Солнце ведь тоже звезда.

Звёзды. Яркие точки на небе, что светят через сотни тысяч световых лет. Могут ли они управлять человеческими судьбами, жизнями? Астрологи вяжут невидимыми нитями гигантские пылающие шары, наделяя смыслом то, в чём смысла нет. Или нам так лишь кажется? Холод прокрадывается сквозь майку и шорты, разливается по ткани бордовыми пятнами. Слёзы — солёная горечь, стремились вниз по непривычно бледным щекам, скатывались крупными каплями на железный настил. Крупная дрожь охватила тело, стало трудно дышать. И, если раньше бороться за жизнь силы ещё были, то сейчас… Июль, а Кейа мёрзнет, словно сейчас зима. Длинные иссиня-чёрные волосы спадали с плеч, расплывались по металлическому настилу и текли куда-то дальше под светом уличных ламп. Людей нет. Этот тихий и одновременно пустой городок где-то на пересечении междугородних трасс стал последним пристанищем для потерянного мальчишки, что, как преданное зверьё, кот, ушёл умирать подальше от дома. Помощи просить не у кого, да и смысл: смириться с собственной гибелью было почему-то проще. Мысли тянулись, плелись, метались. К чувству страха прибавилось опустошение. — Смотри, вот это, — женщина указывала куда-то в небо, собирая шесть ярких огней в созвездие, — Большая медведица, ну, вот этот ковш. Маленький мальчик с синими волосами устремил взгляд за руками матери и восхищённо выдохнул. Где-то на фоне в парке играл квартет, кажется что-то из джаза. С берега тянуло солоноватым воздухом и шумом волн: морю, даже ночью, не спалось. По нему целыми днями идут тяжёлые танкеры с нефтью. Как минимум, так сказал папа. В жизни Кейи всё самое важное случалось под звёздами. Его жизнь – небесное полотно, где серые дни вакуума изредка брезжат далёким светом. Самый важный человек в жизни Кейи случился также под звёздами, а после вообще эгоистично забрал это время себе. Будто бы заявляя: я — это единственное, что стоит твоего внимания, исключение разве что звёзды. Надо ли упоминать, что вскоре астрономия, в особенности бледные лучи света от планет, галактик и газовых гигантов, невольно стали ассоциироваться с тем же человеком. Почти полгода достаточно регулярных встреч всё же. Если бы Кейа не поступил также эгоистично и не сбежал. Кейа не мог поступить иначе. Но он сам не мог в это поверить. Тяжесть невысказанного отпечаталась семенами где-то там внутри, что терпеливо и медленно проклёвывались, являя на свет цветы — квинтэссенцию навязчивых мыслей и потерянности. Спазмы мутировали в ноющую боль. — Не боишься упасть? Высоко, — Кейа решил позаботиться о безопасности какого-то подростка в заброшенной многоэтажке. Светловолосый парень сидел прямо на краю бетонной плиты свесив ноги, а под ним было семь этажей свободного полёта. И гора снега. — Я не нуждаюсь в ваших советах, — юноша вытащил наушник из левого уха. Белый проводок скатился с плеча на его колени. Дешёвые проводные наушники из какого-то ларька в метро. — Да не, что ты. Я только для вида так сказал, — Кейа присел рядом, точно также свесив ноги, посыпались нелепые оправдания. Блондин, чьё имя так и осталось тайной этого этажа, не пытался продолжить разговор: это стало понятно, когда он снова надел наушник. Уважая чужое личное пространство, Кейа этично заткнулся и продолжил свой вечер в типичной манере: смотреть на небо, город, людей и слушать музыку, тоже в наушниках. Пар от дыхания расплывался по промёрзшему воздуху бледным пятном на фоне тёмного неба. Звезды, казалось, поглотила эта холодная тьма. Луны до сих пор не было. Острая боль подняла Кейю с металлических пластов, что удерживали его от падения в воду. Его скрутило пополам, по телу будто прошёлся ток. Боль стала его спутницей в последний месяц. Он привык. Только от каждого спазма воздух из лёгких выбивает. В мыслях вновь мелькнули чужие, до ужаса ледяные глаза. Захотелось увидеть его светлую макушку хотя бы так, издалека. Напоследок. Этот долгострой, который ласково называли «заброшка», был излюбленным местом пьяных компаний и подозрительных личностей. На последнем, седьмом этаже никто не ошивался: пьяным-то и на второй подняться сложно, а ещё тут нет половины стены, часто гуляет ветер и гул от машин, снег с дождём, если таковые есть. Поэтому в десятый раз наблюдать здесь этого светловолосого парнишку было странно. Эту крышу с потолком уже когда-то занял Кейа. — Доброе утро, — на улице темень, уже почти двенадцать, а Кейа пытался иронией завлечь в диалог этого, на вид, суицидника. Морозный ветер не слишком ласково трепал опрометчиво распущенные волосы. Уже с десяток минут не прозвучало ответного приветствия. — Слушай, ты здесь часто сидишь. Может хоть имя скажешь? — вопрос без адресата, но с надеждой. Глаза самовольно потянулись к небу. Сегодня без туч — мерцающие точки отражались в хрустальных зрачках. Горло охватило жгучей болью. Что-то отчаянно рвалось наружу и всё же вырвалось, с сильным ущербом для гортани. В руку, что так безвыходно цеплялась за горло из-за боли, упали цветы — лепестки сесилии. И полилась кровь. Вишнёвая, тёмная, (насколько можно было разглядеть в столь плохом освещении) скорее всего венозная. Тёмная полоса очертила подбородок, на ладонь свалились капли. Две, три, пять… В глазах начало темнеть. — Ну раз уж ты молчишь, буду разговаривать я, — Кейа слабо улыбнулся, — сегодня небо более менее чистое, да и мы в районе почти без света, поэтому видно звёзды. Чтобы найти созвездия, нужно лишь знать где ты и во сколько ты. Вот, например, и зимой и летом видно двух медведиц. А ещё в любое время года на небе можно найти три звезды рядышком, только летом, напротив ковша будет Орёл, а зимой — пояс Ориона. Правда это не совсем точно… — Ты ведь не отъебёшься, верно? — Кейа предполагал, что этот юноша, наоборот, стесняется нецензурной брани. Однако он же тихо усмехнулся: ему наконец-то ответили. — Альбедо меня зовут. Как термин из географии или этап «Великого делания» из алхимии. — Алхимия и астрономия, —многозначительно и задумчиво. Кейа вернулся к разглядыванию пара на фоне засыпающего города. Кейа стукнулся головой об ограду, и отхаркнул ещё пару листьев. Стало легче. Маленький огонёк закружился на конце сигареты. На улице штиль — тусклые полосы дыма со временем расплывались в бледное пятно, а следом исчезали в хороводе молекул. Только сзади — одинаково глубокая мгла. Такая же как и всегда. Вновь приступ кашля — горло першит, дерёт, сушит, лёгкие рвёт на части. В воду посыпались лепестки сесилий, мягких и нежных, пропитанных кровью, мятых, выжженных никотином и спиртом. Пруд, будто в шутку над больным разумом, копировал ночной небосклон. Подделку выдавала лишь немного подрагивающая гладь и отсутствие звёзд. Что-то отталкивающее. Воздух — свобода, мимолётная радость, вода — неизвестность, оттого и страх. Какие-то немецкие сигареты с ароматизаторами, сладким послевкусием на губах и горечью от тлеющего табака — вот, что любил Альбедо. Он сидел вечерами и медленно вдыхал ядовитый дым, наверно, пытаясь забыться. — Слушай, а дай-ка мне одну? Я не пробовал такие, — в один из таких дней Кейа вновь решил как-то разговориться. Их встречи — не более чем бутафория общения. Раз в неделю обменяться парой фраз и всё. Хотя обоим нужна была поддержка и чужие слова, не осуждающие, а ласковые. Но разве можно довериться кому-то столь незнакомому, ненадёжному? Близкому, но недосягаемому? Альбедо разочарованно выдохнул и, понимая, что скорее всего от него вновь не отстанут, достал пачку из кармана. Не в первый раз у него стреляют сигареты. Не в первый раз Кейе нужно забыться. Такая формальность: врать в лицо, зная, что не сможешь обмануть. Кейа неловко крутил сигарету в руках, не в силах попросить у Альбедо зажигалку. Реальность расплывалась горящими осколками, голова ужасно болела: последствие выпитого и выкуренного. А ещё все мысли были об Альбедо, будто чем дольше здесь находишься, тем сильнее утопаешь в воспоминаниях и скуке. Вспомнилась мама, её печальная улыбка, которую она дарила своему сыну при каждой встрече глазами. Отец потерянный, но с доброй душой человек… Они верили ему. Неумелой подделке, лишь копии прошлого, что в сотый раз с треском разбивается о воспоминания. О, какие надежды на него возлагали. Всё закружилось. Шаг-другой, неизбежное падение, железный настил предусмотрительно оказался под ногами, принимая в ледяные объятья. Много плюсов: с грязного, ржавого пола видно звёзды, а ещё, кажется, меньше болит сердце. Молчаливое напряжение росло с каждой неделей начавшегося марта. Кейа тогда хотел сблизиться. Но что-то мешало. Некая стена из одной линии, прочерченной мелом. Сигарета нашла себе место между губ. По языку ударило яркой ванилью. Бетонная крошка, серость и пыль, задушевные разговоры о мелких глупостях и звёзды. Не самые лучшие ассоциации, но в сравнении с жизнью маленького мальчика с синими волосами — это и в правду хоть что-то хорошее. — Зажечь нечем? — отрешённый, мёртвый голос. — Я свою не дам, принцип. Могу из своих рук. Еле заметный кивок. Альбедо поднёс свои руки к концу сигареты, щелчок, и маленький огонёк переброшен на сухие листья. Кейа лишь немного дёрнулся от таких манипуляций — сердце почему ёкнуло. Доверия нет, правды тоже — вот и приходиться волочить своё существование не одним, но совсем одиноким. Тело вновь пробило крупной дрожью. Организм давно вымотан, держаться в сознании становилось всё тяжелей. Глаза невольно сами закрывались, разум медленно растворился в полусне воспоминаний и тяжёлых мыслей с характерным привкусом на языке. На улице всё ещё холодно, иногда температура ниже двух по Цельсию, одним словом, весна не особо спешила приходить. Жизнь тогда замедлилась, почти остановилась. Именно тогда, в апреле, как обычно распустились цветы. Новая жизнь после тучных, бесконечных зимних месяцев, гипнотизирующих своим ужасом, холодом и мраком. Именно тогда у Кейи появился кашель. И лепестки. Сыпались и падали на асфальт, керамику раковин, их подхватывало ветром и несло, несло, несло куда-то. И проблемы казались глупыми, несуразными, и решать их — ещё глупее. А ещё кровь. Она окропляла лепестки, тетради, одежду — всё к чему прикасался Кейа. Распадалось, рушилось, бордовым закрашивая двери в нормальную жизнь. Лишь бы на Альбедо не упали капли, он не должен это видеть, он не должен страдать, он не должен знать. А значит – придётся снова лгать. „Это уже норма, это уже «жизнь»”, — с усмешкой бросалось в зеркало, самому себе, чтобы наверняка убедиться — всё хорошо. Не с ним, так с другими… Понятно, что в таком ритме Кейа долго не протянет. Люди хрупки, их жизнь легко кромсается, перемалывается мясорубкой обстоятельств. Так что смерть в таком случае можно было бы списать на судьбу, считать наградой. Они тогда, кстати, сблизились. Но жажда, неутолимая жажда. Он рехнулся. Он хотел бóльшего. Дыхание понемногу нормализовалось. В отличие от сердечного ритма, что остался таким же быстрым. Вдох, медленный выдох, а сердце тук-тук-тук. Вот-вот вырвется из грудной клетки. Или лопнет. — Как думаешь, что будет после смерти? — смысл был не в самом вопросе, и уж тем более не в ответе. Смысл был в чужом голосе, в словах, слышать их — подлинное счастье, длиною в несколько секунд. — Ничего скорее всего… — под конец фразы тенор затих, как гаснет свеча. Дюжина секунд на подумать, — если ты конечно не веришь в одного из богов. Или не в одного. — Не знаю, не искал ответов в религиях, — в руках вертелась чужая зажигалка. — Тогда ты просто исчезнешь. Ну, личность. Тело не аннигилирует, оно будет разлагаться. Там в зависимости от захоронения, от полувека до бесконечности. Ну а если религия, то рай, ад, колесо сансары — основной выбор. — Бред это всё. Кейю легонько толкнули в бок. Из-под толстовки раздалось хихиканье. — Осторожней со словами, не оскорбляй чувства верующих. Вообще, можно было подумать, что они хорошие друзья. Если бы не навязчивые мысли. Горло вновь охватил болезненный кашель. Грудь дёрганно вздымалась, что-то хрипело. Кейа резко поднялся, слегка испугав собеседника. — Извини, я забылся, сегодня нужно раньше вернуться, — слова захлёбывались и тонули в гортани. Парень подхватил сумку и пронёсся вниз по осыпающимся ступеням. Альбедо вновь остался наверху, озадаченный внезапным побегом собеседника, он подозревал что-то неладное. Кейа метнулся вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени, игнорируя торчащую арматуру и прочие опасности. На третьем этаже он забежал в какой-то слабоосвещённый закуток: повезло, он успел, приступ схватил его тут же, на месте. Молчать о влюбленности безрассудно, и глупо, и бессмысленно, но так будет лучше, так проще, так нужно. А лепестки ударялись о бетон, кирпич и камень, измученные, уже давно не белые. После Кейа в полубессознательном состоянии вернулся в квартиру. Пустырь, район, дворы. И звёзд нет — всё заполонили тучи. Как обычно. Что-то давит, стягивает голову. Страх, на уровне инстинктов, пропитывал нутро; хотелось тепла, объятий, спастись от холода. Но спасение было столь эфемерным, невозможным, с каждой минутой всё менее осязаемым. Толщи воды подхватывали тело и тянули на глубину. Внизу сквозь тьму виднелся сосновый бор, деревья, поваленные наземь, поросли водорослями, на некоторых виднелись поселения моллюсков. Воздух понемногу покидал лёгкие, блестящие пузыри стремились к поверхности, которой уже практически не было видно. Лишь светлое пятно над головой, переливающееся солнечными лучами. А сосны манили и одновременно пугали своей тьмой, илом, окутавшим мощные корни и остатки стволов, на светлых проблесках песка являлись камни янтаря. Металлический привкус, нет, даже вкус, вкус крови, заполнил ротовую полость. Кейа тонул. Уши закладывало, голову ломило от давления, но всплыть не получалось, как и не получалось понять где он, зачем он опускается вниз, откуда тут столько воды. А она мутная, грязная. Немудрено: столько разлагающихся растений. Света мало. И кислород… ну, в любом случае, у Кейи нет жабр. Сдохнуть в этом огромном болоте — по-своему лиричная смерть. Где-то вдали послышался мотив. Что-то знакомое, но неопределённое, всю память словно в момент отшибло, остались лишь безвольное тело и смертельная глубина, скрывающая кроны разлагающихся деревьев. Его подхватило невесть откуда взявшимся течением, мелодия приближалась и звучала всё более явно, но контуры не складывались в картину, ноты всё ещё не имели названия. Затопленный бор сменился пустошью, покрытой остатками полевых растений. На руках, рядом с венами медленно прорастали стебли, тёмные, еле живые. На них — нераскрытые бутоны, совсем мелкие. Глубина завораживала, манила и убивала, силы ленто ускользали в пучине, оставляя всё меньше шансов на выживание. В голове действительно стало пусто, мысли стояли на горизонте, не решаясь перейти границу. Мнимая свобода плыть по течению времени, воды, нестись куда-то волею чуждой, умерщвляющей. Он захлёбывался кровью. А дно было всё ближе и ближе. Пузырей воздуха, что покидал лёгкие — меньше: вот-вот кислородное голодание, потеря сознания и неминуемая, мучительная смерть. Разум бился в истерике, пытаясь хоть как-то спасти безрассудного. Всплыть, как можно скорее, нужно просто подняться к поверхности, вдохнуть… Но внимание привлекало другое: в песке, где-то в гнили и иле что-то мерцало. По каким-то рефлексам Кейю тянуло туда. Что-то, что-то, что нужно. Мелодия хлюпала в ушных перепонках. Знакомая…. Резкий вдох. Шквальный ветер под рёбрами даже не утихал. Глаза распахнулись, являя на свет небо, полное звёзд. Дыхание вновь восстанавливалось, Кейа хотел встать, ослабить нашедший на него дурман, но силы ушли вслед за талой водой из миража. Или галлюцинации. Он уже не был уверен хоть в чём-то. К чему приводит безрассудство? К смерти? После страшного мóрока казалось, что уже и не надышишься. Кашель путался со вдохами, казалось, что воздух в лёгкие никогда не набрать. Разум не мог различить реальность ото сна, и грудь всё вздымалась, не осознавая, что кислорода вдоволь. Выброс адреналина обрызгал бледные щёки розовыми пятнами, теперь Кейа выглядел ещё более нездорóво. Должно быть давно что-то пошло не так. Но когда? Когда маленький доверчивый мальчик стал чёрствым предателем, что не способен понимать даже себя? Что произошло? Кого молить о пощаде? И совесть внутри терзала своими муками. Он ведь мог всё исправить, мог остаться и не мучать себя истощением, он мог не лежать здесь, а признаться себе в том, что ему тоже нужна помощь. И принять её от людей, которые также близки ему. Но он уже пошёл ва-банк и потерял всё. Нет больше того милого парня, нет семьи, нет жизни. Сесилии своими бутонами будут ласкать мёртвое тело, тёплыми лепестками согревать холодеющую кожу. Его труп найдут, но не опознают, лишь эти цветы будут украшать его могилу, вспоминать о нём. Глаза тоже отказывались работать. Пейзаж терял очертания, что-то мерцало перед глазами, чёрные крапинки разрослись по всей видимой картинке. Пушистые длинные ресницы укрыли закрывающиеся веки. Вода. Светлая гладь, по которой расплываются круги, с каждым неловким шагом. Она обволакивала ступни, игралась прохладой. Там, под ней — до жути изуродованное дно, а тут — благодать… небо не чистое, но синее и глубокое, как воды Атлантики — контраст с зелёным хаки под ногами. Облака объёмные, пышные, словно только из печи. Повсюду светло, и ты идёшь по воде, словно по зеркалу, горизонт голубеет, и ветерок слабыми вихрями щекочет кожу. Спокойствие. Тепло и уютно, будто бы ты дома. Здесь нет ничего кроме него самого, и это пленило. Всё тревоги уплыли за горизонт, их скрыло так же, как и кроны деревьев, что под мутной водой качали ветвями. Кейю окатило ледяным осознанием. Слишком резко ударило по голове ужасом, он почувствовал что вновь начал тонуть. Холодно. Снова сосны, снова мутная вода. Янтарь тускло брюзжит на дне, и та же мелодия навязчиво крутилась на фоне. Сломленный и усталый, Кейа не сразу заметил горящий экран телефона. В отражении он увидел своё лицо, искажённое и столь противное. Левой рукой слишком больно шевелить, телефон остался в правой. Кому угораздило звонить ночью самому одинокому человеку на свете? Кейа даже пароль не помнит… и мелодию звонка, собственно. Но его спасли: опять позвонили с того же номера. Не без труда, онемевшей рукой, он всё же смог ответить — Эм…? Кейа это ты? — голос, такой знакомый голос. Его узнаешь даже в оцифровке отвратной связи. — Ты дал мне свой номер, а потом пропал. Едва тёплый взгляд, как талый снег весной, и глубокие глаза — его мёртвое море. Неизвестность, но не пугающая, а притягивающая. Речи обо всём и ни о чём, но голос, голос заполнял смыслом все пробелы, всё расставлял по местам. Как можно было потерять такое? — Э-э… Я не туда попал? – он сейчас сбросит трубку. Нет, — Извините, что побесп- — Это я. Голос такой глухой, даже страшный. Как же Кейа изменился. — Кейа? Это правда ты? Ох, как же тебя долго не было. Я не знал где тебя искать, где себя найти. Я так соскучился по нашим разговорам… — из трубки посыпались фразы, сожаления — всё пропиталось скукой. По человеку. А Кейа слушал, внимательно, и даже старался вникать в суть, в меру своих способностей. — Ты кстати где? Его искали, ждали, надеялись увидеть. По нему скучали. Как же жалко выглядят сейчас все попытки тихо умереть, будто никто и не заметит. — Ты чего молчишь? Звёзды. Всё самое значимое всегда под звёздами. — Я далеко. Очень. Не найдёшь. И он снова тонул в мутной пучине. Его ждали сосны. — В смысле? Ты в последние встречи выглядел, как смерть, одним словом ужасно. Куда ты в таком состоянии уехал? Альбедо такой тёплый, как солнышко… — Я не в области. Я вообще, если честно не знаю где я, — говорить всё больней, а мысли — мыльные разводы, всё время размазывались, плыли. Зачем? — Что это значит? Я, если честно, волнуюсь. Не видел тебя так давно и теперь даже не знаю когда увижу. Астрономия и алхимия. Улыбка. — Знаешь, я очень хочу тебя увидеть. Только, боюсь больше не смогу, — из горла вырвался истерзанный стон. Кейе больно: лилия на руке вяла. Листья уже не так крепко держались за соцветие, трепыхались на ветру. Уже не были красными. Были сухими и тёмными. — Кейа, что с тобой? Что это было? Тебе больно? Его солнце… В ответ лишь размеренное, глубокое дыхание. — Кейа? — Звёзды сегодня такие красивые, правда? — еле слышный полушёпот. С хрипотцой. Из последних сил. Всё самое важное осталось под звёздами. Солнце ведь тоже звезда. — Кейа? Вдох. — Кейа? Выдох. — Где ты? Его солнце тоже звезда.