяу!», Маринетт даже вздрогнула от неожиданности, потерев замёрзшие плечи. Стало в одночасье как-то и весело, и жутко. Её пугали образы и туманная улица сейчас, страшил и неожиданно заговоривший кот, и появившаяся из ниоткуда собака, которая исчезла потом так же внезапно. А своему веселью и дрожащему желанию засмеяться Маринетт объяснение придумать не смогла. Она пощупала лоб, но понять горячий он или нет оказалось сложно. Может, и правда, горячий, а может, просто рука холодная. Но глянув вновь на сонную улицу, фонари и тени, Маринетт решила, что завтра в школу не пойдёт. К тому же она уверена, что снова всё проспит, если конечно же, сможет уснуть. На часах толстая стрелка еле-еле доходила до двух. Пора ложиться.       «И пора заканчивать думать, пока не привиделось ещё чего», — с подобной мыслью Маринетт закрыла окно и медленно поковыляла к кровати. Сон на удивление пришёл быстро и, не думая больше ни о чём, провалилась в безмятежье.       В ту ночь Маринетт так и не смогла понять, что скрывается под щенячими невинными глазами, но этот вопрос растворился вместе с утренним туманом и полуночными тенями. Теперь эти размышления будут ждать прихода другой ночи, когда небо будет ясным, очищенным от облаков, когда фонари будут не нужны и улицы будут довольствоваться мерцанием звёзд. Возможно, тогда всё и встанет на свои места, и время ответит на вопросы. А пока ветер продолжает гнать светло-серые занавески, фонари всё ещё рассекают сгустки тумана, а часы лениво тикают, вторя вдохам и выдохам.